Механизм времени - Андрей Валентинов
Огонь забыл о Камне.
Может, и не знал о нем. Просвещенный британец не интересовался суевериями жертв. Какое отношение имеют сказки о троллях, детях Тверди-Земли, к искусству современной войны? На что способна нелепая, смешная нежить, когда зажигательная ракета попадает в дом? Сейчас первенец XIX века закончит нетрудную работенку…
Дверь рухнула.
Мальчик сперва ничего не понял. Заметил лишь, как вздрогнули языки пламени — засуетились, скрутясь винтом. Чутье подсказало: что‑то случилось. Вы здесь не одни — ты и Огонь. Горящий паркет охнул от тяжести — и Торбен, изумлен, открыл пересохший, почерневший от жара рот.
В комнату входил Тролль — белый сын Камня. Плоть от плоти, твердь от тверди. Могучие квадратные плечи без труда отодвигали стену Огня. Круглые красные глаза горели гневом. Мощно ступали ноги-столбы. Тролль был страшен — мохнатый хобот загибался вверх, уходя к затылку, щеки вздувались, как у трубача. На спине чернел горб — огромный, уродливый.
Подземный Ужас, древний страж порядка, потревоженный наглыми забродами…
Огонь-Гамбьер дрогнул. Бессильное, пламя опадало с каменной шкуры. Ступни-копыта попирали горящее дерево. Плошки глаз уставились на Торбена, из-под жуткой личины донесся конский храп. Малыш собрал уходящие силы и поднял руку.
Живой! Дядя Тролль, я еще живой!..
Тьма упала с потолка, затянутого дымом. Но мальчик успел почувствовать крепость лап, обхвативших его плечи.
— В доме есть живые?!
— Нет, гере Эрстед. Папа погиб утром. Мама и остальные… Нет, живых больше нет.
Он отвечал, не открывая глаз. Все и так понятно: их сосед, экстраординарный профессор физики и химии, интересуется — что случилось. Наверняка сочувствует: с отцом они знакомы, молодой ученый не раз бывал у Торвенов в гостях. Хвалил мамино варенье, играл с братцем Бьярне…
Гере Эрстеда ставили малышу в пример. Учись, сынок! Погляди, соседу и тридцати нет, а его сам принц-регент знает, что ни день в Амалиенборг зовет — о важных делах потолковать. Ему пишут письма из далеких стран… Обычно такие наставления не идут впрок. Но Торбен любил общительного, веселого профессора. Еще бы! Тот рассказывал о дивных вещах, водил в лабораторию, где все шипело, гудело и меняло цвет. А на прошлую Пасху запустил в небо настоящую ракету…
Ракета! В дом попала ракета!
— Гере… — мальчик застонал. — Дядя Эрстед!..
Навалилась боль, горло зашлось хрипом. Ни радости, что жив, ни горя, что — жив он один. Картина, словно из королевской пинакотеки: ночь, красная от огня, заботливое лицо соседа, ребенок на теплых булыжниках мостовой. На дяде Эрстеде — плащ из белой асбестовой ткани. Маска с круглыми глазами-плошками снята; отставлен прочь и черный баллон с воздухом. Сброшены громоздкие перчатки. Профессор все это сам изготовил. В лаборатории то и дело что‑то взрывалось, горело…
В прошлом месяце гере Эрстед по просьбе гостей напялил на себя каменные доспехи, сразу став похожим на Белого Тролля.
— Не плачь, Торбен!
Мальчик хотел ответить, что не плачет, он уже взрослый…
— Эрстед, это вы?! Что с домом Торвенов? Судья жив?
Лицо дяди Эрстеда исчезло. Над мальчиком склонился тощий офицер в красном, испачканном сажей мундире. Синяя орденская лента — бесценный муар — набухла от мокрой грязи. Льдинки под белыми бровями. Длинный породистый нос. Съехал на сторону парик.
— Кто это? Мальчик из ваших?
