Василий Звягинцев - Одиссей покидает Итаку
Все тридцать пуль он вколотил точно в то место, откуда прилетело неведомое, но омерзительное, как хвостовой крючок скорпиона, устройство.
Наверное, попал, потому что вверху треснуло, заискрило, вспыхнуло и погасло что-то бледно-лиловое.
В огромном объеме станции стало почти темно. Он попытался перевернуться на живот и попробовать встать.
– Живой? – услышал Сашка голос Левашова рядом.
– Почти, – выдохнул он.
Левашов взвалил Шульгина на спину и боком, как краб, чтобы не покатиться кубарем по крутому спуску пандуса, побежал-заскользил вниз. На полпути к куполу, где ждал их Корнеев, из темноты выскочил Айер, попытался помочь, подхватив волочащиеся по полу ноги Шульгина.
– Брось, я сам, прикрывай сзади…
Олег, будто в сонном кошмаре, спешил изо всех сил, а расстояние, совсем никакое по нормальным меркам, метров, может быть, тридцать, не сокращалось, словно бежал он не по твердому полю, а вверх по эскалатору, идущему вниз.
Но все же и бесконечные пять или шесть секунд кончились.
Левашов упал на колени, ткнулся лбом в тугое и теплое покрытие купола. Шульгин кулем сполз с его спины, откинулся набок, разбросав руки. Левая намертво сжала цевье автомата.
Корнеев сидел на боку, его пальцы вздрагивали на рифленой спусковой кнопке бомбы.
– Давай, рви! – со всхлипом крикнул Левашов.
– Герард далеко, не в фокусе…
До Айера действительно было далековато.
«И он словно не спешил, неужели у него такая тевтонская выдержка, – подумал Левашов, – или просто оцепенел от стрессов?»
На самом деле Айер, точно выполняя команду Олега, прикрывал отход, медленно пятясь и вытянув перед собой вздрагивающий и рассыпающий золотистые блестки гильз автомат. Он явно никуда не целился, а просто водил стволом, как пожарный брандспойтом. Наконец патроны у него кончились, он отшвырнул оружие и в два прыжка оказался рядом с куполом.
Корнеев нажал кнопку.
Последнее, что увидел Левашов, – протянувшиеся к ним сразу с нескольких сторон дымные ярко-зеленые лучи.
«Не успели!» – подумал Левашов и сам не понял, о ком это он. О себе или о пришельцах.
В следующее мгновение наступила абсолютная и леденящая тьма.
ИЗ ЗАПИСОК АНДРЕЯ НОВИКОВА
…Жизнь, оказывается, гораздо более приятная штука, чем я считал до последнего времени. Чтобы это понять, потребовалось всего-то провести четыре месяца в сталинском обличье.
Может быть, когда-нибудь я сумею описать все, что я там понял и почувствовал. Но не сейчас. Слишком все близко и неясно.
Иосиф Виссарионович, он-то в доступной мне части своего сознания отнюдь не держал объективную картинку своей деятельности. Даже напротив. Каждый поступок, каждое преступление (а по сути, вся его жизнь – сплошная цепь преступлений против чего угодно, против чести, совести, человечности, истории, научного социализма) он так и трактовал, что выходило совсем наоборот. Удивляюсь, как я вообще сохранял здравый рассудок под постоянным давлением его личности и психики. Одно это с моей стороны уже подвиг, выражаясь без ложной скромности.
И еще вот деталь. Сейчас, когда я пишу, мне очень трудно заставить себя верить, что все было на самом деле. А если даже и было, то именно так, как вспоминается.
Придется серьезно поработать, чтобы хоть как-то добраться до истины. И написать. Правда, не знаю, кому моя писанина понадобится. Даже в виде фантастического романа такого не издашь. В обозримом, сопоставимом с временем моей жизни будущем.
Но зато каким восхитительным чувством было чувство возвращения к нормальной жизни! Легкость в теле и в мыслях необычайная! И свобода. Вернее – освобожденность. Не знаю, какому нормальному человеку может доставлять удовольствие хоть малейшая власть.
Самое главное – я вновь ощутил свой рост. Сто восемьдесят пять после сталинских полутора метров – непередаваемо! Будто отросли ампутированные по колени ноги.
Однако речь сейчас пойдет не об этом.
Мы наконец собрались вместе, живые и здоровые, что по меньшей мере удивительно. Сашку тоже вылечили в одночасье, да у него всего-то и оказался перелом позвоночника и разрыв почки – сущий пустяк для форзейлевской медицины.
Забавным оказалось то, что, собравшись вместе, мы никак не могли разобраться, кто сколько прожил локального времени. Пришлось обратиться за помощью к Антону. Он рассчитал и каждому выдал карточки, вроде тех, что используются для учета суммарных доз радиации.
