Дмитрий Дюков - Последний князь удела. «Рядом с троном - рядом со смертью»
— Нам то титулование пустое. По статуту нашей Республики, что князь, что простой шляхтич, все единородны.
— Всё ясно, вы свободны. В сад, все в сад!
— Не розумеем речей твоих, панёнок. Кликни гайдука свояго, дабы толмачил.
Бакшееву я поручил отшить этих вольных воинов побыстрее, но дело оказалось не таким лёгким.
Выяснилось, что ротмистр[51] им денег не дал, лошадей своих они то ли потеряли в бою, то ли у них отобрали. В общем, на двух мужиков и одного раненого из средств передвижения они имели кобылку, монет же не водилось вовсе. Положение у панцирных бояр было, можно сказать, аховое. Однако мелкопородная шляхта продолжала ломаться, полностью подтверждая положение, что понты дороже денег. Через четверть часа рязанец сообщил, что иностранная аристократия готова поступить в пахолики, за кормёжку и малую долю в добыче.
— Что ж такое пахолик?
— Да почитай, тако же, что на Руси воинские холопы, токмо прозвище чище.
— Откуда им добычу брать?
— Ентим чего очи узрят да десница ухватит, то и добыча! Тьфу, саранча египетская!
Западных соплеменников взяли, правда, строгий ветеран пообещал им в случае разбоя или татьбы выдать виновному его жалованье наперёд, в размере двух аршин конопляной верёвки на петлю.
Последние дни убедили меня, что без опытного вояки Бакшеева не обойтись, ему тоже было предложено место в формирующемся удельном войске.
— Чего же не пойти, вернусь в Ростов, челом ударю митрополиту Варлааму, чаю, дозволит по твоему уезду писаться,[52] княже. Прости за слова досадные, хоть путаник ты великий, князь Димитрий, мню, не юродивый, як народ сказывает. Зрю в речах твоих потешных зарю разумения по летам не отроческим, — ответил рязанец.
Такая ускоренная вербовка служивых явно напугала приставленных ко мне Колобова и Тучкова. Самойло подошёл ко мне и с укоризной произнёс:
— Ты, царевич, за такое своеволие от матушки с дядьями токмо розог получишь, меня же со Жданом рожном пожалуют,[53] да как бы жён наших с детьми не замучили за мужнин грех.
Как-то за событиями последних дней о местных родственниках я позабыл, а командир конвоя верно считал, в гневе они способны на многое. В общем, будем решать проблемы по мере их возникновения, но тут моё внимание привлекла странная аномалия. Весь лагерь был уже полупустым, лишь в нашем углу горело несколько костров.
Указав на это обстоятельство спутникам, услышал пугающий ответ:
— То вожи конюшего боярина, для опасения от лихого дела в пути на Большие Вязёмы.
Вот-те раз, мы, похоже, ещё оказались под арестом. С этим невесёлым открытием я поплёлся к налёжанному месту под телегой.
Глава 12
Очередной утренний подъём, посадка в седло и путь под конвоем в неизвестность. Но размышлял я в пути не о том, что меня ждёт, а о повальной местной привычке до полудня не есть. Нет, чтобы человек с утра жевал сухарь или кус холодной, засохшей каши, я иногда видел, а вот чтобы завтракали, как в моём потерянном будущем, то нет. Выделенная Годуновым охрана выбрала маршрут вдоль Москвы-реки, через Воробьёво, пограбленное крымчаками. Через десять часов не очень быстрой езды дорога вывела нас к приземистой бревенчатой постройке, огороженной длинным тыном, за которым паслось множество лошадей. Это был Вязёмский ям,[54] въезжать в него мы не собирались, но наш путь пересекли несколько гонцов, спешно выскочившие со двора.
Один из вестников, проскакав рядом, осадил коня и прокричал:
— Сим днём, на солнешном всходе, русские полки изгоном крымского царя побили на Оке-реке, у города Серпухова. Многих татаровей в реку пометали, много в полон поймали, да рухляди и лошадей без счёту захватили.
Новость эта была лучшая, что я слышал за последнее время. Невдалеке от почтовой станции показалась усадьба Бориса Фёдоровича. Выглядело это ладным деревянным острогом, на валу, с заполненным водой рвом и подъёмным деревянным мостом. Рукой подозвав Ждана, я поинтересовался, как звать-величать жену боярина Годунова.
— Марья Григорьевна, — подсказал Тучков. — Да не выйдет она к нам, нелепо то — боярыне без мужа гостей привечать, клюшник али прикащик дожидаться будут.
