Валерий Самохин - Мой милый жандарм
– Бутыль разбилась? – уточнил председатель.
– Вдребезги, едва початая была, – чуть было не пустил слезу питейщик. – Двойной очистки, двести рублей за партию плачено.
– Ну а дальше?
– А что дальше… Я скрутил ее и телефонировал на участок. Сдал на руки прибывшему наряду и дальнейшая ее судьба мне не известна… – помолчав минуту, он развел руками: – Более ничего по делу сказать не имею.
Публика притихла в томительном волнении – судьба обвиняемой повисла на волоске. Такие показания ничем не прошибешь, будь ты семи пядей во лбу. Но Аннушка, к моему удивлению, вела себя до странности беспечно.
Хватит! – рассердившись, одернул я себя. Что-то ты, друг любезный, чересчур неровно дышишь к ней. Так и голову недолго потерять. Больше никаких Аннушек. Как была девицей, пусть ею и остается.
– Начинайте допрос, Анна Васильевна, – мягко предложил председатель.
Свидетель вздрогнул от неожиданности. Чудесного исцеления некогда немой бродяжки он не ожидал.
– Не объела? – резко спросила девица.
– Ась? – вылупился питейщик.
– Я спрашиваю: заведение не разорилось, меня подкармливая?
В публике послышались сдавленные смешки.
– Илья Тимофеевич, я решительно протестую! – оскорблено вскричал товарищ прокурора.
– Подсудимая, задавайте вопросы по существу! – со всей строгостью приструнил ее председатель, но в глазах его прыгали веселые бесенята.
– Виновата, ваша честь, – искренне покаялась девица, но я опять ей не поверил.
И лишь позже я догадался: она специально выводит из равновесия питейщика, не давая ему сосредоточиться.
– Господин надзиратель был трезв? – с невозмутимым видом продолжила она допрос.
– Как стеклышко, – с некоторой заминкой ответил свидетель и торопливо добавил: – Фрол Семенович на службе не потребляют-с.
Я машинально отметил какое-то беспокойство при ответах. Интересно, какую ловушку она на этот раз уготовила? В том, что она есть, я не сомневался: этот хищный взгляд, с каким дикая кошка смотрит на свою жертву, мне уже был знаком.
– Бутыль разбилась?
– Я уже говорил, – снисходительно заявил свидетель. – Да и в рапорте сей факт отражен дословно.
– Откуда вам это известно? – моментально среагировала девица.
Питейщик, смутившись, бросил беспомощный взгляд на обвинителя.
– Свидетель Пфейфер знакомился с актами дознания, – торопливо вставил товарищ прокурора. – Исключительно в интересах дела.
– Ладно, пусть будет так, – не стала спорить обвиняемая. – Так бутыль разбилась?
– Сколько можно… – возмущено начал свидетель, но был безжалостно оборван.
– Отвечайте: да или нет?!
– Разбилась.
– Потерпевший лишился чувств?
– Лежал без сознания, – кивком подтвердил питейщик.
– Кто ему оказывал первую помощь?
– Я оказывал, – раздался высокомерный голос от двери. – И диагностировал ушиб твердых тканей черепа.
Я повернул голову на реплику вместе с публикой. Матвей Фомич, полицейский врач собственной персоной. Сегодня его очередь дежурить в судебной палате. И если мне не изменяет память, близкий товарищ Фрол Семеновича. Вернее, собутыльник.
– А вы кто будете? – полюбопытствовала девица.
– Судебный эксперт по медицинской части, – покровительственно усмехнулся Матвей Фомич.
– А-а… – протянула девица и без особого интереса спросила: – Значит, ушиб твердых тканей? А мягкие не были задеты?
– Да будет вам известно, что череп лишен мягких тканей… Такова уж биология хомо сапиенс, – высокомерно хмыкнув, эксперт весело оглянулся на публику.
Кое-кто поддержал его смешком, но основная зрительская масса выжидательно взирала на девицу. Она не замедлила себя ждать и, повернувшись к секретарю, попросила:
– Зафиксируйте в протоколе: судебный эксперт диагностировал в черепе потерпевшего полное отсутствие мягких тканей, сиречь мозгов.
Публика грохнула от смеха.
– Илья Тимофеевич! – вновь завопил товарищ прокурора.
– Молчу-молчу… – покаянно сложив ладони, нахальная девица с показным безразличием спросила у эксперта: – Господин надзиратель был трезв?
Взглянув на нее с ненавистью, врач процедил сквозь зубы:
– Абсолютно.
– И запаха не было?
– Ни малейшего… – выдержав театральную паузу, эксперт насмешливо добавил: – За исключением того, что шел от мундира околоточного надзирателя.
