Владимир Романовский - Польское Наследство
Прошло время. Хелье посмотрел на солнце. Слезы подсыхали. Он встал, сделал несколько шагов, высморкался. На улице за горящим забором кричали, бежали, и даже, кажется, сражались. Несколько стрел упало в палисадник. Зачерпнув воды из кувшина, Хелье ополоснул лицо и руки, вытерся рукавом, и снова направился – мимо трупов – в крог. Справа, у языческого столбика, огонь начал лизать стену, ржала перепуганная лошадь, горела повозка. Хелье поднял свой сверд, подошел к лошади и перерезал хомуты. Лошадь кинулась бежать к реке. У калитки Хелье подобрал бальтирад, вложил сверд в ножны, перекинул бальтирад через плечо. На улице несколько человек отступало, отстреливаясь.
Зайдя в подсобное помещение, Хелье нашел там лопату. По выходе из крога он еще раз оглядел трупы, на всякий случай проверил монахов на наличие признаков жизни, не обнаружил таковых, и вернулся к Диру. Сунув лопату за гашник, он взял Дира под мышки и поволок – прочь от крога. Забор позади крога кто-то управился повалить, и это было кстати.
По пологому холму Хелье доволок Дира до скопления плакучих ив у самой реки. Наметил место, взялся за лопату, и стал копать. В отдалении горело несколько домов, то и дело слышались крики, но к реке почему-то никто не отступал, копать не мешали, не замечали. Хелье провозился долго, и, когда закончил, солнце начало клониться к закату.
Дир не был крещен, но Хелье было не до щепетильности – долг перед другом и долг перед Создателем выше традиций, и помимо прав священников есть еще право христианина. Совершив все ритуалы, которые мог выполнить один, Хелье прочел молитву за упокой души. Сняв нательный крестик, он надел его Диру на шею. Перетащил тело в яму. Засыпал яму землей, соорудил подобие холмика. Оторвав от дерева две подходящие ветки, он обрубил их свердом и соединил лоскутом, который отрезал от подола рубахи. Расщепив еще одну ветку вдоль, он нацарапал на ней ножом, высовывая от старания язык, «Дир», и прикрутил к грубому подобию креста еще одним лоскутом. Вкопал крест в холмик.
Смотреть, как землевладелец Ян, обрадовавшись счастливому случаю, отбирает у Неустрашимых город, Хелье было неинтересно. Он направился вдоль берега к прибывающему с другой стороны реки парому. На берегу толпились люди – немного. Почти все, кто хотел уехать, уже уехали. Хелье присоединился к группе и, дождавшись своей очереди, дал перевозчику монету.
Переправившись, он купил у одного из беженцев лошадь, заплатив баснословную цену. Денег в наличии оставалось мало, но это его не беспокоило. Хувудвагов в местности не было, были тропы. Оглянувшись на дымящийся город, Хелье развернул лошадь и отправился в путь, прикидывая, в каком направлении находится Житомир. Светило солнце. Может быть, подумал Хелье, успею в Киев до первого снега.
Глава двадцать девятая. По дороге в Хоммель
В седле Ширин сидела превосходно, вынослива была необыкновенно, но к позднеосенней слякоти, таящему снегу и пронзительному ветру с реки оказалась неподготовленной. К концу третьего дня путешествия она призналась себе, что совершенно загнала несчастного коня. Опыта спешной езды по слякотным дорогам у нее не было.
Конь остановился и, несмотря на понукания и увещевания наездницы, только поводил ушами. Ширин соскочила на землю. Что ж. Она пойдет пешком – нет, побежит – доберется до ближайшего селения, и там найдет лошадь.
Легко сказать – до ближайшего селения. То, что конному день, пешему – неделя. Сидя в седле, люди привыкают к быстрому передвижению, расстояния кажутся меньше. Истинные масштабы региона становятся очевидными только когда из седла выбрался да прошел несколько шагов, а кругом ничего не изменилось. Вон виднеется пригорок, а на нем северное дерево – ель, кажется. И нисколько она, ель эта, не приблизилась. Ширин вернулась к лошади и стала отвязывать от седла необходимое – лук, колчан, походную суму.
Сама виновата. Сама убедила отца, что лучше курьера, чем Ширин, во всем мире нет. Отец сомневался и не хотел отпускать. И даже хотел ехать сам, или с ней вместе, но она напомнила ему, что, во-первых, ему следует ждать приезда друга, а во-вторых, раз уж он взял на себя заботы о формировании ополчения, значит, нужно доводить дело до конца.
– То есть, держать слово, – уныло уточнил Гостемил.
– Да.
– Ты права … А жаль…
Он хотел послать кого-то – но ни один ратник, остававшийся в городе, для этой миссии не подходил. Ратники были по большей части дети ремесленников и смердов. Вся их подготовка состояла в краткой лекции воеводы об уходе за кольчугой, чтоб не ржавела. Конники – да, три дюжины человек – но каждый конник на счету, да и доверяться конникам, не будучи толком знакомым ни с одним из них, нельзя. И так далее.
