Глеб Дойников - «Варяг» - победитель

Обратный путь во Владивосток был бы скучен, если бы не устранение огромного количества повреждений, в чем принимала участие вся команда. Ожидаемой ночной атаки миноносцев не последовало, возможно из-за хитрости Руднева, который сначала увел эскадру на юг, и только в полночь повернул к Владивостоку. Только утром следующего дня я узнал, что бой закончился не всухую, и «Варяг» добил подраненную «Рюриком» собачку.

Так что мы все же победили, и я внес в эту победу достойный члена семьи Тыртовых вклад, о чем и рад сообщить. Обними от меня маму, и дай нам бог побольше таких боев, и таких адмиралов как Руднев.

Экземпляр книги «1904-й» издания 1914 года, пожертвованный, в соответствии с завещанием Вел. Княгини О. А. Банщиковой, для аукциона семьей Банщиковых.

Жертвователи сообщили — рукописные заметки на полях принадлежат Адмиралу Российского Императорского Флота князю В. Ф. Рудневу-Владивостокскому, что подтверждается заключением графологической и лингвистической экспертизы, любезно дозволенной жертвователями (сертифицированный электронный дубликат заключения доступен зарегистрированным участникам аукциона по адресу (…)).

Дополнительный комментарий ведущего эксперта аукциона проф. Симантовича: текст заметок подчас весьма загадочен и будет весьма интересен исследователям феномена «Братства Советников».

Пасмурным майским деньком 1904 года подполковник Ветлицкий и поручик Всеволод Славкин лежали на покатом прохладном склоне горы более чем в двух верстах от берега бухты Ентоа. Оба смотрели в бинокли. Подполковника интересовали два десятка японских солдат, упрямо бредущих по колено в воде уже у самого берега. Славкин, в цейсовский шестнадцатикратный бинокль, выигранный месяц назад у франтоватого мичмана с «Дианы», возомнившего себя непревзойденным стрелком из «нагана», наблюдал за суетой на японских судах верстах, на глаз, в четырех от берега: косоглазые, на его сухопутный взгляд, довольно сноровисто спускали шлюпки, швартовали их к одному из двух судов и рассаживали на них людей. Десятка два шлюпок с десантом уже покачивались на волнах, но гребцы на них пока явно отдыхали. Три небольших военных корабля — насколько разбирался Славкин, канонерские лодки, отделившись от основной группы, медленно приближались к берегу.

Поручик, переводя бинокль на японских охотников, невольно вспомнил мичмана — почти наверняка тот участвовал в бою, свидетелями которого он стал минувшей ночью.

Тогда, с безопасного расстояния, сражение смотрелось красиво. Однако гулкие выстрелы корабельных орудий, взрывы, бьющие по ушам даже здесь, на берегу, столбы пламени при удачных попаданиях и, наконец, гигантский взрыв на полнеба, от которого в страхе попятилась под Славкиным его привычная к артиллерийской стрельбе кобыла Стрелка — Всеволоду хотелось верить, что взорвался артиллерийский погреб какого-нибудь крупного японского корабля, а то и (что было бы, пожалуй, чересчур хорошо, чтобы быть правдой) транспорт с боеприпасом для японского десанта — наводили на размышления о том, что участникам боя, а уж тем более японским пехотинцам на транспортах, приходилось несладко.

«Забавно, Вадик, что в „нашей“ истории японцы тоже почти неделю ждали, если мне не изменяет память (возраст тела сказывается, черт бы его побери! Да и событий столько произошло, что воспоминания из „нашего“ прошлого стираются), ждали у моря погоды, прежде чем смогли высадить десант. Но тогда, увы, ни Макарова на них не было, ни Ветлицкого и небезызвестного тебе В. Ю. Всеволодова — именно он, очевидно, и стал прототипом поручика Славкина. Кстати, вместе с Балком видел Вячеслава Юрьевича недавно в Питере — проездом в Польшу, где он собирался инспектировать первую бригаду РГК. Папа русского спецназа отзывался о нем очень уважительно и, насколько я понял, имел с ним долгий разговор о войне — о БУДУЩЕЙ, разумеется.»

Первый раз неизвестные корабли были замечены Славкиным, обладавшим, помимо морского бинокля, необыкновенно острым зрением, четыре дня назад. Вскоре, когда корабли подошли немного ближе, стало ясно, что они почти наверняка японские — несмотря на то, что офицеры не были моряками, как и почти все жители Порт-Артура, они сносно разбирались в силуэтах русских кораблей, да и понимали, что русской эскадре в отсутствие врага здесь делать, в общем-то, нечего.

