Олег Курылев - Убить фюрера
Справа медленно подкатил крытый «Ситроен» с красными, как у паровоза, спицами колес и занавесками на окнах. Задняя дверца отворилась, Вадим хотел было уже отойти в сторону, чтобы не мешать, но откуда-то из глубины авто высунулся Каратаев.
— Давай полезай! — быстро сказал он. — Очки не потерял? Что ж ты их не надел? Мы стоим здесь уже четвертый час, ждем, когда тебя выпустят.
— А ты откуда знал, что меня отпустят сегодня?
Нижегородский уселся на заднее сиденье, захлопнул дверцу, и машина тут же тронулась.
— Откуда-откуда, — проворчал Савва, — позвонил твоему следователю. Он меня заверил. Смотри, не кури здесь.
В машине сильно пахло бензином, канистры с которым стояли под ногами прямо в салоне. Каратаев был одет в костюм цвета хаки полувоенного покроя. На поясе закрытого кителя ремень, на голове что-то среднее между кивером и жестким австрийского фасона кепи. Вадим посмотрел на водителя — тонкая шея, аккуратно уложенные под фуражку волосы.
— Вини?!
— С освобождением, Вацлав, — ответила молодая женщина, на секунду повернув голову.
— Я не верю своим глазам! Это действительно вы?
— Она, она, — заверил Каратаев, беспрестанно оборачиваясь. — Только охи со вздохами оставьте на потом.
— А машина откуда?
— Купили у одного турка.
Нижегородский откинулся на спинку мягкого кожаного сиденья и обмяк. Неужели все позади? Неизвестность, тягостное ожидание, сомнения… Больше месяца в одиночной камере. И все же как ни сгущал краски Каратаев, а результат их действий налицо: сегодня, четвертого августа 1914 года, Первая мировая война не началась.
Через десять минут они выехали из города и устремились на север.
— Куда мы едем? — спросил Вадим компаньона.
— В Вену.
— А почему не на поезде и не сразу домой?
— Потому, что в Австрии у нас еще дела. — Каратаев выглядел уставшим. — Документы тебе вернули?.. Тогда порядок. С поездами, Вацлав, — Савва акцентировал имя Вацлав, давая понять, что для Вини они по-прежнему Пикарт и Флейтер, — с поездами сейчас лучше не связываться: все паровозы отданы под воинские эшелоны, а пассажирские экспрессы возят офицеров или стоят в резерве в тупиках. — Он еще раз посмотрел в заднее окно. — Вроде чисто. Ты бы подменил даму — фрау Винифред с утра за рулем.
Они съехали с главной дороги и устроили небольшой привал. Только теперь Нижегородский как следует рассмотрел Вини. Она была одета в мужской костюм для верховой езды: оливковые галифе с леями из рыжей кожи, высокие желтые офицерские сапоги и короткий френч с накладными нагрудными карманами. «А что, очень даже стильно», — отметил про себя Вадим. Вини вызвалась приготовить бутерброды, и компаньоны под предлогом размять ноги отошли в сторону.
— Тебя, конечно, интересует, где мы с ней встретились, — начал Каратаев. — Докладываю: несколько дней назад я приехал в Берлин и позвонил барону. Мне важно было прояснить наконец обстановку. Оказывается, Георг ничего не знал о наших приключениях, кроме того только, что мы оба уехали в Боснию. Ведь об этом ты сам сообщил ему перед отъездом?.. Ну вот. Мы встретились у него дома, и я рассказал, что ты арестован по ошибке и что меня, скорее всего, тоже ищут. Барон был очень удивлен и расстроен и минут двадцать смотрел на меня с большим недоверием. Он не забыл, как ты наплел ему когда-то про двух революционеров-отступников, разочаровавшихся в своей борьбе. К счастью, как раз в это время появилась Винифред. Оказывается, она ездила в Мюнхен, где хотела встретиться с тобой… Не перебивай, у нас мало времени. Ваши отношения обсудите потом. Так вот, ей удалось сломать лед недоверия и убедить деда, что мы хорошие мальчики, только суемся куда не просят, но это пройдет с возрастом. Короче, я заверил обоих, что поеду и вытащу тебя из кутузки, а она заявила, что поедет со мной. Ты знаешь, я не вожу эти драндулеты… В общем… по-моему, она в тебя того… Так что ты уж имей в виду. Так вот, а в Вене параллельно с «Калевалой» печатается наш секретный заказ. Пятьдесят экземпляров на немецком и по двадцать пять на английском и французском. Бернадот обещал закончить к двадцать восьмому августа. Мы разошлем их прямо из Вены по ста адресам в Германии, Австро-Венгрии, Франции, Англии, России и Сербии. Всем тем, от кого зависит, быть войне или миру, а также в десяток крупнейших газет. Главное — не опоздать.
— У нас есть деньги? — спросил Нижегородский.
— Я снял в Швейцарии двести тысяч. Они в багажнике в запасном протекторе. Только не думай, что целый месяц мы будем сидеть в Вене и сорить деньгами, — сурово добавил Каратаев.