Только сейчас до нее, наконец, дошло, что, предвидя драку с захватчиками, Гостемил попросту решил услать дочь из города – чтоб не ввязывалась ни на чьей стороне – в пути она будет сохраннее. То есть, просто ее разыграл, получается. Чтобы уберечь. Ширин хотелось завыть от досады. А еще говорят, что славяне вовсе не коварны! (Впрочем, кто говорит? Сами же славяне и говорят!) Также, отец навязал ей в сопровождение своих возниц. Ширин не стала спорить – просто по прибытии в Вышгород проверила содержимое калиты, убедилась, что грамота на месте, купила лошадь, оседлала ее, и, пока возницы торговались с коноводом, устремилась прочь, крикнув им на прощание, —
– Возвращайтесь в Киев!
А на второй день пути, после завтрака (солонина и хлеб), Ширин показалось, что за нею гонятся. Прислушавшись, она различила по крайней мере четыре пары копыт. Возницы? Вряд ли. Ленивы и неинициативны. Значит – погоня. Неустрашимые? Фатимиды? Ширин, не имевшая никакого опыта действий в одиночку, решила, что уйдет от погони благодаря своим наездническим навыкам – и поскакала быстрее, не учтя, что слякоть может повлиять на исход – и вот конь выдохся и не мог больше двигаться.
Вдали раздался топот копыт. Дождалась.
Ширин огляделась – слева река, справа редкие деревья, лес далеко, спрятаться негде. Отцепив лук от седла, она вынула из колчана стрелу, приладила к тетиве и стала ждать, что будет дальше.
Вскоре появился на хувудваге всадник, ведущий в поводу вторую лошадь. Сердце Ширин радостно забилось. С одним всадником она справится, и поедет дальше – ведомая лошадь наверняка свежая. Кто он, этот всадник – не имеет значения. Ее учили – в особых отрядах в военное время людей посторонних не делят на своих и чужих. Все посторонние – чужие, достижение цели в кратчайший срок – главное. Ширин потянула тетиву и прицелилась. Всадника спасло то, что именно в этот момент лошадь Ширин дернулась и начала падать на бок. Ширин отскочила в сторону, а всадник крикнул, —
– Елена, не стреляй, я еще не завтракал!
Голос показался ей знакомым. На всякий случай, как только она снова обрела равновесие, Ширин не опустила лук, готовая в любой момент снова натянуть тетиву.
Лель соскочил на землю и приблизился, ведя обеих лошадей под узцы.
– Хорошо, что я тебя здесь догнал, – сказал он. – Там дальше путь узкий, с двумя лошадьми трудно пришлось бы.
– Что ты здесь делаешь?
– Чернику собираю. Доброе утро.
– Да, хорошо, но все-таки ответь на вопрос.
– Прогуливаюсь я, – сказал он. – Для аппетита. Очень свежий здесь воздух. Да, вот она, матушка-Русь. – Он потянул воздух ноздрями, изображая восхищение. – Такая, знаешь, очень впечатляющая держава. Очень такая, как бы, непринужденная и эстетически приемлемая. Верховая езда способствует аппетиту, а аппетит я потерял, Елена, как только увидел тебя в первый раз. И сон тоже потерял. И все мысли только о тебе.
Она не поняла, шутит он или нет. Юноша с порочным лицом не улыбался. Но неверные … впрочем, она теперь тоже неверная … иногда шутят не улыбаясь.
– Это ты ехал за мной все это время? – спросила она.
– Наверное я. Лошадь свою ты доконала, помрет лошадка теперь.
– Зачем тебе две лошади?
– Именно для такого случая.
– Не ври.
– На двух лошадях быстрее едешь. Одна устанет – пересаживаюсь на вторую. Говорят, что в дальних степях всадники и на четырех конях ездят. Так можно целый день галопом скакать. Скажи, Елена, я тебе нравлюсь? Правда я обаятельный? Ты тоже обаятельная. И высокая. У меня такой высокой девушки никогда еще не было.
Несмотря на то, что Ширин прекрасно понимала, что он за человек, сердце у нее екнуло слегка, грудь переполнилась – от открывшихся возможностей. Также, она понимала, что лучше бы эти возможности не использовать.
– Ладно, – сказала она. – Давай сюда лошадь.
– Не дам.
– Почему?
– Ты не ответила на мой вопрос.
– И не собираюсь. Давай лошадь.
– Нет.
Ширин протянула руку и схватила уздечку.
– Э, – сказал Лель.
– Хочешь я дам тебе в глаз? – осведомилась она.
– Ну уж сразу и в глаз.
– Отдай уздечку.
– Не отдам.
Она подумала, что он сейчас, как Гостемил, покажет ей язык. Но он не показал ей язык. Тогда она бросила лук и схватила его свободной рукой за запястье. Он вскрикнул от неожиданности и боли, отскочил, затряс рукой. Ширин усмехнулась.
