Александр Золотько - Цель - Перл-Харбор

— Что так? — изумленно приподнял брови Игрок.

На его лаковом лице эта гримаса смотрелась странно, чтобы не сказать — неестественно. Должны были появиться складки, проступить морщины, а вместо этого брови будто переехали чуть выше и изогнулись. Словно кто-то стер предыдущее выражение лица и мгновенно нарисовал новое. Кисточкой на гладкой розовой болванке.

— А почему я должен подниматься в собственных глазах? Приходит водопроводчик в дом к барину, говорит, что с трубами непорядок, объясняет, что если меры сейчас не принять, то зальет все до первого этажа. Предлагает убедить остальных соседей, что это и их проблема… Водопроводчик что — становится при этом ровней жильцам этого дома? Он свою работу выполняет, и все.

— Работу… — задумчиво произнес Игрок. — Возможно, вы и правы. Только…

— Что?

— У вас нет амбиций, вот что. Это плохо. Вы отчего-то решили, что вашу работу можно выполнять только благородно, чисто… Как вы тяжело переживали ту историю с реактивными минометами… Я ведь знаю, что вы ходили в прошлое, лазили по руинам, пытались отследить, что же в этом городке было не так… А ничего такого в нем не было, просто я заставил вас их убить, потому что имел такую возможность. Чтобы макнуть вас в кровавое дерьмо. С головой макнуть. Троекратное погружение с головой, как при обряде крещения. Вы чувствуете себя просвещенным? Стало легче говорить о будущем? Или вы и дальше будете выбирать наименее кровавый путь? — Лицо Игрока снова лишилось выражения. — Меня утомляет ваше чистоплюйство и желание окружить себя такими же чистоплюями.

Орлов посмотрел на часы и быстро перевел взгляд обратно, на лицо собеседника.

— Ждете? — спросил Игрок. — И вам не нравится, что я составил вам компанию в такой ответственный момент? Но ведь вы не задумали ничего такого… нечестного? И пистолет, который вы держите в кармане, — это ведь всего лишь предосторожность. Правда? Вы ведь не собирались никого убивать здесь и сейчас? Вы же не можете убить человека только потому, что он вам неприятен? Иначе вы бы косили людей сотнями, тысячами и сотнями тысяч во всех странах и во все времена…

Орлов стиснул зубы.

— Иногда, — почти печально произнес Игрок, — иногда мне кажется, что я сделал ошибку, выбрав вас для этой работы… Для вас соблазн делать добро стал слишком большим испытанием. Похоже, что на такой ответственной… э-э… должности очень хороший человек так же вреден, как и плохой. Идейные люди не должны занимать ответственные посты. Слишком много возможности для воплощения их надежд и фантазий. Злодей станет убивать и подличать, перекраивать мир под свои воспаленные фантазии, создавать Темную Империю, если хотите. Гуманист будет строить утопию, мир всеобщего счастья… и прольет крови не меньше, чем злодей… Если не больше…

— А кто же тогда нужен? — спросил Орлов.

— Прагматик, — быстро ответил Игрок. — Эгоист, себялюбец… Он будет жить для себя, его вполне устроит его собственное благополучие, ему будет наплевать на судьбы остальных. Он создаст себе комфортные условия, уютный мирок для него самого. Что, в конце концов, ему нужно? Бабы? Жратва? Что еще? Чувство собственной значимости, которого вы начисто лишены? Вы полагаете, что он станет перестраивать мир, менять историю? Нет и нет. Он ленив, помимо всего прочего.

— Идеальный руководитель, — с иронией сказал Орлов.

— Вот! — воскликнул Игрок. — Вот именно! Вы поняли. Именно руководитель. В качестве исполнителя такой человек страшен, в качестве мелкой сошки он будет глотки рвать, лить кровь и рушить судьбы, лишь бы забраться на самый верх. А вот наверху он станет просто душкой… Как вам моя теория?

— Воняет от вашей теории.

— Не без того… А как иначе? Иначе — нельзя. Теория воняет, но на практике… на практике мы ее припудрим, надушим… Да и зная прекрасную особенность человеческого носа, мы можем быть уверены — через несколько минут мы привыкнем к этой вони и перестанем ее замечать. Кстати… — Игрок печально вздохнул. — Сделайте мне подарок, дорогой Даниил Ефимович…

— Какой?

— Подарите мне свой пистолет. Тот, что у вас в правом боковом кармане пиджака. «Браунинг», если не ошибаюсь?

— Это мое оружие…

— Если ровно через минуту ваше оружие не станет моим, то наша договоренность будет расторгнута. Вы готовы к этому? Прикиньте, что на ваше место я найду другого человека… У меня даже есть кандидат.

— Прагматик?

