Та, что стала Солнцем - Шелли Паркер-Чан
– Такие растения обычно вырастают у моря. – Баосян подошел и встал рядом. В первый раз за долгое время Эсэнь не почувствовал ярости, увидев его. Казалось, они парят в этом странном месте, их враждебность смыл прилив воспоминаний. Баосян проследил за взглядом Эсэня. – Здесь были императорские сады в эпоху Северной Сун. Самые прекрасные сады в истории. Принцессы и их мужья жили здесь во дворцах из нефрита, в окружении совершенства. Озер с мостиками, похожими на радугу, деревьев, весной покрытых цветами, словно засыпанных снегом, а осенью золотых, как одежда императора. Чжурчжэни свергли империю Сун, но, по крайней мере, их династия Цзинь понимала красоту и сохранила ее. Потом первый хан нашей Великой империи Юань отправил генерала Субэдэя покорить Цзинь. Субэдэю не нужны были сады, поэтому он осушил озеро и вырубил деревья, намереваясь превратить сады в пастбища. Но трава так и не выросла. Говорят, слезы принцесс Цзинь просолили землю, поэтому единственное, что здесь может расти – это красные водоросли.
Они молча стояли там несколько минут. Потом Эсэнь услышал крики.
Он уже держал в руке меч, когда Баосян произнес:
– Слишком поздно.
Эсэнь замер. Ледяной ужас сковал его грудь.
– Что ты натворил!
Баосян улыбнулся ему кривой, безрадостной улыбкой, и почему-то в ней сквозила боль. На фоне кроваво-красного пейзажа серебряные части его шлема и доспехов приобрели красный оттенок.
– Верные тебе люди мертвы.
Ярость Эсэня обрушилась на него в ответ. Он припечатал Баосяна к мраморным перилам. Спина Баосяна хрустнула, когда Эсэнь схватил его за горло и прижал к камню, серебряный шлем полетел вниз.
Баосян закашлялся, лицо его покраснело, но он сохранил самообладание.
– Так ты решил… Нет, брат. Не я устроил заговор против тебя.
Эсэнь, растерянно обернувшись назад, увидел движение в дверях большого зала. Человек спускался по лестнице, в покрытых кровью доспехах, с мечом в руке.
– Нет, – сказал Оюан, – это сделал я.
Оюан спустился по лестнице вместе с Шао, Чжаном и другими командирами батальонов наньжэней, идущих за ними. Они окружили и разделили Эсэня и господина Ван. Эсэнь уставился на Оюана в ошеломленном молчании, меч Шао был приставлен к его горлу. Его грудь быстро поднималась и опускалась. Оюан чувствовал его дыхание, как удары молота по железной пике, пронзившей его собственную грудь: они отдавались мучительной болью во всем его теле. Когда он наконец оторвал глаза от Эсэня, ему показалось, что он вырвал кусок из себя самого.
Чжан держал господина Ван. Тот, невозмутимый, несмотря на сильно покрасневшее лицо, встретил взгляд Оюана, устало прищурившись. Капля крови выступила на его шее над клинком Чжана. Алая капля на фоне его бледной кожи, она притягивала взор Оюана: он видел биение пульса в голубоватой ямке на его горле, обнажившееся ухо с болтающейся сережкой…
Господин Ван язвительно усмехнулся.
Филигранная серьга Чжао Маня, сверкающая в ровном белом свете, возле уха господина Ван. Командир Чжао, которого встретил некто другой в ту ночь, когда он вошел в юрту Великого князя Хэнани, чтобы выдать их.
В ужасающей тишине Оюан произнес:
– Вы знали.
– Конечно, я знал. – Несмотря на неудобную позу, господин Ван ухитрился выразить презрение, режущее, как алмазная грань. – Вы не слушали, когда я вам сказал, что одинаковые люди понимают друг друга? Вы прятались за этой красивой маской, но я вас видел. Я знал, что у вас в сердце задолго до того, как увидел ваш… – Он проглотил слово, потом продолжил: – Неужели вы действительно были так глупы, что считали, будто обязаны своим успехом удаче и своим способностям? Вы даже не в состоянии контролировать своих собственных людей. Командир Чжао побежал к моему брату, чтобы рассказать ему о вашем предательстве, и ему не удалось этого сделать только потому, что там был я и остановил его. А когда вы отравили своих собственных офицеров, – несомненно, потому что они перестали вам верить, – тот лекарь сказал бы правду, если бы я не руководил его языком. – Судорога отвращения пробежала по его лицу. – Нет, в самом деле, генерал, это не везение. Всем своим успехом вы обязаны мне.
У стоящего рядом с ним Эсэня вырвался ужасный, сдавленный звук.
С лица господина Ван сбежали все краски. Но он невозмутимо сказал:
– Я не настоящий сын Чагана. У вас нет долга крови по отношению ко мне.
Оюан стиснул рукоять своего меча:
– Возможно, мне все равно хочется, чтобы вы умерли.
– За то, что я вас понимаю? Даже если он на это не способен, вы должны быть благодарны единственному человеку в целом мире, который вас понимает.
Мучительная боль пронзила Оюана. Он первым отвел глаза, ненавидя себя. И хрипло приказал:
– Уходите.
Господин Ван вырвался из рук Чжана и повернулся к Эсэню. Мучительные чувства отразились на этом странном лице, на котором смешались черты монголов и наньжэней. И может быть, господин Ван сказал правду, говоря о своем сходстве с Оюаном, потому что в тот момент Оюан хорошо понимал его чувства. Это была несчастная, толкающая вперед ненависть к самому себе человека, твердо решившего пройти по тому пути, который он выбрал, даже зная, что в конце его не ждет ничего, кроме мерзости и уничтожения.
Эсэнь стиснул челюсти, и жилы на его шее вздулись, но он не пошевелился, когда его брат близко наклонился к нему. То чувство, которое видел Оюан, уже исчезло. Тоном человека, подпитывающего горячее презрение слушателей, Баосян произнес:
– Ох, Эсэнь! Сколько раз ты воображал мое предательство! Как готов ты был думать обо мне самое плохое! Почему же ты не рад? Я просто веду себя так, как ты всегда обо мне думал. Я дарю тебе тот финал, в который ты верил. – Он еще мгновение помедлил, потом отстранился: – Прощай, брат.
– Отпустите Великого князя, – приказал Оюан, как только господин Ван ушел. Он смотрел на высохшее красное озеро и на серебристое загадочное марево за ним и чувствовал, как отлив уносит его боль. Не оборачиваясь, он сдержанно произнес:
– Тех, кто остался верным вам, было больше, чем я думал.
Воцарилось долгое молчание. В конце концов Эсэнь спросил:
– Зачем ты это делаешь?
Оюан неохотно, словно незнакомый
