Петр Ярвет - Римская рулетка
«Пропал!» — подумал санинспектор. Дальше события развивались достаточно быстро и одновременно.
Из виноградника справа грохнуло, бронзовый меч почтенного философа вырвался из его руки и, золотой щукой блеснув на солнце, по дуге спланировал на ближайшую этрусскую плиту. Айшат обернулась и увидела, как сверху по склону холма бежит рослый парень в лопнувшем на спине светлом плаще, следом едва поспевают бородатый старичок в грязной футболке и мрачный паренек с кистью винограда в руке. Явно не ожидая от спутников помощи, парень в плаще орал с ужасающим акцентом и угрожающей интонацией:
— Пришел, увидел, победил! Платон мне друг, но истина дороже! — и, добежав, припечатал: — Кроме того, Карфаген должен быть разрушен!
Философ понимающе кивнул и поднял руки над головой. Но его молодой спутник, показывая настоящую воинскую выучку, развернулся на месте, занимая позицию лицом к превосходящим силам противника. В его движениях чувствовался опытный легионер с северных границ. Но в тот же момент из неглубокой канавы за его спиной вынырнул чрезвычайно рослый и необычайно грязный варвар в бороде и белом свитере и, воскликнув:
— Ки-йа! — сперва выбил, наподдав ногой по рукояти, меч из руки юноши в простыне, а затем, подпрыгнув, крутанулся, снося обратным ходом ноги по хлебальнику противника в верный нокдаун.
Сперва на дорогу опустился, держась за челюсть, юноша, затем упал метрах в трех меч.
— Hoc est simplicissimum! — сказала Айшат в восторге. — Homo iste statum quartum materiale invenit[5].
Et sic est veritas[6]! — тихонько подтвердил скинхед Саня, выбираясь из канавы следом за Магистром. И разворачивая на ходу катушку скотча, подошел к поверженным римлянам.
Глава 2
VOLENTEM DUCUNT FATA, NOLENTEM TRAHUNT[7]
Дмитрий Васильевич Хромин смотрел в неправдоподобно синее небо, где начинали проступать перекошенные созвездия, знанием коих он так гордился в школе. Худший день его жизни близился к непредсказуемому завершению, но это не утешало: трагические и невосполнимые события, насытившие его, вполне могли бы довести до суицида среднего санитарного чиновника, происходи они хотя бы на протяжении полугода. Но есть понятие запредельного, и если за считанный час после обеденного перерыва ты успел взять крупную взятку, лишиться ее, а заодно квартиры, невесты и карьерных перспектив, оказался на мушке киллера, поучаствовал в древнем магическом ритуале, а на закуску, просто в качестве бонуса, оказался в первом веке то ли нашей эры, то ли до таковой, вешаться уже не тянет. Тянет либо просыпаться, либо тихо материться. Но даже этого утешения Дима Хромин был теперь лишен.
— А я тебя не спрашиваю! — взревел за спиной голос человека, который материться предрасположен и, более того, вот-вот начнет. — Не спрашиваю, что мне теперь делать! Я не люблю, когда меня кидают, и никому не советую меня кидать. Когда меня кто-то кидает…
— Я тебя, что ли, кинул? — спросил Андрей Теменев, выходя из-за желтой известняковой плиты. По извечной привычке всех оперативных работников, он вел беседу, расхаживая взад и вперед, хотя, наверное, никогда еще в исторически обозримом прошлом сотруднику Федеральной службы безопасности так не мешали при ходьбе надгробия этрусского капища. Но выбора у невольных путешественников по эпохам не оставалось. Тащить увитых скотчем римлян куда-то еще ни у кого желания не нашлось, а оставлять их без присмотра все дружно сочли неразумным. Но на этом консенсус и иссяк.
— Ты — мент! — обличающе ткнул пальцем в Андрея Магистр Белый, которого хотелось теперь назвать Магистром Грязным, если ориентироваться на состояние свитера. — Ты — мент, и тебя ко мне приставили. И я не уверен, что твое ментовское задание не включало срыв экспедиции в изначальную российскую Чудь…
Продолжая вышагивать по могильным плитам, Андрей закатил глаза и потряс в воздухе левым кулаком. Сжать правую кисть не позволял пистолет системы Макарова, который Теменев почитал за лучшее не прятать под мышку с того момента, как, ободренный победой над древнеримским легионером, русский экстремист Белаш приказал: «А возьмите-ка у него ствол».
Скинхед Саня проявил нерасторопность и получил от вождя очередной подзатыльник, а Алексей Илюхин с готовностью выполнил приказ и теперь хромал на левую ногу, что не мешало ему продолжать пожирание дикорастущего винограда. Только постоянная демонстрация оружия удерживала с этого момента обмен мнениями на уровне словесной перепалки.
