Старое зеркало - Гоблин MeXXanik
Я повернулся к управляющему, чтобы услышать ответ. Тот изумленно смотрел на меня — казалось, он не ожидал прямого вопроса от слуги, и не был готов на него ответить.
— Может, вас кто-то похожий на меня обижал? — спросил Фома. — Да только я тут ни при чем! И мне неприятно, что вы каждый раз со мной сквозь зубы говорите.
— А почему ты ни разу не сказал, что с тобой тут неуважительно обращаются? — сурово поинтересовался я.
— Потому что я не мелочный, Павел Филиппович! Да и вижу я, что мужик-то он не плохой, не хотел ему кровь портить. Не думал, что он станет на меня натравливать толпу и звать жандармов...
Питерский вздохнул и покачал головой.
— Господин... — начал было управляющий и замолк.
Его лицо покраснело, будто он и впрямь испытывал стыд.
— Тебе решать, Фома, давать ли делу ход, или простить этого человека.
Мужчина ухватился за стоящий у стены стеллаж — очевидно, что колени его ослабли от страха, он едва держался, чтобы не упасть на пол.
— Я зла не держу, — бросил Фома. — И денег мне за рубашку не надо платить. Неужто я не заработаю на новую сорочку?
— Широкой души человек... — пояснил я управляющему. — Я вот таким качеством не обладаю, и мне кажется, вы и ваши дружинники напали на клиента, нарушив основы банковского права.
— Мы думали...
— Делами о кражах и разбоях должна заниматься жандармерия! — ответил я, предвидя его объяснения. — А окончательный приговор выносит суд, если мне не изменяет память, и до вынесения приговора человек преступником не считается... Так вот, вы нарушили право, мастер. И мой клиент может обратиться в суд — за компенсацией морального вреда за неправомерное задержание.
— Не надо суд! —попросил побледневший управляющий.
— Значит, вы готовы решить вопрос в досудебном порядке? — уточнил я.
Управляющий торопливо закивал. Я спокойно сел в кресло, и составил досудебную претензию, указав сумму ущерба. Затем передал ручку Фоме:
— Подпиши, пожалуйста, — попросил я.
Питерский помялся, но бумагу подписал, бросив извиняющийся взгляд на управляющего. Передал ему документ. Тот принял бумагу, пробежал глазами по строчкам, и удивленно посмотрел на меня:
— Сто пятьдесят рублей? Побойтесь бога, Павел Филиппович!
— Сто — это моральный вред, — начал спокойно перечислять я. — Два — за рубашку, которую испортили ваши дуболомы...
— Они тоже пострадали... — начал было приказчик, но я пожал плечами:
— Это была самозащита. И я за это поручусь. Так вот, два за рубашку... Двадцать — это оскорбление семьи Чеховых. А остальные двадцать восемь — это незаконное задержание. Так что... — я развел руками.
— Помилуйте, у меня же ребенок! Двое детей!
— Уже помиловал. Поэтому не вписал сюда штраф за нарушение права вкладчика как потребителя, и услуги представителя. То есть, меня. Так сумма была бы куда больше. Да, суд может назначить к удовлетворению меньшую сумму. Но репутационные потери...
Приказчик быстро закивал, явно давая понять, что понял намек. И я довольно заключил:
— И еще: с этого дня, если я узнаю, что кто-то косо глянул на Фому, то отвечать будете вы лично. Все его визиты будут проходить без вашего анализа. Это понятно?
— Простите, — промямлил управляющий. — Бес попутал.
— Распорядитесь выдать нам наличные разными купюрами. И оплатите своим дружинникам услуги лекаря.
— Да, конечно...
Я улыбнулся:
— Рад, что мы друг друга поняли! На этом я с вами прощаюсь. Идем, Фома...
Глава 4 Тайны старого дома
Мое заявление про возможные судебные разбирательства так напугало управляющего, что после выдачи денег, он совсем позабыл про расписку. Пришлось просить Фому пересчитать выданную ему неустойку, после чего составить небольшой документ о том, что Питерский не имеет претензий к банку. Под мою диктовку слуга послушно написал нужный текст. Я вновь невольно залюбовался его почерком.
— Кто тебя так научил выводить слова? — спросил я, когда Фома дополнял некоторые буквы завитками.
— Жрец из небольшого храма в моей деревеньке. Он заметил, что у меня к наукам есть тяга, и взялся учить меня читать, а потом и писать.
— Но почему так красиво?
— Это я его почерк копировал. Так было удобно, чтобы заполнять всякую его документацию для отправки в город.
— И какую же?
— Приход и убыль населения, список всех заказанных молитв за здравие и за упокой, сведения об исповедях...
— Так это же тайна! — возмутился я.
— Никто не рассказывал про то, о чем деревенские ныли! — фыркнул парень. — Только имена тех, кто признавался в своих грехах. Синодники очень настаивали, чтобы списки были длинные. И мне приходилось каждый раз записывать фамилии своих соседей в разной последовательности.
