Борис Чурин - Временной узел
– Ленинград отпадает, – замотал головой гость, – вообще, желательно избегать крупных городов. Хорошо бы найти место в сельской местности.
– Есть! Есть такое место! – обрадовалась тетка, – к нам в академию недавно приезжал председатель подшефного колхоза из Тульской области. Они собираются внедрять механизированное доение коров. Он просил прислать специалистов в помощь.
– Прекрасный вариант! – согласился Владимир Афанасьевич, – и сельская местность, и от Москвы недалеко. Навещать сможешь племянника своего. Но не часто! – строго добавил он.
Утром следующего дня Валерий вышел из рейсового автобуса, прибывшего из Тулы в районный центр Красное поле. Здесь он узнал, что единственный автобус до Еремеевки, центральной усадьбы колхоза Светлый Путь, куда направлялся молодой человек, ушел полчаса назад. Следующего автобуса надо ждать сутки. Однако здесь же, на районной автостанции ему подсказали место (у элеватора, на выезде из райцентра), где, при определенном везении, можно поймать попутную машину. Несколько часов Лера провел у элеватора, махая рукой проезжающим мимо автомобилям. Уже после полудня ему удалось сговориться с водителем полуторки и тот за 20 рублей выделил Валерию место в кузове среди ящиков со стройматериалом.
К Еремеевке подъезжали, когда солнце уже клонилось к горизонту. Водитель высадил Валерия возле правления колхоза, большого бревенчатого дома с красным флагом над крыльцом.
– Зоя Владиславовна!? – обрадовался председатель колхоза, когда Лера передал ему теткино письмо, – как же, помню, помню! Образованная женщина и со смекалкой! Мы с ней полдня беседовали. А ты, стало быть, ее сынок? Будем знакомы, зовут меня Степан Корнеевич.
Он пожал Лере руку и указал на стул.
– Ты присядь, пока я письмо-то читаю.
Лера занял указанное ему место и стал украдкой наблюдать за председателем. На вид Степану Корнеевичу было лет шестьдесят. Высокий, поджарый, с редкими волосами на затылке, он двигался не спеша, размеренно, словно предварительно рассчитывал каждый свой шаг. Сев за стол, он медленно выдвинул ящик стола, достал оттуда очки и аккуратно разместил их на носу. Затем, так же не спеша, он вынул письмо из конверта, тщательно разгладил листы и, низко склонив голову, углубился в текст, беззвучно шевеля при этом губами. Явно было видно, что чтение для Степана Корнеевича являлось занятием не из легких. Он натужено кряхтел, с шумом выпускал из ноздрей воздух и даже пару раз рукавом пиджака вытер взмокший затылок.
Чтобы убить время, Лера развернул стул и принялся изучать приказы, вывешенные на стене за его спиной. Однако вскоре он оставил это занятие. Его внимание привлекли женские голоса, доносящиеся со двора сквозь открытую форточку. Постепенно шум усилился. Женщины явно о чем-то спорили. Видимо, их крики достигли ушей председателя колхоза. Он поднял голову и бросил сердитый взгляд в сторону окна. Словно почувствовав этот взгляд, женщины заголосили еще громче. Степан Корнеевич тяжело вздохнул, отложил недочитанное письмо в сторону и, встав из-за стола, медленно приблизился к окну.
– Ну, так и знал! – сокрушенно покачал он головой, – уже здесь! Ах, бесстыжие! И как быстро прознали о твоем приезде!
Председатель повернулся к Валерию и развел руки в стороны.
– А при чем здесь я? – удивился Лера.
Степан Корнеевич ответил не сразу. Он вернулся к столу, взял стул, придвинул его ближе к Лере и, медленно опустившись на сиденье, еще некоторое время задумчиво чесал подбородок.
– Вишь в чем дело, – начал он, наконец, – не повезло в войну нашей деревне. Из трехсот сорока мужиков, ушедших на фронт с началом войны, домой вернулись чуть больше полусотни. Так-то ж полбеды! – с отчаянием махнул рукой председатель, – в октябре сорок первого у нас оставались не мобилизованными около двух сотен мужчин призывного возраста. Не торопились их забирать. Фронт от нас тогда далеко был. Ну, руководство, видимо, рассчитывало успеть хлеб с полей убрать. Урожай в тот год отменный выдался. А вышло-то не так. Танки Гудериана фронт прорвали и через пару дней уже под Тулой хозяйничали. А мы, стало быть, на временно оккупированной территории оказались. В то время правительственный указ действовал, который мужчин призывного возраста, оказавшихся на оккупированной территории, приравнивал к военнослужащим, сдавшимся врагу в плен. Слава Богу, скоро этот указ отменили. Но это уже после того, как наш район Красная Армия освободила. А в то время он еще в силе был. Ну, и как советская власть в декабре вернулась, всех наших мужиков в вагоны посадили и в Сибирь-матушку увезли. Правда, месяца через три их все же на фронт отправили, но в штрафные батальоны. Ну, а к штрафникам, небось, слышал, какое отношение на фронте было. Коней больше берегли, чем штрафников. Вот и вышло, что из двухсот восьми ребят домой воротились двенадцать. Да и те все покромсанные, да изувеченные. Вот и кукуют наши бабоньки в одиночестве. Всякому приезжему, на ком штаны, а не юбка, рады-радешеньки. Каждая старается его к себе в дом, на постой заполучить. Нам с тобой повезло. Сегодня не все бабы в деревне. Большинство в поле, в бригадах. А то бы…
Степан Корнеевич зажмурился и замахал руками.
