Дмитрий Беразинский - Красный опричник
Кречко что-то такое шепнул проводнице, чем-то таким взмахнул у ее носа, отчего она пообещала больше никого к ним в купе не подсаживать и всю оставшуюся дорогу растерянно улыбалась. Мол, силь ву пле, господин старший майор — весь вагон к вашим услугам. Можем даже отдельное купе превратить в камеру пыток. Только работайте. Довольный, он вернулся к Волкову и спросил, не желает ли он перекусить.
— Помилуйте, Иван Михайлович! — воскликнул Андрей Константинович, — мы ведь только два часа как встали из-за стола!
— Сдается мне, что вы все же шпиён! — процедил Кречко, — русский человек не стал бы отказываться пожрать «на шару». Что вы все осматриваетесь?
— Да вот, ни разу не бывал в подобном вагоне… странно как-то все.
— Что, у вас там купейных вагонов нет? — недоверчиво переспросил попутчик, — все в мягких ездят?
— Да нет! — поморщился Волков, — просто, таких вагонов уже нет. Это же… это же произведение зодчества, а не вагон. У нас все закатано в пластик и кожзаменитель со странным именем дерматин.
— Вроде кирзы что-то?
— Ага. Воняет так же. А у вас пока все натуральное. Цените!
— Что это, батенька, вы тут за ностальгию развели! Ну-ка, хлебните из фляжки!
Кречко подождал, пока Волков последует его указанию, затем отхлебнул из фляжки сам. Тактично поинтересовался:
— Небось, у вас там семья осталась?
— Да! — мрачно кивнул Андрей Константинович, — две жены, пятеро детей и двое внуков. Плюс еще отец волнуется.
Старший майор автоматически отхлебнул из фляжки, забыв предложить Волкову. Не торопясь, кряхтя, снял китель и стащил сапоги.
— Я слегка не понял, — признался он, — так сколько же вам лет, уважаемый?
— Что-то около пятидесяти.
— А вот на вид вам ну никак не дашь больше сорока! Это оттого, что у вас две жены?
Волков промолчал. Кречко покряхтел еще немного, затем конфузливо спросил:
— И как они уживаются? Не дерутся?
— По всякому бывает, — улыбнулся Андрей Константинович, вспоминая обеих своих спутниц жизни, — нет! Чтобы дрались, не припомню.
— А спите вы как? Втроем…
— Иван Михайлович! — укоризненно погрозил собеседнику пальцем Волков. Тот смутился еще больше.
— А что, «Иван Михайлович»! Старший майор госбезопасности Кречко — большая сволочь, но он также и человек. Со многими бабами имел это удовольствие, но с двумя, признаться, ни разу… кхм!
Волков поглядел в окно. Ни черта не видно, но где-то там, в темноте проплывают леса, поля и редкие деревеньки Витебщины. Ну чего этот мудак приклеился со своими вопросами?
— Это, как бутерброд! — наконец ответил он, — с одним куском колбасы — просто вкусно, но с двумя — вкуснее. И давайте больше не будем терзать падишаха воспоминаниями об утраченном гареме!
— Прошу прощения, — повинился Кречко, — поймите, у какого-нибудь араба я спрашивать бы постеснялся, а тут — свой брат славянин… кхм! А у вас в Москве и впрямь никаких знакомых нет?
— Иван Михайлович! — укоризненно протянул Волков, — ну что вы, в самом деле! Я в Москве всего два раза был. Один раз в восемьдесят первом году, сразу после Олимпиады. Другой — в восемьдесят третьем. Проездом в Ленинград. Мои знакомые и самые близкие родственники еще попросту не родились! Даже моя мама с пятьдесят второго года!
Кречко в это время поправлял кокарду на своей шапке. Как говорится, энкавэдэшник всегда на работе. Даже если его там нет. Вроде бы Андрей Константинович и не вызывает никаких подозрений. А в то же время — подозрительный субъект он, ну просто до чрезвычайности! Такая же ситуация, как и с Богом: вроде бы доказали, что нет его по всем канонам диалектического материализма; а если все-таки есть… каждый наизусть «Отче наш» помнит. Грянет гром, так и перекрестишься — что поделать!
— Слыхали? — спросил он внезапно, — в следующем году решили все-таки строить Дворец Советов. Пять лет уже проект мусолят, даже станцию метро открыли.
— Да? — отвлекся Андрей Константинович, — конечно, пусть строят.
Этого Кречко уже вынести не смог. Ладно, пусть его нежданно обретенный знакомец прибыл хоть с обратной стороны Луны. Но ведь про Дворец Советов он должен был слышать! А то отреагировал так, как будто услыхал об открытии новой песочницы. Ведь только конкурс на лучший проект охватил лучших архитекторов мира, но победил наш, русский человек — Борис Иофан. Не совсем русский, но какая разница!
