Герман Романов - Спасти Москву! Мы грянем громкое Ура!
— Повеление его величества предназначено только для вас, Семен Федотович. Князь, я прошу вас…
— Я сейчас же предупрежу Марию Александровну, помогу собраться и доставлю!
Если такое поручение Миронов дал бы кому-нибудь из других офицеров, то Микеладзе, рыцарственно влюбленный в жену Фомина, смертельно обиделся на него. С самым радостным видом молодой грузин стремглав метнулся к автомобилю, через минуту только пыль клубилась за ним следом, увозя счастливого поручика.
— Господин капитан, на «Беспокойном» имеется корабельная баня, — Остолопов снисходительно, но уже без флотского высокомерия обратился к Фомину, — к вашим услугам. Я буду ожидать вас на катере.
— Искренне признателен вам, господин капитан второго ранга. — Семен Федотович подумал, что если бы он захотел взять с собою жирафа, сославшись на высочайшее повеление, то моряк, не моргнув глазом, тут же приказал упаковать животное.
Фомин посмотрел на давший малый ход эсминец, на выдубленное солеными ветрами лицо Гутана, затем глянул на высившиеся над Новороссийском горы. Именно с них, как ему успели рассказать местные рыбаки, срывалась «борея» — сильный северный ветер, устраивавший в бухте ужасную «толчею».
Зимой корабли могли обледенеть за считаные минуты и заваливались на борт под сильными ударами. Недаром Цемесская бухта считалась кладбищем погибших кораблей.
«Нет, опытный моряк, другого просто не отправят сюда», — решил про себя Фомин и вздохнул. Ведь для Гутана, как ни крути, место службы тягостное. На дне бухты лежала целая эскадра, затопленная летом 1918 года. Тогда в Новороссийск из Севастополя, к которому подступили германские войска, Черноморский флот пришел.
Вот только тут их никто не ждал, да и казаки против большевиков восстали. Матросы помитинговали — часть решила обратно возвратиться, а другая, из сторонников большевиков, свои корабли затопила. На дно ушли новейший линкор «Свободная Россия» (бывший «Императрица Екатерина Великая»), с десяток нефтяных и угольных эсминцев, транспорты и вспомогательные суда. А ведь если бы не это, то сейчас на Черном море под Андреевским флагом имелась внушительная сила…
Вечерело.
— Семен Федотович, можно вас на минуту, — подполковник Миронович сделал шаг вперед. — Не знаю, встретимся мы или нет, но я искренне признателен вам за выгрузку танков… и их погрузку обратно. Кто ж знал, что начнется война с румынами…
— Не стоит благодарности, Павел Игнатьевич, служба! Но я скажу вам честно — в наш отряд я вернусь в любом случае… — Он помедлил. — Ибо быть здесь повелевает мне долг!
— Не знаю, Семен Федотович, не знаю. Скорее всего, ваши представления дошли до государя-императора. Вы, наверное, единственный в русской армии офицер, что воевали на танках с первого дня их появления. Такой огромный опыт достоин более лучшего применения. Сочту за честь служить под вашим командованием…
— Ну что вы, Павел Игнатьевич, вы сильно преувеличиваете мои заслуги. Надеюсь, что вновь окажусь в вашем отряде, что для нас с Машей вторым домом стал. Не прощаюсь, мон коронель!
— Тогда до скорого свидания, Семен Федотович, мы будем ждать вашего возвращения!
Офицеры обменялись крепким рукопожатием, Фомин коротко поклонился танкистам и направился к катеру, возле которого невозмутимо прохаживался капитан эсминца.
— Что ж, Машенька, надеюсь, поторопится, она у меня дисциплинированная девушка, с характером… Нужно успеть, ибо долг платежом красен…
ГЛАВА ВТОРАЯ
ОСЕНЬ, ЧТО Я ЗНАЛ О ТЕБЕ…
(4 октября 1920 года)
Черное море
Семену Федотовичу впервые приходилось завтракать в таких условиях, когда в любую секунду тарелка норовила оказаться то выше его груди, то ниже живота.
Да и вообще, на военных кораблях ему как-то не пришлось бывать до вчерашнего дня. Даже через Каспийское море, что, по сути, большое озеро, они с Машей плыли на транспорте, да и волн тогда не имелось, одно удовольствие любоваться спокойными лазурно-синими водами.
Сейчас качка была порядочной, эсминец бросало из стороны в сторону, и пока они шли в кают-компанию, куда их пригласили позавтракать, в сопровождение старшего офицера весьма зрелых лет с погонами капитана 2 ранга, Фомин ухитрился трижды пересчитать переборки.
