Русская война 1854. Книга пятая - Антон Дмитриевич Емельянов

— Не против, но я пока совсем не увидел ее преимуществ относительно того, что есть сейчас. Смешивание кредитных и настоящих денег, с одной стороны, может принести пользу, но и опасности точно есть. Так что если появится документ, где все это будет учтено, я с большим удовольствием его изучу…

— А что вы думаете про остальные реформы, о которых я говорил? — если до этого Горчаков собирался до смерти спорить со старым князем, то теперь… Ему на самом деле стало интересно его мнение.

— Так давайте обсудим, — Меншиков улыбнулся. — Вы начали с освобождения крестьян. Что сейчас не так?

— Несвобода и невозможность использовать их в современных производствах. Вы же понимаете, что стране нужна индустриализация, а без рабочих рук все это не имеет смысла.

У меня от этих слов чуть челюсть не упала. Вроде бы до Сталина еще восемьдесят лет, а и такие мысли уже витают в воздухе. И… Если честно, я раньше искренне верил, что реформаторы 50−60-х боролись с крепостничеством исключительно ради своих идеалов и идеи свободы, но, как оказалось, и тут не обошлось без банальной экономики. Промышленникам были нужны рабочие, и они продавили их появление.

— Двадцать процентов, — неожиданно ответил Меншиков.

— Что? — Горчаков сначала растерялся, но потом, кажется, вспомнил наш с ним разговор. — Вы про то, что крепостных стало в два раза меньше за последние десятилетия?

— Именно. И, если бы не было войны, то к новому десятилетию их количество и вовсе бы опустилось до погрешности.

Новое десятилетие — это как раз 1861 год, как иронично это звучит.

— Но у нас нет времени столько ждать. Реформа нужна уже вчера, — Горчаков не собирался сдаваться.

— И что принесет спешка? Потерю доверия дворянства? — Меншиков закусил усы.

— Если им объяснить, они поймут.

— Или нет. Обидятся и станут базой для каких-нибудь радикальных течений.

— Разве что единицы. Что они изменят?

— Возможно, но есть еще и проблема хлеба. Малые хозяйства никогда не дадут того его количества, что нам нужно…

— Полковник Щербачев мне о том же говорил, — теперь уже Горчаков глянул в мою сторону. — Но он же и предложил решение: механические машины, которые смогут облегчить труд.

— Что ж, — Меншиков задумался. — Если Григорий Дмитриевич сможет показать такое хозяйство на практике, я буду готов поверить в эту идею.

— А что насчет конституции и выборов? — Горчаков воспользовался моментом и прыгнул к самой опасной теме.

— Нет! — тут же решительно покачал головой князь.

«Упрямый осел!» — мелькнуло во взгляде Горчакова, но вслух он высказался гораздо вежливее.

— Почему?

— А зачем?

— Чтобы люди могли сами определять свою судьбу? Чтобы городами правили те, кому доверяют. Чтобы в парламенте сидели люди, которым их классы доверили право представлять свои интересы. Один человек, пусть даже и царь, не может оценить всю полноту чаяний своего народа. А выборы дадут ему для этого инструмент.

— Инструмент ухода от веры и от ответственности, — буркнул Меншиков.

Я неожиданно осознал, что, возможно, впервые — оказавшись вдали от земли и привычных дел — два таких разных представителя дворянства смогли по-настоящему искренне друг с другом поговорить.

— Причем тут вера? — не понял Горчаков. — А насчет ответственности вы и вовсе зря. Если такой человек не оправдает доверие народа, то его просто не изберут во второй раз. Так что тут, наоборот, ответственности больше, чем сейчас, когда любой генерал-губернатор отвечает только перед царем.

— Вы не понимаете? — Меншиков был искренне удивлен. — Царь — это образ бога на земле, и как в святых может быть часть небесной благодати, так только у поставленных царем людей может быть право властвовать.

— Но это же неправильно! Устарело! Вы еще вспомните времена, когда князьями могли быть только те, в ком течет кровь Рюриковичей.

— Тогда было время языческое, но суть — правильная, — Меншиков продолжил. — Вот вы говорите про свободу, выбор, но… А что делать людям, когда этот выборный их подведет? Когда они поверят словам, а он на деле будет заботиться только о себе? Ждать несколько лет, терпеть и надеяться, что новый окажется не таким? А если уже совершенные ошибки будет невозможно исправить? Станут ли слова, что «вы сами его выбрали» утешением? Мне кажется, что нет.

— А мне кажется, что вы берете частный случай.

— Хорошо, тогда посмотрим в целом. Выборная система сейчас — это уровень крестьянской общины, когда каждый знает каждого, и старосте в случае чего всегда придется нести ответ перед обществом. Натягивая ее на всю Россию, что мы теряем? Возможность знать кандидатов и возможность требовать с них за ошибки — то есть саму суть. Да и… Мне вот лично кажется, что лучше копировать себе систему управления с бога, чем с крестьян.

— Как и во всех остальных делах тут есть риски, — Горчаков потер вспотевший лоб. — Но ведь и польза есть. Я уже понял, что сама идея свободы не имеет для вас смысла…

— Почему же? Для меня важна свобода и поэтому я поддерживал начинания того же Киселева, но мне в то же время хочется, чтобы она была не сама по себе, а вела нас к богу, а не превращала в животных.

— Хорошо, вам важно, что за ней стоит. И мы с вами уже сошлись на том, что свобода крестьян даст новую кровь нашей промышленности. А что вы думаете насчет выпуска пара? — Горчаков решил сменить тему. — В стране ведь рождается новый класс — промышленники, буржуа — который в других странах, получив деньги, возжелал еще и власти, и на этом пути не побоялся замарать руки ни кровью, ни революцией. При этом отказаться от этого класса мы тоже не можем, они дают стране силу. Так почему бы не дать им иллюзию власти: малое, чтобы сохранить большее?

— Не работает.

— Что?

— Не работает такой подход. Ты можешь подкармливать хищника и думать, что вы стали друзьями, но, если покажешь слабость… Он тебя сожрет.

— Игнорирование проблемы — это тоже не решение.

— Так ее никто и не игнорирует. Разве вы не поняли, что именно делал царь Николай с этим молодым зверем?

— Я бы сказал, что промышленники пока находятся в черном