Стивен Кинг - 11/22/63

Какое-то время мой вопрос оставался без ответа. Потом она кивнула.

– Сейчас у нас раннее утро вторника. Противостояние продлится еще три дня. Может, четыре, не могу вспомнить.

– Что значит – не можешь вспомнить?

Это значит, что в записях Эла об этом ничего нет, и знания я черпаю из курса «История Америки», экзамен по которому сдавал чуть ли не двадцать лет назад. Просто удивительно, что я помню так много.

– Мы установим блокаду Кубы, но на единственном русском корабле, который досмотрим, обнаружатся только продукты и промышленные товары гражданского назначения. Русские поднимут дикий шум, но к четвергу или пятнице сами напугаются до смерти и начнут искать выход. Один из крупных русских дипломатов станет инициатором тайной встречи с каким-то телевизионщиком. – И тут, как по мановению волшебной палочки – такое со мной бывало при разгадывании кроссвордов, – я вспомнил фамилию. Или почти вспомнил. – Его зовут Джон Скейлари... или вроде того...

– Скейли? Ты говоришь о Джоне Скейли, репортере новостной редакции Эй-би-си?

– Да, о нем. Это произойдет в пятницу или субботу, когда все остальные, включая твоего бывшего и твоего приятеля из Йеля, будут ждать команды сунуть голову между ног и на прощание поцеловать жопу.

Она порадовала меня смехом.

– Этот русский скажет что-то вроде... – Тут я заговорил с русским акцентом. Освоил его, слушая жену Ли. А может, Бориса и Наташу из «Рокки и Буллвинкля». – «Перредайте своему пррезиденту, что мы хотим выйти из этого с честью. Вы соглашаетесь убррать ваши ядеррные рракеты из Туррции. Вы обещаете никогда не вторргаться на Кубу. Мы говоррим «хорошо» и забирраем рракеты с Кубы». Именно так и будет, Сейди.

Теперь она не смеялась. Смотрела на меня глазами-блюдцами.

– Ты все это выдумываешь, чтобы поднять мне настроение.

Я промолчал.

– Ты не выдумываешь, – прошептала она. – Ты действительно в это веришь.

– Нет, – покачал я головой. – Я это знаю. Большая разница.

– Джордж... никто не знает будущего.

– Джон Клейтон утверждает, что знает, и ты ему веришь. Роджер из Йеля утверждает, что знает, и ему ты тоже веришь.

– Ты к нему ревнуешь, верно?

– Ты чертовски права.

– Я никогда с ним не спала. И не хотела. – И после паузы добавила совершенно серьезно: – Никогда не лягу в одну кровать с мужчиной, который выливает на себя так много одеколона.

– Рад слышать. Я все равно ревную.

– Могу я задать вопрос, откуда ты...

– Нет. Я на него не отвечу. – Возможно, мне не следовало говорить ей так много, но я не мог остановиться. И если честно, при необходимости я бы все повторил. – Но я скажу тебе кое-что еще. Ты сможешь это проверить через пару дней. Эдлай Стивенсон[144] и русский представитель в ООН выступят перед Генеральной Ассамблеей. Стивенсон покажет огромные фотографии пусковых ракетных установок, которые русские строят на Кубе, и попросит русского представителя объяснить, почему русские утверждают, что ничего там не строят. Русский парень скажет что-то вроде: «Вам придется подождать, я не могу ответить, не получив точного перевода вашего вопроса». И Стивенсон, который знает, что этот парень владеет английским не хуже его, произнесет фразу, которая войдет во все учебники по истории наряду с «не стреляйте, пока не увидите белки их глаз»[145]. Он скажет русскому парню, что готов ждать, пока не замерзнет ад.

Она с сомнением посмотрела на меня, повернулась к столику у кровати, увидела прижженную пачку «Винстона» поверх горы окурков.

– Думаю, у меня закончились сигареты.

– Придется потерпеть до утра, – сухо ответил я. – Мне представляется, что ты выкурила недельную норму.

– Джордж? – Голос звучал тихо и смиренно. – Ты останешься со мной на ночь?

– Мой автомобиль припаркован на твоей...

– Если кто-то из особо любопытных соседей откроет рот, я объясню им, что ты приехал повидаться со мной после речи президента, а потом двигатель не завелся.

С учетом того, как нынче работал двигатель «Санлайнера», это объяснение представлялось правдоподобным.

– Твоя внезапная озабоченность правилами приличия означает, что ты перестала тревожиться об атомном Армагеддоне?

– Не знаю. Знаю только, что не хочу оставаться одна. Я готова заняться с тобой любовью, если смогу этим удержать тебя, но не думаю, что мы получим удовольствие. У меня ужасно болит голова.