Но вот у Маши оказался собственный ангел-хранитель в лице улыбчивого старшего лейтенанта — тот так ловко придерживал девушку за локоть, что та ни разу не ударилась.
Путешествие в неспокойном море удовольствие не из приятных. Узкий и хищный эскадренный миноносец далеко не лайнер, небольшой по размерам корабль болтает изрядно. Однако флотское гостеприимство порядком скрасило причиненные водной стихией неудобства.
Фомин ожидал, что поместят их в каком-нибудь железном ящике, похожем на собачью конуру, но командир великодушно уступил им свою собственную каюту, размером чуточку больше вагонного купе, но чрезвычайно уютную.
Поначалу Семен Федотович заподозрил, что полученная им от царя телеграмма сыграла здесь свою роль, но потом понял, что ошибся — матерый моряк всеми силами пытался устроить Машу поудобнее и относился к ней с чисто отцовской заботливостью.
Утром «Ермаковых» пригласили позавтракать в кают-компанию, причем, к великому удивлению танкиста, с ними пригласили и Остолопова, и тот не скрывал своего удовлетворения.
Как потом понял Фомин из разговоров, на флоте царил удивительный порядок — командир корабля не имел права без приглашения приходить в кают-компанию, дабы не смущать своим присутствием господ офицеров в высказываниях, порой могущих быть нелицеприятными.
За все происходящее здесь, как и за порядок на корабле, отвечал исключительно старший офицер, на которого сыпались все огрехи — да и сами моряки называли эту хлопотливую должность «собачьей».
Удивительные порядки!
Сама офицерская кают-компания на «Беспокойном» оказалась маленькой — два кожаных дивана, между ними длинный стол, прикрепленный к палубе, да втиснутое к переборке пианино. Вообще, на эсминце совершенно не оказалось предметов, которые не были бы намертво к чему-либо прихвачены болтами или приклепаны, да оно и понятно.
Не имелось также и роскоши в виде ковров, занавесок, каких-либо безделушек или деревянных предметов — все предельно прочное, из железа или стали, практичное, функциональное, к ремонту пригодное и, главное, не ломающееся.
Почти как в танке…
— Господа, минуточку внимания!
Старший офицер говорил громко, как и все — мощный рев турбин идущего полным ходом миноносца изрядно давил на уши, вызывая глухоту, так что приходилось повышать голос, дабы быть услышанным.
— Позвольте от лица кают-компании выразить восхищение нашей очаровательной гостье. Мария Александровна, мы просто счастливы познакомиться с вами на борту нашего «Беспокойного» и искренне надеемся, что и у вас останутся самые хорошие и теплые воспоминания от этого небольшого путешествия.
Восхищенные взгляды, которыми молодые моряки смотрели на жену, неожиданно пробудили в душе Семена Федотовича ревнивые нотки, но тут же погасли — положа руку на сердце, он и сам восхищался своей второй половинкой.
Маша надела традиционный для казачек наряд, простой, но чрезвычайно эффектный — длинная юбка с вышитой кофточкой, толстая, с руку, коса переброшена на плечо — спасибо тем медикам, что не остригли ее наголо на той заснеженной станции.
Сейчас он как никогда осознал, откуда идет у казачек эта хищная степная привлекательность, статность, понимание собственной красоты. Кровь поколений здесь перемешана, ведь возвращаясь из походов, казаки зачастую привозили своих жен — наиболее привлекательных восточных полонянок, взятых на саблю.
— Благодарю вас, господа! — Маша горделиво подняла подбородок. — Я, признаться, не ожидала, что вы встретите так радушно. Ведь к присутствию женщины на корабле, как я знаю, моряки относятся неодобрительно, согласно давним неписаным традициям?
— Напрасно, Мария Александровна, нас в этом упрекать. Сии предубеждения идут с тех времен, когда по морю ходили на парусах!
— Ваш корабль мне очень понравился, господа. Правда-правда. Норовистый и быстрый, я думаю, он полностью достоин своего имени. И гордится вами так же, как и вы им! Думаю, что мой муж, имеющий под командой свой боевой «корабль», точнее выразит наши общие ощущения.
Взгляды всех собравшихся дружно скрестились на Семене Федотовиче, и под ними он почувствовал себя несколько неуютно. Если на жену смотрели с нескрываемым восхищением, то на его изувеченное, багровое от ожогов лицо с участливой жалостью, сквозь которую проступал страх самим стать такими же.
Да и подспудно думали, наверное, что «уроду» несказанно повезло жениться на красавице — «И что это она в нем нашла?»