Вообще первые дни после победы протекали во взвинченно-эйфорической атмосфере. На то и победа.
Даже погоду нам Антон обеспечил штучную. А может, и само так получилось. Я по рассказам Воронцова воображал, что тут все время туман и дожди, но к нашему возвращению наступила настоящая картинно-золотая осень. Мягкая синева моря и неба, густая зелень можжевельника, красные листья канадских кленов, все оттенки желтого цвета дубовых рощ и вересковых полей… Сказка.
Мы с Ириной впервые вышли за ограду Замка на второй день после моего с Алексеем возвращения, медленно пошли к ближайшим холмам.
Наконец-то она стала по-настоящему спокойна. Я не помнил ее такой с самого семьдесят пятого – года нашего знакомства. Все наконец решилось, исчезла мучительная раздвоенность, теперь она только землянка, никаких пришельцев вообще не было в нынешней реальности. Живи и радуйся. Она даже помолодела, так мне показалось.
Но уже через полчаса я ощутил в ее отношении ко мне тщательно скрываемый холодок. И не стал делать вид, что этого не замечаю.
– Что, Ирок, начинаем пятый круг?
– Ты о чем? – вроде бы удивилась она.
– Разве неясно? Четыре варианта отношений мы пережили. Семьдесят пятый – семьдесят шестой, потом лето восьмидесятого, прошлые зима-лето, от пропажи Берестина до ухода на Валгаллу, сама Валгалла, и вот теперь… Помнишь, что ты мне пообещала?
– Я помню, а ты? Ты хорошо все помнишь?
– Безусловно. Супостата мы одолели, главное условие выполнено. Я от своего предложения не отказываюсь. Кольца и шампанское за мной. Осталось решить насчет платья и фаты…
Она остановилась, прислонилась спиной к раздвоенному стволу молодого клена.
– Мне бы радоваться сейчас, на шею тебе броситься… А вместо этого плакать хочется. Нет, ты не думай, я счастлива. Ты думаешь, ты не изменился?
– С чего вдруг? – спросил я, но сам понимал, что она и сейчас права.
– Ты знаешь. Разве сможешь ты жить теперь как все нормальные люди? Иметь свой дом, семью? Работать, детей воспитывать?
Я вздохнул. Уж точно. Отравлены мы навсегда. Оно и раньше плохо получалось – делать вид, что все вокруг нормально и «все действительное разумно», а уж теперь…
– А хоть и так, Ириша? Все равно же мы будем вместе. Пусть здесь или на планете у Антона – он ведь приглашал, или с ребятами отправимся двадцать третий век искать.
– Вот именно. С ребятами… Нас одиннадцать человек здесь. И как ты все дальнейшее представляешь, если нам придется до смерти друг возле друга держаться? Олег с Ларисой, Дмитрий с Наташей, у них проще. А с Алексеем как быть? И еще Альба, она с тебя глаз не сводит, уверена, что рано или поздно тебя отобьет… – покачала головой, улыбнулась грустно.
– У нее пройдет, молодая… – только и нашел я что ответить.
– Я тоже была молодая, однако не прошло.
– Слушай! – вдруг сорвался я. – Так что, всю жизнь и будем по сторонам озираться, как бы невзначай не обидеть кого? С Алексеем это твоя проблема, нужно ли было ему что-то обещать…
– Видишь, как плохо. Еще ничего не решили, а ты уже готов в нем чуть ли не врага видеть. Давай подождем… немного. Ведь больше ждали.
Она протянула руку, чтобы погладить меня по щеке, как часто делала раньше. Я чуть было не отстранился, но вовремя опомнился. Она-то в чем виновата?
Но этот чисто личный эпизод как-то разрядил обстановку. Видимо, подобную же беседу она провела и с Берестиным, на ближайшее время обеспечив мир и спокойствие.
Да и Антон, как радушный хозяин, делал все, чтобы мы чувствовали себя в его владениях, как на фешенебельном курорте, тем более что возможности у него для этого имелись.
Каждого из нас такое положение вполне устраивало, ведь даже между собой мы инстинктивно избегали разговоров о будущем.
Только Борис с Герардом проявляли нетерпение. Но их понять было можно.
И день, по-моему, на седьмой, когда, собравшись вечером в большом холле, мы смотрели трехмерный видеофильм о родной планете Антона, Борис поставил вопрос ребром. В том смысле, что бессмысленное времяпрепровождение им надоело и не пора ли уже Антону выполнять свои обещания. Я заметил, как при этих словах Альба вздрогнула.
