Rein Oberst - Чужой для всех
— А почему я, мама. Пусть Катя копает. Она говорила, что у нее всегда руки чешутся до работы. Возьми, Катька, мою лопату, — Шура хотела передать нехитрое орудие труда средней сестре.
— Ах ты, лентяйка! — зыкнула на нее Акулина. Не смей. Когда устанешь, Катя тебя заменит. Пошли в сарай.
В старом сарае подворья с покосившейся соломенной крышей рядом с коровой Полинушкой долгое время стоял жеребец Пашка. Он был любимцем всей многодетной семьи и незаменим в домашнем хозяйстве. Его еще муж получил, до своей смерти работавший бухгалтером колхоза. Но в начале июля, когда потянулись через поселок к райцентру Журавичи отступающие подразделения красноармейцев, реквизировали Пашку в пользу Красной Армии. Как ни причитала Акулина, чтобы оставили жеребчика, но приказ старшего политрука был суров.
Когда Акулина зашла в сарай, то нехитрая конская утварь, еще висевшая в углу на гвоздях, сразу напомнила ей о недавней стычке с артиллеристами. От этого у нее закололо в сердце, и она на минуту присела на сундук.
— …Угомонитесь, женщина. Немцы за Днепром! Скоро здесь будут! А нам нечем орудие тащить, — решительно убеждал тогда Акулину старший политрук, оттаскивая ее от четырехкопытного кормильца.
— Не дам! — голосила вдова. — На моих плечах пятеро детей. Как мне жить. Ироды. Куда вы бежите? Кто нас будет защищать? — В этот момент рядом возле матери находилась Шура. Она как завороженная смотрела на Пашку. Когда здоровый рыжий красноармеец, стал Пашку уводить, она как кошка вдруг накинулась на красноармейца и вцепилась в его руку зубами.
— Ах ты, паскуда! — зарычал артиллерист и с остервенением отбросил одиннадцатилетнюю девочку от себя. Та больно ударилась о поленницу дров и заревела. Услышав плач и визг Шуры, Катя и Клава выбежали из дома и стали ее защищать. Они набросились на рыжего красноармейца и стали бить, куда ни попадя детскими кулачками.
— Стоять! — взревел старший политрук. — Расстреляю всех! Кто сделает хоть шаг, — и, выхватив револьвер из кобуры, выстрелил в воздух. Девочки остолбенели и замолчали. Шура тряслась в истерике.
— Люди…! Помогите! — закричала Акулина и бросилась к воротам на улицу. Те, кто был рядом из сельчан, мгновенно пропали. Соседка Абрамиха только и произнесла: — Вот табе и большаки, — и переваливаясь из стороны в сторону пошла домой.
— Кривошеин! — зарычал красный политрук. — Что стоишь! Выводи жеребца. Сбор батареи у Хатовни. Танки вот-вот будут…"
— Мама, уже глубоко? Хватит копать? — оторвала Акулину от навеявших воспоминаний дочь.
— Хватит, говоришь? — мать посмотрела в яму. — Хорошо, пусть хватит. Поверю в твою арифметику. — Катя залазь в ямку, подравняй по краям и будем закапывать сундук. — Акулина вновь стала деятельной. Катя как белочка запрыгнула в неглубокую яму и тщательно стала ее углублять и выравнивать, выгребая землю, перемешанную с конским навозом.
— Фу, как воняет! — пропищала Клава, держа кружку с водой. Возьми, мама, попей. Акулина молча, выпила воды. Вытерла рукой рот: — Спасибо, Клавочка.
— Жалко, мама, жеребчика Пашку. Он был сильный. Мне хлебом нравилось его кормить. Он мне улыбался. Где он сейчас, а, мама? — стоя у отрытой ямы в сарае, вдруг вспомнила о жеребце и маленькая Клава.
— Где? Съели, наверное, красноармейцы нашего Пашку. Ты же видела, Клава, какие они были голодные и тощие, — сострила мать не щадя детских душ и с сарказмом усмехнулась. Перед ее глазами вновь появилась на мгновенье картина схватки с рыжим артиллеристом и яростным политруком. — Все, Катя, вылезай с ямы, — Акулина поднялась с сундука. — Будем ховать наши пожитки.
— Бог в помощь, Акулина! — вдруг как гром среди ясного неба раздался голос Абрамихи. Она тихо и незаметно подошла к сараю и с усмешкой наблюдала за возней Дедушкиных. — Позвала бы меня, Акулина, я бы с Колькой в один миг твое барахло запрятала. Что дети надрываются. От неожиданности Акулина перекрестилась: — Господи! Помоги и сохрани! И повернувшись в сторону незваного гостьи, зло бросила:
— Тебе что надо, соседка? Уходи. Сами управимся. — А затем внимательно и строго посмотрела ей в глаза: — Ты здесь о Николае обмолвилась. А где он, твой Николай? Что-то не видно его.
— Николай? — переспросила, замявшись Абрамиха. — Где и твои старшие – Михаил и Вера. Уехал.