— У вас что, про Дворец Советов ничего не известно? — недоверчиво спросил он, пытливо вглядываясь в собеседника. Тот пожал плечами.
— А чем он знаменит?
— Как, чем знаменит! — взорвался Кречко, — да ведь это самое высокое сооружение в Европе — полкилометра высотой. Огромный дворец с гигантской статуей Ленина наверху! Неужели вы ничего о нем не слышали?
— Такого здания нет, — возразил Волков, — в наше время самое высокое сооружение Европы — телебашня где-то в Польше. Свыше шестисот метров. Останкинская телебашня в Москве — около пятисот с половиной метров. А про Дворец Советов я не слышал. Но мне доподлинно известно, что такого здания в Москве не было.
Старший майор бессильно опустился на полку. Значит, если верить Волкову, проект так и останется проектом. А жаль — такое сооружение сделало бы честь не только советской, но и мировой архитектуре. Как жаль!
— Интересно, а что помешало осуществить проект? — спросил он, разговаривая сам с собой.
Мысли у Волкова были насчет того, что именно помешало. Однако, он принципиально решил не упоминать о грядущей войне, пока не встретится с фигурой позначительнее майора. Пусть и старшего. Маловата личность для осознания подобных фактов. Вот Сталин — это другое дело. Однако к Вождю всех времен и народов подобраться не так то просто. В идеале, подошел бы и Лаврентий Павлович — узнавал о нем кое-что Волков из архивов Базы на Унтерзонне. Не такая уж это была сучья «Лапа» — сокращение от Лаврентий Павлович. Многие из давно канувших в Лету авторов воспоминаний отзывались о Лаврентии Павловиче как о крепком хозяйственнике, направляемом на самые ответственные «пожарные» участки. И он справлялся. Так что как ни старался Андрей Константинович, а не мог себе вообразить крепкого хозяйственника, рубящего под собой сучья.
Зато гораздо более вероятным казалось ему то, что наши знаменитые переписчики Истории, эти борзописцы и летописцы искусно меняли освещение героев советской античности в связи с генеральной линией партии. Им указывали сверху — они ретушировали. И хрен разберет в девяностом году, что за человек был какой-нибудь Вячеслав Менжинский. Это после трех-четырех смен курса. Вроде и лет прошло не так уж много, но все перепачкано так, словно на картину гениального художника нагадил кот и размазал свои экскременты по всему полотну. Пришли реставраторы, очистили картину, громко браня несчастное животное, но активная химическая среда успела сотворить с раствором необратимое. И гадают после люди: то ли баба с такой рожей считалась в эпоху Декаданса эталоном красоты, то ли что-то случилось с полотном. Но виноват вовсе не кот, а сторож, которому было скучно без домашнего любимца.
— О чем задумались, Андрей Константинович? — поинтересовался Кречко, — небось, о семье своей вспоминаете?
Волков глянул на него. Старший майор госбезопасности устроился поудобнее на своей полке и прикрыл глаза от наслаждения. В вагоне было тепло, но не жарко, рельсы стучали свой, известный всякому путешественнику мотив, а мягкий свет верхнего светильника смягчал резкие черты энкавэдэшника.
— Военный человек, Иван Михайлович, о семье вспоминает в свободное время. А его, обычно, не так уж и много.
— Верно! — согласился Кречко, — но, например, фото моей супруги всегда со мной. Где же мой лопатник? А, вот он, паршивец!
Иван Михайлович достал из портмоне маленький кусочек картона и протянул его Волкову. Тот взял его и вгляделся в миловидное женское лицо.
— Хорошенькая, сказал он.
— А у вас с собой ничего похожего, конечно, нет! — построил утвердительную фразу Кречко, однако его собеседник лишь рассмеялся.
— Да бог с вами, Иван Михайлович! Хватит меня проверять уже… есть, есть конечно же!
Он извлек из внутреннего кармана кителя небольшой бумажник — генералу ее величества Императрицы Российской для денег служил небольшой кошель, крепившийся к поясу мундира. Из бумажника он достал снимок, на котором красовались обе его супруги и он сам — застывший посредине в расслабленной позе.
— Извольте! Только пальцами глянца не касайтесь — смажете.
Кречко буквально выхватил у него фото и ястребиными очами впился в него.
— Цветная! — буквально выдохнул он.
— А какая же еще? У нас везде нынче цветные снимки — даже на паспортах.
— Ну, это уже полная брехня!
— Жаль, с собой документов никаких — я бы вам продемонстрировал. В начале восемнадцатого века как-то больше верят рожам и словам. Лишь выезжающие в Европу имеют себе бумагу с описанием примет подателя. Петруша пытался пачпорт ввести с ежегодной его перерегистрацией, но мы сие дело пресекли.