– Ты не должна заниматься со мной любовью, милая. У нас же не деловые отношения.

– Я не говорю...

– Ш-ш-ш. Я принесу тебе аспирин.

– И загляни на аптечный шкафчик, хорошо? Иногда я оставляю там пачку сигарет.

Пачка нашлась, но к тому времени, когда Сейди сделала три затяжки – сигарету раскурил ей я, – ее глаза осоловели и она задремала. Я взял сигарету из ее пальцев и затушил о нижнюю часть склона Раковой горы. Потом обнял Сейди и лег рядом с ней. Так мы и заснули.

Проснувшись при первых лучах зари, я обнаружил, что ширинка брюк расстегнута и умелая рука исследует содержимое трусов. Повернулся к Сейди. Она спокойно смотрела на меня.

– Мир пока на месте. Мы тоже. Приступай к делу. Только нежно. Голова все еще болит.

Я выполнил ее просьбу и постарался растянуть удовольствие. Мы оба старались растянуть удовольствие. В конце она вскинула ноги, и ее ногти вонзились в мои лопатки. Это означало: О дорогой, о Господи, о милый.

– Кем угодно, – шептала она, и от ее дыхания я содрогался, кончая. – Ты можешь быть кем угодно, делать что угодно, только скажи, что ты останешься. И что все еще любишь меня.

– Сейди... я и не переставал тебя любить.

Мы позавтракали на кухне, прежде чем я вернулся в Даллас. Я сказал, что действительно перебрался в Даллас и, хотя еще не поставил себе телефон, сообщу ей мой новый номер, как только он у меня появится.

Она кивнула, повозила по тарелке яичницу.

– Я поступлю, как и говорила. Не буду больше задавать вопросы о твоих делах.

– Наилучший вариант. Не спрашивай – и не услышишь.

– Что?

– Не важно.

– Только скажи мне еще раз, что делаешь доброе дело.

– Да, – кивнул я. – Я из хороших парней.

– Но когда-нибудь ты сможешь мне рассказать?

– Надеюсь. Эти фотографии, которые он прислал...

– Я разорвала их этим утром. Больше не хочу о них говорить.

– Мы и не будем. Но я хочу, чтобы ты подтвердила, что никаких других контактов, за исключением письма, у тебя с ним не было. Что сюда он не приезжал.

– Не приезжал. И письмо, если судить по штемпелю, отправлено из Саванны.

Я это заметил. Но заметил и другое: со дня отправления прошло почти два месяца.

– Он не из тех, кто способен на непосредственную конфронтацию. Умом он смел, но по натуре трус.

Я решил, что это логичный вывод. Послать такие фотографии – классический пример пассивно-агрессивного поведения. Однако Сейди не сомневалась, что Клейтон не узнает, где она работает и живет, и в этом ошиблась.

– Поведение людей с неуравновешенной психикой предсказать трудно, дорогая. Если увидишь его, немедленно позвони в полицию, хорошо?

– Да, Джордж. – В голосе слышалось раздражение. – Мне нужно задать тебе один вопрос, и больше мы не будем к этому возвращаться, пока ты не сочтешь нужным все мне рассказать. Если сочтешь.

– Хорошо. – Я уже пытался найти ответ на очевидный для меня вопрос, готовый сорваться с ее губ: Ты из будущего, Джордж?

– Он может показаться тебе безумным.

– Мы пережили безумную ночь. Спрашивай.

– Ты... – Она рассмеялась, потом начала собирать тарелки. Пошла с ними к раковине и спросила, повернувшись ко мне спиной: – Ты человек? С планеты Земля?

Я поднялся, подошел к ней, обнял, обхватив ладонями груди. Поцеловал в шею.

– Абсолютно, с пяток до макушки.

Она повернулась. Смотрела на меня очень серьезно.

– Могу задать еще один?

Я вздохнул.

– Валяй.

– Одеваться на работу мне надо минут через сорок. У тебя, случайно, нет еще одного презерватива? Думаю, я нашла лекарство от головной боли.

Глава 20

Короче, потребовалась угроза атомной войны, чтобы вновь свести нас вместе... Ну до чего романтично!

Ладно, может, и нет.

Дек Симмонс, мужчина, всегда берущий с собой в кино на грустный фильм дополнительный носовой платок, горячо одобрил наше решение. Элли Докерти – нет. Такова уж странная особенность, которую я подметил: женщины лучше хранят секреты, но мужчинам легче с ними жить. Через неделю после завершения Карибского ракетного кризиса Элли пригласила Сейди в свой кабинет и закрыла дверь – дурной знак. Она не стала ходить вокруг да около, а в лоб спросила Сейди, узнала ли та обо мне что-то такое, чего не знала раньше.