При въезде во двор взору открылась картина той хозяйственной суеты, что бывает при полном переезде на новое место жительства. Большая часть свободного пространства была заставлена телегами и возками, с которых куча мужчин растаскивала тюки и свёртки. Руководили всей масштабной разгрузкой и сортировкой две невысокие, крепкие женщины. Прекратив давать наставления грузчикам, они направились в нашу сторону.
— Родом они худородные, вежеству не учёны! — пробурчал ошибившийся в предположениях Тучков.
Были боярыни внешне похожи, визуально явно отличаясь лишь головным убором — младшая из них была в рогатой кике, старшая же носила под платком простую, безрогую. Соскочив с коня, что, к счастью, в этот раз вышло успешно, заторопился к более строго одетой дворянке.
— Доброго здравия, боярыня Марья Григорьевна.
— Здравствуй, племяш, обознался ты, азм княгиня Анна Григорьевна Глинская.[55] Бо с сестрой мы и ликом подобозрачны, и возрастом схожи.[56]
Да уж, не узнал тётушку, повернулся ко второй женщине, — странно, она выглядела сильно моложе, что-то княгиня путает.
— Простите, боярыня, спутал по молодости. Желаю здравствовать.
— И тебе здравым быть, княжич, милости прошу к нашему порогу.
В беседу вступила Анна Григорьевна:
— Легка ли была дорога, не изнемог ли ты, внук, в пути?
— Спасибо, всё хорошо.
Похоже, старая Глинская заговаривается, видимо, мерещится ей кто-то другой, потому как бабушкой она мне точно не приходится, но спорить совершенно не хотелось, и я продолжил:
— Как вы себя чувствуете, бабушка?
— Что ж ты сызнова-то облазнился?[57] Али двоение в очах, али разум запнулся? Аз есмь княгиня Анна Григорьевна Глинская, брательница твоя троюродная по батюшке, возможно ли сие тебе уразуметь?
Я совершенно не понимал, кем мне она приходится, но на всякий случай согласно покивал головой. Тут вступила Марья Григорьевна:
— Сестрица, не бранись на сирого отрока, сице же он припуган, онемел аж.
— Ступай до палат, княжич, располагайся, да почивай покойно, а там опосля молебна и вечерять пора наступит.
Приветливо указав мне рукой на хоромы, зашептала сестре:
— Сказывали же люди, слаб умом Димитрий, да хвор телом, а ежели со страха на него падучая придёт? У него и так с дороги в очах двоится. Какие басни учнёт чёрный люд баять?
Я поплёлся в сторону деревянного терема, но тут, вспомнив главную весть, выпалил:
— У Серпухова татар разбили, одолело врага наше воинство!
— Слава Господу, смилостивился царь небесный, даровал оборение неверных!
Боярыня, истово крестясь, закричала степенному приказчику, что пересчитывал кули на возах:
— Микитка, беги к попу, отцу Никодиму, дабы не вкушал ничего, да облачился торжественно, благодарственный молебен служить уготовился.
При этих словах и так протекавшая на подворье сумятица многократно усилилась, превращая запутанную разгрузку и приём груза в настоящий хаос.
Слуги провели меня в одну из пристроек дома, где я и несколько моих людей разместились. К счастью, до ужина никто с расспросами не лез, а беседа при вечерней трапезе протекала в формальной форме, что позволяло отделываться краткими ответами. Образ слабоумного ребёнка надо было разрушать, и мне приходилось вслушиваться в застольную беседу сестёр, чтобы в нужный момент блеснуть огромными для этих времён познаниями. При переходе разговора на хозяйственные темы стало ясно: время пришло. Выслушав сетования о затруднении проверки счётных записей отгруженного, принятого и запасённого, я торжественно предложил свою помощь.
— Ты, батюшка, счётной грамоте учён? — подивилась княгиня. — Нам-то с сестрами в младых летах не до того было, то молодших нянчили, а то пряли али ткали. В зрелых же годинах неудобь сие постигать.
— Ну как же. Я отлично знаю математику. Могу в уме считать, если надо.
По распоряжению хозяйки ключники принесли записи, представлявшие собой длинные, накрученные на деревяшки свитки. Их развернули, и на меня нашла оторопь. Буквы я еще мог с грехом пополам разобрать и сложить, но вот цифровая запись предстала в виде какого-то шифровального кода. Ряды клеточек, как для игры в крестики-нолики, с хаотично расставленными внутри буквами перемежались странными закорючками.
— Что сие?
Младший ключник заглянул через моё плечо и сказал:
— Хлебная роспись. Принято в амбар внове две сотни и пяток четьи ржицы с пол-полтретью осьмины. Выдано шешнадцать четвертей с осьминою, да семи разов по тридесяти семь четей без полуосьмины, тако всё и роздано.
