Николай Берг - Лёха

— А толку? Ты знаешь, как они работают и что нужно, чтобы их сделать? Вот если тебя директором завода поставят? И чтобы они работали потом, как ты рассказывал? Изобретатель‑то в Америке? Ты его оттуда в мешке привезешь?

Лёха вроде как собирался что‑то сказать, но закрыл рот и как‑то сник. Петров махнул рукой и посмотрел на вернувшегося из разведки сослуживца.

— Как оно ваше ничего? Жрать добыл?

— Тебе бы все жрать, утроба ненасытная. Я вот нашему гостю ботинки нашел качественные и одежду справную И деревенька неподалеку подходящая.

— Деревенских раскулачил? — усмехнулся Петров.

— Ты о чем?

— О ботинках и одежке — продолжил лыбиться горожанин, хотя и знал, что для Семёнова тема раскулачивания была неприятна.

— Там увидишь сам. Зорька напилась?

— А то! Как насос работала, не пойму, куда в нее столько влезло. По моим прикидкам на двухсотлитровую бочку накачала.

— Не, литров пятьдесят–сто самое большее…

— Это ты серьезно? — удивился Петров.

— Конечно. Она считай, только молока литров двадцать дает. Вот и прикинь, сколько ей воды надо.

— Плетешь! Не было у нее двадцати литров.

— Сейчас да — и некормленая и непоеная шаталась, да еще и напугали ее. А так — двадцать точно даст. Ладно, не о том речь, пошли, нам еще топать и топать.

Собрались быстро и пошли. Семёнову очень не нравилось, что потомок носом шмыгает. Не очень видать ночевка в лесу понравилась. Это и понятно, ночи уже холодные. Зато поэтому комаров меньше стало, а этот из будущего к комарикам непривычен. Видимо там, в будущем, комаров извели на нет вообще. Совсем вплотную к болотцу Семёнов решил всей компанией не идти. Остановились в полукилометре, выбрав удобную для привала полянку.

— Слушай, Семёнов, надо бы насчет коровы пару моментиков обсудить, давай‑ка, мы к ней подойдем — сказал Петров, поднимаясь с земли.

Недоумевая, что это вдруг такое насчет коровы зачесалось у городского, Семёнов отошел к мирно жующей Зорьке. Петров встал спиной к сидящим спутникам, показал пальцем куда‑то корове в ухо и сказал довольно громко:

— Значится, у этой твоей Зорьки есть такая вот вещь…

И уже тихо, шепотом почти, подмигнув со значением, продолжил:

— Этот гусь дурак дураком, нарассказывал мне тут такого, что как бы нас с тобой за цугундер не взяли, когда к своим придем. Паршиво выходит, совсем паршиво. И к немцам нельзя, чтобы попал, он конечно балбес и ничерта толком не знает, но нельзя, чтобы он у них трепался…

— Да брось ты, нормальная корова! Ты в них ничерта не понимаешь! А туды же, умничаешь вот! — возмущенно ответил ему Семёнов и, убавив голоса, спросил встревожено:

— А что он тут тебе такого нарассказывал, пока я отсутствовал?

— Долго объяснять. Если коротенько — коммунистическая партия продалась англичанам с американцами и Советский Союз продали с потрохами. И про Сталина такого нарассказывал, что сидеть не пересидеть, если что. И хорошо еще, если сидеть только. Может мы этого фрукта чпокнем тихо? Пользы от него куда меньше, чем вреда будет. Я таких знаю.

Семёнов задумался. Поглядывая на корову. На Петрова, на Лёху. Потом решительно сказал:

— Нет, не годится. Взводный ясно приказал — к нашим доставить. Понимаешь, тут такое дело — я не знаю, что он полезного сказать может. И расспрашивать его не собираюсь. Да и тебе не советую. Спросят — говорили с ним о чем‑либо? А мы в ответ — никак нет. Ни о чем не говорили.

— А тебе так и поверят, держи карман шире — хмыкнул Петров.

— Ну, там видно будет. Да и просто так человека гробить, ни с того ни с сего — не дело. Может он вообще твой правнук — сказал колхозник.

— Фамилия у него не та — ухмыльнулся мрачно токарь.

— А ты может потом дочку родил. В смысле не ты, конечно, но, в общем, и такое может быть. Или там от внучки. Пойдем пока утоплого старшину укуюшим — предложил Семёнов.

— А этот барин что? — показал глазами на выдохшегося от похода по лесу потомка Петров.

— Не стоит. Потом сам увидишь — негромко ответил колхозник. И двинулся к болотцу. Разделись, полезли, чертыхаясь, в холоднющую темную воду.

Когда бойцы вытащили тяжелое мокрое тело на твердый бережок, Петров осторожно плюнул в сторону и согласился:

— Да, он бы тут наблевал бы нам, как мой сменщик после своей первой получки…

— А что — отравился чем? — поинтересовался, походя Семёнов, прикидывая, как сподручнее будет стянуть одежку с трупа.