— Мои старшие в Пропойск ушли с отступающими красными. Не оставаться же им под немцем. А вот твоего я не видела на призывном пункте, хотя говорили люди, повестка ему была.
— Не видела? — Абрамиха скривилась. — Смотреть надо было лучше, — и больше ничего не говоря, развернулась и тяжело ступая, ушла.
— Вот дети и запрятали мы сундук тайно, — разочарованно покачала головой Акулина. — Надо же, приперлась!
— Мама, а что она вынюхивает у нас? — измазанная навозом Катя вылезла из ямы и удивленно посмотрела на мать.
— Во-во, вынюхивает, Катюша. Дожидается своего часу. Зараза! Все, дети, взялись за сундук, и так много отдыхали.
Через полчаса старинный дедовский сундук с аккуратно уложенными в нем отрезами ткани, старыми дореволюционными сарафанами, платьями бабушек и иными дорогими сердцу Акулины вещами был засыпан землей вперемешку с навозом и мирно покоился на новом непочетном месте.
— А теперь, детки, умойтесь и сидите в хате. Покушайте сами. Молоко, хлеб на столе, бульба в печи, а я наведаюсь к дядьке Касьяну Андрейчикову в Хотовню. Надо поговорить, как жить нам дальше. Акулина очень уважала Касьяна. Он служил дьяконом в Журавичской церкви. Умный дальновидный дядька мог помочь ей советом.
— Катя, иди сюда, — позвала она среднюю дочь. — Ты все поняла? — Катя подошла и мотнула головой. — За старшую по дому остаешься. Из хаты никуда не ходить. Дети, слышите, гром гремит? — обратилась Акулина, уже ко всем девочкам. Где-то далеко, за Днепром слышна была мощная артиллерийская канонада.
Дети прислушались.
— Что, мама, дождь будет? — спросила удивленно Клава.
— Дождь? — вяло усмехнулась Акулина над наивностью шестилетней Клавы. — Нет, моя доченька, не дождь. Настоящая гроза скоро будет…
Когда Акулина вернулась домой, а это было поздно вечером, девочки уже спали. К ее удивлению дома она застала и своих старших детей: Мишу и Веру. Те сидели за столом и тихо разговаривали.
Открыв дверь и увидев их, Акулине сразу стало плохо.
— Вы здесь? Что случилась?… — медленно, сдавленно проговорила она. И чтобы не упасть прислонилась к бревенчатой стене. От такой новости у нее произошел легкий обморок. Миша быстро подскочил к матери и помог сесть на табуретку. Вера подала кружку с водой. Сделав несколько глотков, Акулина молча приходила в себя. Неимоверная усталость клонила ее ко сну. Дети тоже молчали. Было тихо. Настенные часы-ходики монотонно отбивали время. Тик-так, тик-так, тик-так. Первый начал говорить Михаил, не выдержав тягостной тишины. Он заговорил нервно и с волнением.
— Не дошли мы, мама, как ты видишь. Дорогу на Пропойск перерезали немецкие танки. Мы еле ушли с тех мест. Там идут сейчас бои. Когда мы шли по полю нас бомбили. Мы не успели добежать до березняка, чтобы спрятаться, как разорвалась бомба, — и здесь у Миши задрожали губы. Вера всхлипнула, а затем заплакала. — Когда мы поднялись, — сдавленно продолжил Миша, — то Витю Самойленко разорвало на куски. Это очень страшно! Мама, — от воспоминаний по его щеке побежала слеза, — а Лену Гурович ранило в руку… — Миша поднялся, сжал зубы и стал нервно ходить по дому, шмыгая носом. Затем сделал несколько жадных глотков воды и снова начал говорить, но уже более твердым голосом.
— Это случилась, не доходя два километра до Васькович. Мы видели, мама, как отступали наши солдаты. Это ужас. Они просто бежали в панике. Отдельные были без оружия. Как же так, мама? Где наша хваленая Красная Армия? Немцы бомбили всю дорогу. Столько погибло беженцев: стариков, детей, женщин. Если бы ты видела. Повозки, машины, техника все брошено. Хоть бы один «ястребок» появился! Только белые кресты. Мы с Верой еле убежали. И вот мы здесь. — Миша вновь присел на лавку и склонил хмуро голову. Мать сидела и тихо слушала рассказ сына. Ей было уже известно от дядьки Касьяна обо всем, что творилось в округе. В Пропойск ворвались немцы. В Искани, Хотовне, было много красноармейцев. Стояли пушки. Готовились к сражению. Сердцем Акулина надеялась, что дети успеют уйти, не останутся в оккупации. Но случилось худшее. Она не знала, как быть. Она была в нервном ступоре.
— Мама? Что ты молчишь? Мама! — Миша дотронулся до ее руки. Тебе плохо? Акулина открыла глаза. Было темно. Она не видела очертания детей.
— Тебе плохо, мама? — еще раз переспросил Михаил.
— Мне уже лучше. Вы поели?…
— Не беспокойся, мамочка, мы поели, — Вера гладила мать по спине.
— Что вы будете делать, дети?