– Я тебе вот что посоветую…
Председатель хитро подмигнул Лере и наклонил к нему голову. Однако закончить свою речь он не успел. С крыльца послышался топот ног, дверь резко распахнулась, и в комнату с криком и визгом ввалилась толпа женщин общей численностью около полутора десятка. Оказавшись в помещении, женщины тут же притихли и, быстро рассредоточившись вдоль стены, принялись спешно поправлять на себе одежду. Лера отметил про себя, что одеваются еремеевские женщины значительно скромнее городских. На большинстве были стеганные ватники и кирзовые сапоги, хотя трое красовались в драповых пальто, а на одной Лера даже разглядел лакированные туфли. Все без исключения женщины покрыли головы яркими, цветастыми платками, видимо, считавшимися в Еремеевке главным украшением женского туалета.
Женщины с интересом принялись разглядывать гостя, отчего привели его в крайнюю степень смущения. Лера явственно ощутил, как начинают пылать его щеки. Он поспешно соскочил со стула, неуклюже поклонился, снова сел и завертел головой из стороны в сторону, делая вид, что разглядывает развешанные по стенам портреты руководителей государства. Степан Корнеевич, видя его состояние, решил прийти на помощь.
– Вы чаво себе позволяете?! – гаркнул он громовым голосом, никак не вязавшимся с его флегматичной внешностью, – вы почто вваливаетесь сюда, как в свинарник?! Али я для вас уже не председатель?! Али вы меня уже ни во что не ставите?!
Среди женщин произошел небольшой переполох. Они быстро сбились в кучу, о чем-то пошептались и, наконец, вытолкнули к центру комнаты дородную тетку лет сорока-сорока пяти.
– Ну, чаво тебе, Пелагея? – грубо рявкнул на нее председатель.
Тетка, до этого смущенно прятавшая глаза, вдруг вскинула голову и уперла кулаки в бока.
– А таво! – в тон председателю выкрикнула она, – ты к кому парня собираешься селить? Небось, опять к Мирошкиной?
На скулах Степана Корнеевича заходили сердитые желваки.
– А хошь бы и к ней, – хлопнул он ладонью по столу, – у нее изба просторная, три комнаты. И живет одна. А у тебя двое пацанов, да еще мать-старуха больная.
– Ты моих пацанов не сшитай! – набычилась Пелагея, – не твоя это забота. А с Мирошкиной хватит участкового, что в прошлый месяц у нее квартировался!
– Не тебе решать, хватит мне, али не хватит! – заголосила женщина в драповом пальто, проталкиваясь ближе к центру комнаты, – ишь, нашальница выискалась! Пущай Степан Корнеевич решает. На то он и председатель.
– А причем здесь председатель?! – раздался неожиданно из дальнего угла звонкий голос.
Женщины оглянулись и тут же попятились в стороны, пропуская к центру стройную, высокую брюнетку, единственную обладательницу туфель. Брюнетка мягкой походкой пантеры выступила вперед и, остановившись, стянула на плечи платок, освобождая густые, черные как смоль волосы. В уголках ее огромных, небесного цвета глаз играла лукавая улыбка.
– А причем здесь председатель? – повторила она свой вопрос, – мы чо ли его к себе в гости зовем? Мы парня приглашаем. Ему и решать, к кому из нас идти.
Все повернули головы к председателю колхоза, ожидая его решения. Степан Корнеевич, не спеша пригладил на затылке волосы, стряхнул невидимые соринки с рукава пиджака и лишь затем заговорил, с трудом подбирая слова:
– Ну… вот… значит так… ему жить, стало быть, ему самому и выбирать… Пущай выбирает.
Восприняв слова председателя как команду, женщины спешно выстроились в шеренгу вдоль стены. Вновь их взгляды устремились на Леру, и в этих взглядах читалась гамма чувств, скрыть которые женщины были не в силах. Были здесь и робость, и стыдливость. Были также страх и отчаяние перед неимоверно высокой конкуренцией. И, наконец, была надежда. Надежда молодой, полной здоровья и жаждущей любви женщины на то, что этот симпатичный парнишка разглядит в ней те качества (алые чувственные губы, изящный разлет бровей, прямой тонкий нос, большая упругая грудь и пр., пр.), которые выгодно отличают ее от стоящих рядом соперниц. Разглядит и выберет именно ее.