— И эгоист, будьте уверены. — Игрок взял со стола салфетку и бросил ее на колени Орлову. — Оружие, пожалуйста.

Орлов достал из кармана пистолет, завернул его в салфетку и передал Игроку.

— Вот и замечательно, — резиново улыбнулся Игрок, перекладывая пистолет себе в карман.

— Вы понимаете, что может возникнуть необходимость…

— Вы очень надеетесь, что такая необходимость может возникнуть, Даниил Ефимович. Вы собирались поставить меня перед неизбежностью выбора — рискнуть всем и убрать неприятного вам человека или позволить ему… А вот, кстати, и он… — Игрок налил себе в бокал вина. — Если, паче чаяния, такая необходимость возникнет, то я либо сам все сделаю, либо верну вам ваш «браунинг».

Торопов закрыл глаза; ему казалось, что солнце, отражаясь от носков начищенных сапог Нойманна, раскаленным прутом ударило в зрачки. Как он не заметил этих сапог сразу? Там, во дворе…

Да, длинный плащ, но ведь сапоги трудно спутать с ботинками или туфлями… Не обратил внимания? А если бы обратил? Если бы заметил необычную обувь — закричал бы?

Побежал бы прочь?

Гестапо…

И ведь не пистолет теперь пугал Торопова больше всего, не нож, украшенный готической надписью, а спичка в руке у штурмбаннфюрера. Обычная спичка. И шутливый тон Нойманна. И насмешка во взгляде Краузе.

Торопов открыл глаза — Нойманн стоял перед ним, заложив руки за спину и перекатываясь с носка на каблук и обратно. Голову немец чуть склонил к правому плечу и, казалось, с интересом рассматривал Торопова. Как скульптор перед каменной глыбой… перед древесным стволом, из которого предстояло вырезать нечто… Боже, вырезать…

И что странно, мелькнуло где-то в мозгу Торопова, где-то глубоко-глубоко, в темноте… Торопов даже не сразу осознал, что именно проплыло над самым дном его разума.

Откуда здесь гестаповцы? Здесь, в глухомани, в российской глубинке, в Уфе… Через шестьдесят семь лет после войны… Появились и ведут себя, будто имеют на это право, будто время не властно над ними. Будто это нормально, когда гестаповцы вот так, запросто, хватают ни в чем не повинного человека… А он не виноват ни в чем! Ни в чем! Нельзя, в самом деле, творить такое только за то, что Торопов писал на сайте… на сайтах… Нельзя!

Краузе стащил с себя куртку, бросил ее на прошлогоднюю хвою, устилавшую пространство между деревьев, тоже остался в черном мундире. На ремне — кобура. Расстегнутая кобура.

Водитель взял из машины «шмайссер» и отошел за деревья, туда, откуда приехал микроавтобус. «Шмайссер», упрямо повторил про себя Торопов, наплевать ему на то, что сам неоднократно по этому признаку уличал оппонентов в Сети в незнании истории и материала. Какая, на хрен, разница?

— Сколько вас заброшено сюда?

Торопов не сразу понял, что это у него спрашивает Нойманн. А еще не понял вопроса. Что значит — заброшено?

— Я не понимаю… — тихо сказал Торопов. — О чем вы?

— Ответ неверный! — радостно сообщил Краузе, шагнул вперед и ударил. — Неверный ответ.

Кулак врезался в солнечное сплетение Торопова, мир вокруг качнулся и стал меркнуть. Темнота поползла откуда-то из-за спины, заливая поляну, деревья, небо и солнце.

— Не спать! — крикнул Краузе, и его ладонь хлестнула Торопова по щеке. — Не спать!

— Я… не понимаю… вас… Вы меня с кем-то путаете… — еле слышно прошептал Торопов, все силы у него уходили на то, чтобы дышать и устоять на ногах. — Я хочу ответить, но я не понимаю…

— Ладно, — кивнул Нойманн. — Попробуем по-другому. Имя? Фамилия? Возраст?

— Андрей… Андрей Владимирович Торопов… — Мир вокруг перестал раскачиваться, говорить стало легче. — Тысяча девятьсот семьдесят второго года рождения…

— Коммунист?

— Нет! Нет, что вы! — выкрикнул Торопов.

— И даже не были комсомольцем? — с усмешкой осведомился Нойманн. — Как же вы в НКВД смогли поступить?

— Я не вступал в НКВД! Я… Да. — Торопов бросил быстрый взгляд на Краузе и зачастил торопливо: — Да, я был комсомольцем… был. Тогда все были комсомольцами… Нас заставляли… Тогда ведь всех заставляли, вы же должны и сами помнить…

Торопов осекся, сообразив, что если немец и вправду гестаповец, то откуда ему это помнить? А сумасшедший Краузе может вообще решить, что это издевательство над ними, над их начальником… И снова ударит.