— Хорошо, я — мент! — сквозь зубы процедил Андрей, после чего подсунулся вплотную к сидящему у плиты с нарисованным то ли солнцем, то ли улиткой Хромину и потряс «Макаровым» у самого носа чиновника. — Один придурок решил, что я киллер, другой считает, что я мент и сорвал ему экспедицию… Куда?
Хромин предпринял очередную попытку вступить в разговор.
Верить тебе я готов,Посланный властью убийца…
начал он и, махнув рукой, замолк. В течение всей беседы ему удалось выдавить из себя только пару невразумительных предложений, но уж непременно стильным классическим гекзаметром, от звучания которого и Теменев и Беляш-Белаш всякий раз одинаково мрачнели, зато приходили в возбуждение спеленутые красным скотчем по белым нижним рубахам родовитые римляне, что пребывали у плиты черного базальта с белесым рисунком птички, клюющей змею.
А у соседней плиты из розоватого шпата, наполовину вросшей в землю, тихо застонал бритоголовый Саня. Его тоже здорово зацепило гипнотическим внушением, и теперь любая, даже самая несложная мысль выражалась у него на превосходном курмамском диалекте, характерном для потомков карфагенян, но отнюдь не для лиговской шпаны. Мало того, что ни слова из сказанного Саней не понимал теперь любимый вождь, но и самого скинхеда тяготили, как тяжкий сон, склонения глаголов на -ус и -ис — в них каким-то мистическим образом сквозила уверенность в невозможности вернуться сегодня к десяти вечера в «хрущевку» на Ленинском проспекте. «Хотя, — подумал Саня внезапно, — что в данном случае подразумевается под термином „сегодня"?»
Тут— то Саня и застонал, повторяя на все лады словечки, вызвавшие в памяти Хромина институтский курс гинекологии:
— Вагина, вагинале, вагиналис!!!
— Чего ты от меня-то хочешь? — устало уточнил офицер ФСБ Теменев, проходя по капищу в обратном направлении.
— Отроковицу! — немедленно отреагировал Белаш.
Теменев обернулся с угрожающим видом, и Белый Магистр поспешил пояснить свою мысль:
— Золото неправедное мы найдем, страсть пагубная — тоже не проблема…
— Слушай ты, славянофил! — заорал Андрей. — Ты говори-то хоть по-русски!
— Руссее некуда! — не остался в долгу по напряжению голосовых связок Белаш-Беляш. — Ты нам все это отдаешь и уходишь — и не машешь тут шпалером своим. Я тебе тогда поверю, что ты не мент, а честный фраер, когда ты дашь нам спокойно повторить весь ритуал. Я лично собирался в Русскую Чудь, и я буду в Русской Чуди. Так что мне нужна эта телка!
Словно полководец, призывающий идти на штурм вражеской цитадели, он махнул рукой в сторону Айшат, которая как раз вышла из-за базальтового надгробия. На лбу ее красовался свежесплетенный венок из левкоев и розмаринов.
— Ах, куда же ты скачешь, смешной неумеха!? — торжественно процитировала она и, одарив спорщиков улыбкой, аккуратно протиснулась между поднятым кулаком Белаша и опущенным пистолетом Теменева и присела рядом с трясущим головой, точно от сильной зубной боли, Хроминым. — Я сплела тебе свадебный венок по русскому обычаю, описанному вашим великим Есениным, — певуче и улыбчиво сообщила она.
Хромин поднял глаза поверх ее головы и стал смотреть на звезду Мицар, поднимающуюся над горизонтом, а Теменев хмыкнул:
— А тебе точно нужна эта телка?
— Блин, ну я же не трахать ее собираюсь! — простонал Белаш, устремляясь меж могил. — Она же нам целкой нужна! Где там этот долбаный историк?
Андрей прошел следом, не забыв двинуть локтем под дых Алексея Илюхина, притаившегося за базальтовым надгробием с небольшим булыжником. Каменюгу славный мальчуган выронил и, с ненавистью поглядев вслед лейтенанту, прошипел, адресуясь к безопасно лежащему, уставясь в небо, Хромину:
— Батя вас всех еще трахнет и грохнет!
Хромин собрался с силами для достойного ответа в простых и энергичных выражениях и изрек с классическим прононсом:
Прочь, недоразвитый плод, женским исторгнутый чревом,Ибо я знал твою мать прежде, чем ты был рожден!
Илюхин увял, почувствовав, что его обозвали недоноском и обматерили в придачу. А Айшат водрузила венок на голову новоявленного поэта-классика и поцеловала его в лоб.
— Твои стихи прекрасны, — прошептала она на ухо, — но лишены добрых чувств.
— Я битник, — мрачно пробурчал Хромин. — С сегодняшнего дня я — потерянное поколение. — И самую малость просветлел, кажется, гекзаметр начал отпускать.
