Федор Березин - Параллельный катаклизм

– Думаю, нет, товарищ Сталин, не успеет, если, конечно, не брать в расчет Восточную Пруссию.

– Правильно, не стоит, товарищ Кузнецов, для Пруссии у нас имеются «КВ-2». И все же считаю, крыс, которые бегут с корабля, не нужно сильно беречь.

– Понял вас, товарищ Сталин. Тем не менее необходимо учесть – подводные лодки будут у нас очень загружены работой. Как ваше мнение насчет использования крейсера «Киров», тем более что экипажу не следует отказывать в возможности попрактиковаться в стрельбе по крупной надводной цели.

– Не есть ли применение одного из наших лучших кораблей в данном случае излишество, не соответствующее моменту, а, товарищ Кузнецов?

– Вы правы, товарищ Сталин, пушка по воробьям – не наш метод. Да и лишнее заблаговременное движение большой боевой единицы может насторожить тех, кого не надо. Для задания хватит торпедных катеров понравившейся вам марки «Д-3».

– Правильно учитываете партийную критику, товарищ Кузнецов. Торпедных катеров у нас, как помнится, триста десять штук…

– Верно, товарищ Сталин.

– …и отвлечение двух-четырех для специального задания не ослабит правый фланг сухопутных армий. Так, товарищ Кузнецов?

– Конечно, товарищ Сталин.

Часть третья

СЛОИСТЫЙ ПУЗЫРЬ ПРОСТРАНСТВА И ВРЕМЕНИ

И от ветра с востока пригнулись стога,

Жмется к скалам отара.

Ось земную мы сдвинули без рычага,

Изменив направленье удара.

Не ругайтесь, когда не на месте закат,

Судный день – это сказки для старших.

Просто Землю вращают, куда захотят,

Наши сменные роты на марше.

1. Воскресенье, тринадцатое июля

Нет, не в пятницу тринадцатого, а тринадцатого в воскресенье, ранним утречком тысяча девятьсот сорок первого года, зависнувшее в неопределенности событие сдвинулось. Для большинства несведущих и лишенных политического чутья это явилось неожиданностью, они не видели и не ощутили ранее, как нарастающий ком причин спрессованной лавины будущего тихонечко прокатился по ним, взбираясь в свою верхнюю точку, эдакая скромная комета, подкрадывающаяся к Солнцу, чтобы рвануть вокруг него, распушивая хвост, перечеркивающий небо. Но для сколь многих это событие явилось апофеозом ожидания, мгновением счастья, когда можно было победно оглянуться вокруг и сказать: «Вот видите, что я знал? Понимаете, к чему готовился сам и вас, неразумных, неоперившихся, готовил? А смогли бы вы так, знать об этом и не сказать, не намекнуть?» Да, только за счастье такого момента не жалко жизнь положить. Ведь дождались, смогли сохранить в секрете, не помешало ничто, обманули судьбу-злодейку. Мгновенный сброс многомесячного напряжения: выстрел катапульты, на которую намотаны, навиты вместо конского волоса собственные нервы, завязанные узлами, взведенные так загодя, так далеко, утончившиеся до паутинок и вот-вот готовые порваться, взвизгнуть лопнувшими струнами, и тогда все зазря. Уж нам-то это знакомо, и совсем не теоретически. Это у нас, а не у них топор рубанул по взведенной баллисте… Помните, когда застонала она, не сумев выстрелить, рубя собственными полопавшимися, рассеченными нервами по своим; уронив едва подпрыгнувшее заряженное заранее ядро на себя и разламываясь под его тяжестью на части? Помните? Тысячи тысяч растерянных пленных, с оружием сдавшихся на границе; летчиков, кусающих локти и плачущих возле верениц пылающих стогами самолетов, – как много их было, крыло у крыла; танкистов, напрасно мечущихся по станции в ожидании своих танков, так старательно закрепленных на платформах там, за тысячу километров и недель отсюда, – и так и не дождаться, и так и не узнать им, как ткнулись, тормознули эти платформы в развороченные бомбой рельсы и совсем, совсем недалеко, если бы знать – пешком, пехом дойти… Помните? Командиров с серыми лицами, кусающих губы перед распахнутыми распечатанными сейфами и жгущих секретные приказы, потому что нельзя их теперь выполнить, и нельзя оставить, потому что это – оправдание, полное-полное оправдание-алиби для тех счастливчиков, чьи танковые клинья обходят справа и слева, и надо успеть сжечь, а потом уже спокойно, в суматохе, геройски умирать, потому что нет смысла жить, потерпев такое фиаско, однозначно умирать, потому что нет даже окопов и некогда их рыть, а значит, умирать еще и из солидарности с подчиненными, и потому плен не страшен – все одно… Помните? Двадцать второе июня, четыре часа утра? Когда бомбардировщики накрыли сверху истребители и летающие тягачи, и остались двадцатиместные планеры и растерянные десантники возле них, и другие десантники, испытанные парни, не раз и не два игравшие со смертью и высотой в прятки, а теперь смахивающие слезы, потому что надо было бросать, резать напоследок, дабы врагу не достались, бесценные только вчера и только намедни заботливо уложенные парашюты, и снова уходить пехом, да не просто пехом, а без карты, по компасу, потому что есть карта, да не той она местности, насмешка она теперь, анекдот, а не карта, и сжечь ее надо за ненадобностью… Помните? А потом… Вставайте, братья, снаряды есть, да бойцы убиты! Только нет даже снарядов, у буржуинов они уже, вместе с вареньем, и печеньем, и землицей родной.

