София Мак-Дугалл - Граждане Рима
— Куда мы едем?
— Не знаю, — резко ответил Клеомен. Вопреки чувству, подсказывавшему гнать изо всех сил, он старался успокоиться, замедлить ход и перейти на неприметную тихую скорость, после того как свернул на более плотно застроенную улицу. Одновременно он думал, смогут ли преторианцы разгадать их маршрут и откуда следует ожидать вызванных ими патрульных машин.
— В Тиволи, — сказала Уна, затаив дыхание. — Марк в Тиволи.
Клеомен помотал головой, словно чтобы стряхнуть мокрые волосы или отогнать дым.
— Ладно, потом посмотрим, — пробормотал он и свернул на юг, к Авентинскому холму, высматривая более оживленные улицы, где проще скрыться.
ПРИЮТ
По крайней мере, с яростной решительностью подумал Клеомен, теперь все окончательно ясно. Больше можно не беспокоиться из-за работы, не гадать, гонится ли за ним кто-нибудь и не сделал ли он какой ошибки. В данный момент самое главное было — где и когда избавиться от машины, ведь стража знала ее, а у преторианцев было его имя. А после этого ему некуда будет пойти, он не сможет отвезти рабов ни к себе, ни к брату, отделаться от них, теперь они на равных, и ничем тут не поможешь.
Он подумал, что, в конце концов, Луций прав: раз уж катастроф не избежать, какая-нибудь положительная сторона в них да отыщется.
Они оставили машину Клеомена на какой-то тихой улочке в районе Авентинского холма и наконец блаженно растянулись на полу и сиденьях машины Пальбена, посреди огромного скопления автомобилей вокруг вокзала Яникулум. Рабы, по крайней мере, прихватили с собой одеяла, но все равно было холодно, тесно — жалкое положение! — и, хотя стояла уже глубокая ночь, Клеомен поразился тому, как быстро и крепко они уснули. Девушка с братом лежали, свернувшись, напротив друг друга на задних сиденьях, белесые волосы девушки скрывали ее лицо, как платок, и одной рукой она придерживала их — то ли чтобы согреться, то ли маскируясь, даже во сне. Молодой человек со шрамами на запястьях неподвижно лежал между ними на полу. Клеомену показалось, что он вспомнил это дело: купец по какой-то причине спас мальчика. Он ни минуты не сомневался, что Дама — убийца.
На самом деле, хотя Сулиен буквально рухнул на сиденье, вконец вымотавшись от скопившейся за две последние ночи усталости, и лежал спокойно, сначала ожидая, пока сон придет, а затем уже сознательно пытаясь уснуть, выстрелы у них за спиной бросили его в дрожь, которая никак не могла улечься. Он удивлялся, как кто-то вообще доживает до старости, когда тело так ранимо и хрупко, и в то же время настойчивое биение собственного сердца, свидетельствовавшее о том, что ничто не властно остановить этот процесс, не давало ему уснуть. Он вздрогнул от неумолимо логичной мысли: если нас поймают, надо драться, а потом бежать, сделать какую-нибудь глупость, которая заставит их убить тебя на месте.
Клеомен ворочался и без конца вздыхал на переднем сиденье. Наконец Сулиен рывком сел и спокойно сказал:
— Вы думаете, нам это удастся?
— Что? — пробормотал Клеомен, стараясь убедить себя, что спит.
— Вытащить Марка и доставить его к императору Фаустусу?
Клеомен уже открыл было рот, чтобы ответить, но приступ слабости заставил его замолчать, ведь именно это они и пытались сделать, да, именно это, и если он еще рассчитывал на какое-то будущее, то оно целиком и полностью зависело от их успеха.
— Собственно говоря, речь даже не совсем об этом, — осторожно продолжал Сулиен. — Для себя я, по крайней мере, решил, что сделаю все возможное. Видите ли, мы хотим, чтобы он стал новым императором, и вот это очень важно, и он этого достоин… Так или иначе… я не могу взять и бросить его. Дама правильно говорит: они его убьют. То, что они уже сделали, и без того плохо. И ясно, что если и это не сработает, то…
Конечно, он собирался сказать что-то о смерти вообще, но, судя по взгляду, который он бросил на Уну, ее скрытое волосами лицо, стало ясно, что он имеет в виду и ее смерть, и смерть Дамы, и Сулиен почувствовал, что лучше об этом не говорить, если он не хочет поставить себя под удар. И не надо было забывать о Клеомене, перед которым он внезапно почувствовал себя виноватым, и ему стало его жаль.
— Но вам совсем не обязательно впутываться в это дело, — сказал он.
— А что мне теперь остается? Есть Варий, и это моя ошибка, которую нужно исправить. А иначе что же — прятаться? Всегда? Это не по мне. Разве это жизнь?