Торвен обиделся — не признали. А ведь отец видел офицера, считай, каждый день. И мама его знала, он крестил братца Бьярне…
Профессор тихо ответил. Щеки офицера побелели.
— Святой Кнуд и святая Агнесса! Копенгаген погиб, Эрстед. Порт, дворец, старые кварталы. Мы почти никого не спасли. Никого…
— Спасайте Данию, государь!..
Голоса становились тише, уходили во мрак, в зыбкую даль Прошлого. Патина скрывала лица, превращая картину в гравюру, гравюру — в росчерки свинцового карандаша…
— Я — твой должник, Торбен Йене Торвен. Запомни это!
* * *
Ладонь с силой прошлась по лицу, гоня призраков. Взгляд скользнул по стене, зацепившись за литографированный портрет в рамке из дерева. На постаревшем офицере — муаровая лента. Прибавилось орденов и морщин на лице. Исчез парик, волосы отступили назад. Заострился фамильный нос — гордость рода Ольденбургов. Бывший принц-регент, ныне — Его Величество, король датский Фредерик VI.
Долги надо отдавать, государь!
Ach, du lieber Friedrich,
Gerr Friedrich, gerr Friedrich,
Ach, du lieber Friedrich,
Все прошло, все!
Он встал. Трость уперлась в паркет, потемневший от времени. Предательница-нога подвернулась — пришлось хвататься за стол. Входная дверь! Шаги на лестнице. Ближе, ближе…
— Гере Торвен!
В дверях — веселая рожица. Каре Квист, внук привратника.
— Вы велели сообщать, ежели чего…
Великий Зануда глядел на парнишку не без суровости. Велел сообщать, а не орать во всю глотку, демонстрируя отсутствие переднего зуба. А где «добрый день» — или хотя бы «здрасте»?
Каре откашлялся, пригладил встрепанную шевелюру:
— Сообщаю! Пупырь по Старухе врезал. Бух!
Такое следовало обдумать. Гере Торвен постучал пальцами по зеленому сукну, словно играя на клавикордах.
— Пупырь? Может быть, все же «пузырь»?
— Скажете еще! — Каре присвистнул от возмущения. — Я что, пупырь от пузыря не отличу? Пузырь — он, стало быть, система братьев Монгольфье, с дымным воздухом. На таких дамочки летают по воскресеньям. А это — пупырь, с водородом. Вы его шарльером зовете. Вот он по Старухе и…
— Повторите сообщение по‑датски, гере Квист.
Пальцы нажали тайный рычажок на боковой тумбе стола. Обычно академики вызывают помощников. Но случается и наоборот.
— Пятнадцать минут назад воздушный шар системы «шарльер» попытался сесть на главной площади. Не смог и врезался в Ста… в здание Ратуши. Бух! Бах! В корзине было трое. Вроде никто не побился. Толпа гудит…
Вновь хлопнула дверь — наверху. Шаги — тяжкие, основательные, а следом другие — легкой припрыжкой. Гере академик и Ханс Длинный Нос… Великий Зануда обождал, пока мальчишка отскочит в сторону, пропуская хозяина.
И, торжествуя, улыбнулся.
— Зюйд-ост-ост, гере Эрстед! Они прилетели!..
Сцена вторая
Возвращение блудного брата
1
В доме воцарилась тишина. Она была живой, дышащей: шепот старых часов, скрип половиц, сопение гоблина, которому наконец‑то дали отдохнуть. Сквозь окна вором-взломщиком лез уличный шум, но тишина стояла на страже, храня покой почтенного особняка. Тихо-тихо, тихо-тихо…
Тик-так, тик-так…
Гере Торвен любил тишину. Спросите его о причине, и Великий Зануда сошлется на необходимость работать. Но в глубине души он знал: тишина прекрасна сама по себе. Ее гулкие чертоги населены любыми звуками, голосами, песнями. Да, он — не поэт. Не Ханс Длинный Нос, с которым они столкнулись — нос к носу — у Королевского театра, откуда скромного паренька из Оденса вышибли за бездарность. Торбен Йене Торвен — юрист без практики. Ему не