Публика разочарованно выдохнула. Теперь каждому стало ясно, в какую западню пыталась заманить свидетеля хитромудрая девица. Но полицейский-то врач каков молодец, мигом ее раскусил! – читалось во взглядах завсегдатаев судебных процессов.
Однако сама девица отнюдь не выглядела обескураженной. И все-таки, что она задумала? Она несомненно пытается запутать питейщика. В чем здесь подвох? Любопытство терзало меня все сильнее и сильнее.
– Очень хорошо, – удовлетворенно кивнула девица и вновь повернулась к питейщику: – Бутыль разбилась?
– Да! – рявкнул тот вне себя от ярости .
– Со "Смирновской особой"?
– Да!
– Двойной очистки?
– Да!
– Дорогое вино?
– Тебе ввек такого не испробовать, бродяжка! – с откровенной злобой прошипел питейщик.
– Свидетель, извольте соблюдать приличия в суде! – нахмурил брови председатель.
– Ничего, ваша честь, я стерплю, – махнула рукой девица, и вкрадчиво осведомилась: – Вы, уважаемый, часом, вино не разбавляете?
– У меня порядочное заведение!
Еще немного и питейщик лопнет от злости, – с интересом отметил я. И впервые уловил в голосе Анны едва заметное напряжение. Кульминация?
– Челядь, наверное, приворовывает? – спросила она с неожиданным сочувствием.
Но свидетеля это не обмануло. Сузив от гнева глаза, он раздраженно выпалил:
– Да будет вам известно, барышня, что такой строгости учета как у меня, во всей Москве не отыщется! В моем заведении даже мыши запись в бухгалтерских книгах оставляют, когда берут что-либо без спроса.
Рассыпавшись довольным смешком, он с гордым видом оглядел зал.
– И последний вопрос, – очень тихо произнесла девица, заставив публику затаить дыхание. – Скажите, господин Пфейфер, если я попрошу суд изъять ваши гроссбухи и проверю их, то что при этом выяснится? Не окажется ли, что все вино из особой партии "Смирновской" было продано до последней капли? И никаких разбитых бутылей не существовало и в помине? – щелчком стряхнув невидимую пылинку с рукава арестантского халата, она еще тише спросила: – Так что будем делать, господин Пфейфер? Изымаем гроссбухи или сами во всем сознаемся?
Питейщик мертвенно побледнел. Затем налился пунцовым цветом. И вновь побелел, взирая на девицу с нескрываемым ужасом. Я еще никогда не видел, чтобы человек так резко и кардинально менял цвет лица.
– Вы не являетесь экспертом по финансовой части, – неуверенно возразил товарищ прокурора.
Девица вздохнула.
– Смею вас огорчить, я не только им являюсь, и даже знаю такие страшные слова, как дебет, кредит, бухучет и финансовый аудит… И еще много других, о которых вы даже не слышали, господин государственный обвинитель… – кивнув на дрожащего, словно осиновый лист питейщика, она устало опустилась на скамью и перевела на суд измученный взор: – Как я понимаю, достопочтенная коллегия, допрос господина околоточного надзирателя нам уже не понадобится?
Глава шестая
Когда суд огласил вердикт, я особо не удивилась. Весь процесс я чувствовала на себе буравящий взгляд одного из членов коллегии. Вывод напрашивался сам собой: в деле у него имеется личный интерес. Илья Тимофеевич выглядел до крайней степени смущенным, изредка бросая на меня виноватые взгляды. Наплевать, победа все равно осталась за мной. Околоточный надзиратель отозвал свое заявление и дело прекращено за примирением сторон.
Правда, моего согласия никто не спрашивал, но так тому и быть. Бросаться с голой шашкой на весь репрессивный аппарат империи особого желания я не испытывала. Да и обвинение в бродяжничестве забылось как-то само собой. И Фрол Семенович, как вдруг выяснилось, в тот день был не на службе, значит, побои я наносила частному лицу. А это уже совершенно другая статья "Уложения о наказаниях уголовных и исправительных". Частным лицам закон не возбраняет завершать конфликты миром. От государственного обвинителя протеста не последовало.
Публика разочарованно гудела – она жаждала крови. А вот это вы зря, господа хорошие. Система своих не сдает ни в одной из эпох. Кареглазый жандарм слушал вердикт зло сощурившись и кусая губы. После чего сухо со мной попрощался, коротко откланявшись, и стремительным шагом покинул зал судебных заседаний. Я осталась одна-одинешенька. Растерянная, жалкая, усталая. Внезапно накатила волна отчаяния. Хотелось спрятаться от назойливых репортеров, скинуть с себя арестантский халат и грубые ботинки, забраться в горячую ванну с пушистой шапкой мыльной пены.