— Ершом угостился, а сам зеленый, только после фабрично–заводского, фабзаяц одно слово, вот и развезло. Гляди- ка пистоль есть — и небрезгливый Петров начал расстегивать глянцевито блестящую, набухшую водой кобуру. Семёнов покосился на него, но ничего не сказал, укладывая аккуратно местами подмокшее шелковое полотно парашюта, дивясь на роскошную дорогую тонкую и легкую ткань и на отличные веревки строп. Вот в хозяйстве бы пригодилось и то и другое — и рубашки и платья бы отменные пошить можно было бы, и сносу б не было, а уж крепкая веревка для крестьянина — первеющее дело, всегда пригодится. Семёнов из дома никуда без веревки не выходил. Без веревки и ножика.

— Невезуха — огорченно цыкнул ртом Петров и кинул пистолет в траву.

— Что такое? — спросил его Семёнов.

— Гнутый. Ни взвести, ни обойму вынуть. Не пистоль, а стоп–машина. Ну да понятно. Хорошо землячка обо что‑то приложило — стал, как мешок с костями и вон ноги переломаны…

Ноги у покойника и впрямь лежали так, словно в них добавилось еще несколько суставов. Но это‑то еще ладно, вот то, что половина лица была снесена напрочь, и потому скалился мертвец жутковатой улыбочкой, действовало на нервы сильнее.

— Прямо как Габайдуллина распотрошило — сказал Петров и стал расстегивать хитрые лямки от парашюта.

— Габайдуллина — взрывом — заметил Семёнов.

— Так и этот тоже под взрыв попал, наверное.

— Белье снимать не будем?

— Обойдется… правнучек… Ты б его послушал, обормота. Носки оставим?

— Оставим. А слушать… Не хочу я его слушать. Мне он полезного ничего не расскажет. А кто там наверху кого подсидел — мне это знать ни к чему. Здоровее буду.

— Ишь ты какой. Умный — иронично — уважительно протянул токарь.

— А люди везде одинаковы. У нас так три председателя колхоза поменялись — все друг на друга в район письма писали. А сядет новый на стул председательский — на него пишут — немного путано пояснил Семёнов, но Петров все понял, кивнул.

— Интересно — каково оно — носить шелковые портянки? — спросил, помолчав Петров.

— Не знаю — отозвался Семёнов, вспомнив, что бабушка рассказывала, когда сказки, то в сказках этих как раз сказочные цари все носили именно шелковые портянки. Для Семёнова с детства это было символом сказочного богатства, впрочем, для бабушки видно тоже.

Петров примерился и, достав полученный по наследству ножик, стал кромсать парашют.

— Ты что, сдурел? Это же военное имущество! — испугался Семёнов.

— Не трусь и не боись — правнучек‑то хоть и чушь всякую нес, а вот про то, что сюда мы вернемся еще нескоро — не то через год, а может и через три, это точно помнит. На войне и год‑то много. Ты‑то зачем это полотнище из болота выволок? Тут наших интендантов нет. Небось намылился на сало обменять, а? — пояснил свои действия Петров.

— А хоть бы и так — буркнул Семёнов — ты что‑то против сала имеешь?

— Ты что, никак нет, ничего против сала не имею, всегда «за» причем обеими руками — дурашливо изобразил крайний испуг горожанин, задрав вверх обе лапы.

— Ладно тебе балаганить, нехорошо это при покойном‑то — осуждающе заметил деревенский.

— Ему уже все равно. Как — обратно в воду спихнем? Или все же похороним?

— Похороним. Нет?

— Отчего ж не похоронить хорошего человека. Давай начинай, я подменю.

Рыть получилось недолго — вода была совсем близко и ямка вышла неглубокой, на дне сразу стала наливаться лужица, сочилась водичка и с боков ямки. Нехорошо, конечно, что лег старшина опять в воду, но по сравнению с очень многими, погибшими в эти окаянные дни, даже это погребение выглядело почти по — человечески. Петров удивил — поднял брошенный пистолет — действительно сильно погнутый, заметно было простым глазом — и аккуратно положил мертвецу на грудь. Накрыли разбитое лицо лопухом и засыпали неизвестного парня, от которого остались только парашют, казенное обмундирование, ботинки, ремень с кобурой да горстка мокрых бумажек — пять червонцев, два билета в театр на довоенное еще воскресенье да какие‑то справки, на которых все написанное размылось, и было нечитаемым. На минутку Семёнов задумался — ему хотелось положить кожаную шапку летную на могилу, но решил этого не делать — и шапка была нужна живым, и мертвому эта почесть была без толку. По — быстрому простирнули вещички. Старательно обнюхали. Нет, ничем не пахло, кроме болота.

И молча вернулись обратно.

Семёнов деловито развесил мокрые одежки на ветках, так чтоб просохли, ботинки на колышки повесил и стал собираться для выхода в деревню. Решил сначала сходить налегке, взяв с собой только винтовку и сапоги взводного. Если все заладится, то можно потом всей артелью заявиться, с коровой вместе, там глядишь и переночевать по–человечески пустят, а не заладится — так удирать так проще. Подумав, взял с собой сырые купюры, война войной, а деньги — они все — таки деньги.