Если помните, тогда вам понятна не только грандиозность, но и душа момента. Вдоль гигантской границы, переставшей быть таковой и ставшей теперь фронтом, от моря Черного и до моря Балтийского, всколыхнулось титаническое движение, и рванулась лавина по воздуху, по воде и по суше. Около трехсот дивизий, более пяти миллионов солдат и офицеров, и это только в первой волне, волне, которая заслонила встающее позади солнце. И все до наоборот – зеркальная копия. И горят самолеты, только других марок; и режут охрану у мостов рослые бесшумные ребята-десантники; и ловятся на мины кораблики на выходе из собственного порта, и бесстрастно любуются на это глаза-перископы «Щук»; и планеры заходят на отмеченные кострами поляны; и маленькие кораблики Дунайской флотилии тарахтят дизелями, глуша собственные пулеметы, и прут, прут вверх против течения; и десятки тысяч снарядов в каждом залпе вдоль всей линии.

Только все перемешалось еще интереснее. Помните, как в песне: «В эту ночь решили самураи перейти границу у реки… Но разведка доложила точно…» Что там в строчках раньше забылось, а уж как в действительности, кто кого на минуты опередил – не разобрать. Только одновременно все началось. Две гигантские армии поднялись, желая то ли опередить, то ли воскресенье рассветное им обоим очень нравилось, да только столкнулись они в движении. Две лавины – лоб в лоб. Как по свистку судьи – все предельно честно, хотя каждый хотел сделать сюрприз. Да только теперь, поскольку каждый не успел ударить спящего в челюсть, бой решала сила. Как могло случиться такое совпадение? А почему нас меньше удивляет совпадение желаний? Две агрессивные армии, умеющие нападать и покуда не умеющие и не обученные обороняться, обязаны были произвести агрессию летом, а закончить осенью. Зимой тоже можно воевать, но Финляндия показала, как тяжко это дается и какой кровью платится. Если есть выбор, лучше летом, зима время тяжелое, сколько себя помню, а самое сложное ежегодное мероприятие в Советском Союзе – «Подготовка к зиме». Лучше нападать ночью, еще лучше в воскресенье – максимальный эффект внезапности, бесплатное подкрепление, как экономия электроэнергии со сдвигом времени на час, раз в полугодие: забот – будильник перевести, а прибыль в большом масштабе – налицо. Сколько воскресений на лето приходится? Число двузначное, но не слишком велико. В жизни случаются и не такие совпадения. А может, опомнились по ту сторону в последний момент, послушались разведчиков, поверили и решили упредить, да только не вышло в этом мире, события предшествующие подзадержали.

И столкнулись лоб в лоб, лбы железные бронетанковые. Только у одних танки были помощней, потяжелей и помногочисленней. Да, четыре танковые группы немцев кое-где прорвались, подрезая коммуникации, но ведь в них было всего четыре тысячи бронеединиц, а вот их собственные пути снабжения подкопали двадцать тысяч танков, и каких. И ведь для наступления танковым группам нужна была авиаразведка, а как ее вести, если вокруг истребители врага. А самое главное, отсюда наступают широко – от моря до моря, а навстречу лишь от Балтийского до Карпат. Проигрышный вариант только поэтому.

2. Шпионская романтика

Панин ехал в троллейбусе. Он сумел забраться в его нутро после некоторой борьбы плечами с себе подобными. Такова уж была ежедневная судьба жителей больших советских городов. По одежде и внешнему виду Панин ничем не отличался от окружающих его обычных обывателей, торопящихся на смену в родные цеха. На самом деле его одежда была безусловно новее, чем у всех присутствующих, однако так же произведенная на фабрике «Красный большевик» или на ей подобных, но после долгих стараний ему удалось привести свое пальто и брюки в состояние некоторой искусственно ускоренной старости. В общем, он прекрасно вписывался в окружающую толпу, более того, он выглядел даже хуже. Но эта намеренная неряшливость тоже была запланирована – он хотел походить не на какого-нибудь современного, одухотворенного социалистической индустрией рабочего или потрепанного жизнью инженера, вовсе нет. Он хотел уподобиться колхозному крестьянству, выбравшемуся в город за вареной колбасой.