Сулиен вспомнил про Лал и, пожалуй, мог бы ответить: «Да, конечно». Но промолчал, подумав: что ж, никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь, нельзя же, чтобы все шло по твоей указке. Поэтому только кивнул и сказал:
— Короче. Если наш план не сработает, я знаю, чем все закончится. По крайней мере, мне кажется, что все правильно, а может, и нет, не важно. Но… но я подумал: интересно, как вы считаете — есть у нас хоть какие-то шансы? Ведь после всего этого мы уже больше не сможем никого уболтать. А выбираться… что ж, выбираться придется под пулями. — Он замолчал и пробормотал еле слышно: — Хотя, конечно, это лучше, чем…
Клеомен увидел, что юноша обхватил рукой запястье, и догадался, что значит этот жест. Бегство раба было преступлением уже само по себе, но Клеомен решил, что Сулиен, вероятно, сотворил что-нибудь и похуже. Вот, собственно, и все, что Клеомен успел узнать о нем. Но было печально, что такой молодой парнишка сам пророчит себе смерть.
Клеомену снова вспомнился Луций. Он почувствовал, что у него самого с головой что-то слегка не в порядке, и поверил бы любому, кто назвал бы его сумасшедшим.
— Да, — сказал он, — да, мы заставили преторианцев и стражу поволноваться… но они всего лишь люди. А людям, понимаешь ли, свойственно переоценивать число преступлений, которые мы раскрываем, я уже не говорю — предотвращаем. Да ты и сам это знаешь. — Сулиен невесело усмехнулся. — Да, — продолжал Клеомен, это… это не безнадежно, ничего невозможного нет.
Непонятно почему, но было так абсолютно необходимо подбодрить парнишку, что, пока говорил, Клеомен сам верил своим словам, хотя потом, в тот момент, когда он увидел эффект от сказанного, подумал: ну, и намолол же я чепухи.
Уна проспала почти ровно два часа, но и сон, и пробуждение пролетели как-то незаметно. Ей казалось, что все это время она составляет для себя список — расположение стражи, камер, место, где поставить машину, — хотя она понимала, что все это бессмысленно, пока она не увидит больницы в Тиволи. А иногда ей казалось, что она уже там, бежит по лестницам и через подвалы, отчасти напоминавшие дом, из которого она скрылась в Лондоне, хотя и разросшийся, подобно опухоли, пыльными этажами и пристройками, где она пряталась и бежала дальше, потому что преследование не прекращалось ни на миг. И все же здесь было окно, через которое она уже выбиралась однажды, а теперь через него можно забраться внутрь, потому что это было ужасное место для Марка — и она не могла найти его, — но затем нашла, но ее прервали, прежде чем они успели коснуться друг друга, и Уна поняла, что это всего лишь сон и она добралась до Марка исключительно благодаря силе своего желания, перехитрив лабиринт сна, созданный для бесконечных поисков.
Немного погодя она откинула волосы с лица и еще полежала, уставившись перед собой, по-прежнему думая об окнах, о сигнализации — как она работает? После пережитой во сне пронзительной радости серая пелена укрыла ее, и она почувствовала себя одураченной. На мгновение ей показалось, что она видит Марка во всех подробностях — темно-русые ресницы с белесыми кончиками, точно выверенную асимметрию рта. Ее рука по-прежнему ощущала фактуру его каштановых волос, до которых она даже не успела дотронуться. Здесь наступили первые небольшие провалы в ее мыслях, когда любовь, придавив ее всей своей тяжестью, мешала думать дальше. На самом деле это было совершенно ужасное состояние — не лучше ли ей жилось до того, как она встретила его, даже до того, как по-настоящему привязалась к Сулиену, не была ли она тогда более нетронутой в самой сути своего существа? Но, возможно, ей еще удастся стать такой, как прежде… возможно, если она не сумеет спасти Марка, а сама уцелеет. При этой мысли она содрогнулась от ужаса, нет, такого не может быть.
Все ее тело начало покалывать от нетерпения, от того, что приходится лежать и ждать. Она боролась с собой, сколько могла, боясь разбудить остальных, но в конце концов зуд стал невыносимым: лежа в машине, она ничего не могла придумать, ей надо было увидеть здание.
Выбравшись из машины так тихо, как могла, она неслышно прикрыла за собой дверцу и пошла к закрытой бензозаправке. Постояв по очереди перед каждой стеной, она прикинула, какой у нее будет обзор, а потом внимательно оглядела окна. Она не сомневалась, что если разобьет хотя бы одно стекло, то сигнализация сработает, но никаких датчиков не было видно. Задумавшись над этим, Уна почувствовала себя чуть получше.