— Да? А почему нет? Мне необходима реабилитация…
— Отдохнешь пару дней, а в ночь на девятое августа мы должны быть в Верфенштайне.
— У Либенфельса? Это еще зачем?
— Есть идея напечататься и в его журнале. На всякий случай.
— А почему именно в ночь на девятое, а не в полдень десятого?
— Потому что в ночь на девятое в Верхней Австрии будет сильная гроза.
Через сутки они прибыли в Вену. Каратаев с Нижегородским сняли квартиру на самой окраине, а баронесса устроилась в гостинице. Весь следующий день компаньоны приводили себя в порядок и отдыхали, а утром седьмого встретились с Вини за столиком в ресторане ее отеля. Вадим был коротко подстрижен, одет в светло-голубой, наглухо застегнутый френч и черные брюки и походил на австрийского офицера, только без знаков различия. Вини тоже преобразилась, она сделала красивую прическу, а мужской костюм сменила на летнее платье с веером.
— Мадам, — нарушил неловкое молчание Каратаев, — мы с Вацлавом хотим поблагодарить вас за оказанную помощь. Без вас спасение герра Пикарта было бы практически неосуществимо. Утром на Берлин отправляется поезд, и мы могли бы проводить вас…
Фон Вирт одарила Каратаева улыбкой.
— Вы очень любезны, герр Флейтер, но я обещала дедушке лично доставить герра Пикарта в Берлин.
— С ним больше ничего не случится, обещаю. — Савва повернулся к соотечественнику: — Вацлав, ведь правда с тобой больше ничего не случится?
— Совершенно верно, Август, со мной больше ничего не случится, — отозвался Нижегородский. — Спасибо вам, Вини.
— Ах так! Хотите от меня избавиться? А знаете ли вы, Пикарт, что дедушка передает эльзасские виноградники мне? Разве он вам не говорил?.. Значит, еще скажет. А раз вы по контракту работаете там оберуправляющим, то автоматически переходите в мое подчинение. Сколько раз, кстати, вы были в этом году в Эльзасе? Скоро осень, и вместо того чтобы читать ваши отчеты о проделанной работе, я вынуждена выуживать вас по тюрьмам, да еще на краю света. Что вы задумали теперь? Вы хотите опять влипнуть в историю?
Компаньоны молча переглянулись, после чего Каратаев закрылся газетой, а Нижегородский, сверкнув перстнем, поднял свой бокал с вином.
— Я в историю не влип, фрау Вини, — сказал он с оттенком некоторой печальной торжественности, — я вошел в нее с парадного входа, не вытирая ног. Вот только жаль, что она, эта самая история, никогда об этом не узнает.
Баронесса пригубила вина, причмокнула, оценивая послевкусие, покачала головой, вероятно, что-то отметив про себя, после чего поставила бокал и деловито произнесла:
— Не знаю, куда вы там вошли и почему при этом не вытираете ноги, а только я несу за вас ответственность перед дедом.
— Но мадам, — не утерпел и высунулся из-за газеты Каратаев, — мы не можем сейчас вернуться в Германию! У нас дела здесь, в Австрии. Может сложиться так, что нам вообще придется покинуть Европу. Надолго покинуть. Вы понимаете?
— Нет, не понимаю. Почему?
— Почему-почему… Потому. Вы читаете газеты?
— Конечно.
— Что из последних новостей привлекло ваше внимание?
— Что привлекло? — Она задумалась. — Оправдание этой психопатки Келло, застрелившей Кальме, например. Вот вам образчик французского правосудия, которое может и рубить головы своим королям, и объявлять сумасшедших дамочек чуть ли не героинями.
— Но между этими событиями больше ста двадцати лет!
— Не имеет значения. У них это национальное.
Вини многозначительно посмотрела на Нижегородского, затем на Каратаева.
— Вы думаете, я не понимаю, зачем вы спросили меня о газетах? Вы ведь имели в виду политику? Так вот, я никогда не снизойду до того, чтобы обсуждать с мужчинами политику. Единственное, чего они способны добиться в конечном счете, — это война. И чем умнее их разглагольствования о политике, тем неизбежнее тупик, в который они всегда приходят.
— Что же вы предлагаете? Вы же не станете отрицать, что в Европе налицо серьезный политический кризис? — спросил Каратаев.
— Я предлагаю молчать. Игнорировать. Ни о чем не спорить. Если необходимо действовать, то действовать немедленно. Но нет, вы заводите разговоры, повсюду митинги, в пивных стучат кружками, в парламентах оппозиция топочет ножками, газетчики соревнуются друг с другом в красноречии, а через две недели никто уже не помнит, в чем собственно проблема. Все знают, что что-то произошло и кого-то надо непременно наказать, только не помнят кого и за что. А главное, не хотят помнить, ведь первопричина зачастую настолько ничтожна, что становится даже неловко за такое количество произведенного по этому поводу шума.