Ветлицкий послал сообщение в Порт-Артур, не пожалев для этого младшего унтер-офицера и трех охотников на лучших лошадях: вдруг ставшие значительно более беспокойными с началом войны хунгузы пошаливали даже на дороге в город.

То, что японцы, вероятно, скоро будут высаживаться в бухте Ентоа, офицеры поняли тем же вечером, когда конный разъезд восточно-сибирцев поймал неподалеку от бухты подозрительного китайца. Вытряхнув его мешок, обнаружили карту, сигнальные ракеты, часы-луковицу и довольно крупную сумму денег аж в трех валютах. «Китаец» играл в молчанку, допросить с пристрастием — как, чего уж там, бывало, спрашивали, поймав по горячим следам их художеств, хунгузов, — Ветлицкий не разрешил, сочтя все же лазутчика военнопленным, но сложить два и два: японские корабли, маячившие в некотором отдалении, и одно из наиболее удобных мест высадки — труда не составило.

Уже после войны Славкин с удивлением узнал о том, что контр-адмирал Руднев предупреждал порт-артурское начальство именно об угрозе японской высадки в Ентоа. Откуда взял эту информацию самый знаменитый и загадочный флотоводец той войны, осталось загадкой, но ни до поручика, ни до подполковника ее не довели (хорошо хоть район определили). Точно установить того начальника, который решил, что он будет как-нибудь поумнее Руднева в вопросах прикрытия берега и что исполнителей совершенно незачем нацеливать на одну только бухту, уделяя меньше внимания соседним возможным местам высадки, не удалось, но подозрения пали, что не удивительно, на генерал-лейтенанта Стесселя.

«Ну прям медом по сердцу — „самый там, самый сям“… А у Стесселя, хоть ты и знаешь мое к нему отношение, реально не было причин мне на все сто процентов верить, и команды наблюдателей он, в общем, справедливо, выслал по всему берегу — спасибо, что в Бицзыво самую сильную направил, да офицеров потолковее выделил (хотя их, вероятно, все же Хвостов отобрал).»

Все новые корабли и транспорты подходили в течение дня. Ветлицкий, под командой которого были всего лишь две роты солдат 26-го Восточно-Сибирского стрелкового полка, усиленные взводом конной охотничьей команды того же полка, возглавляемой старшим унтер-офицером Великановым, полуротой пограничников во главе с подпоручиком Корфом и двумя трехдюймовыми полевыми пушками образца 1902 года под командой Славкина, начал вместе с подчиненными офицерами прикидывать, каким образом он мог бы сдержать высадку японцев до подхода помощи из Порт-Артура (в получении которой были свято уверены молодые офицеры, но не сам умудренный жизнью и гораздо более близко знающий порт-артурских полководцев Ветлицкий).

«Знаешь, я не настолько интересовался этим боем, мне своих проблем хватало, но мне казалось что в Артуре вообще новых 3-х дюймовок не было. Хотя могу и ошибаться.»

— Полно нам, Александр Андреич, как во времена покорения Крыма воевать. Место для наблюдательного пункта я присмотрел, да Вы и сами его видели. Орудия к стрельбе с закрытых позиций вполне пригодны, фейерверкеров и бомбардиров я кое-чему обучил, — возбужденно блестя глазами, убеждал Славкин Ветлицкого. — Опыта практического, конечно, у моих орлов маловато, да и образование бы не помешало — бомбардир с образованием, особенно с техническим, по нынешним временам просто клад какой-то, ну да Бог не выдаст — свинья не съест. Дадим господам японцам урок современного боя.

«Его бы устами… В ту войну японцы нам чаще давали уроки современного боя, чем мы им.»

Ветлицкий, подумав, решил что он против не будет. Длинные дула орудий японских крейсеров — или черт его там разберет кого — внушали уважение.

Однако отряду внезапно помогла погода: ветер, довольно сильный уже с обеда, к ночи поднял высокую волну и нагнал грозовых туч, а когда преждевременно окончательно стемнело, ударила гроза. Всю ночь громыхало. К утру гроза немного утихла, но шторм бушевал по-прежнему. Японские корабли были чуть видны за пеленой дождя. В такую погоду высадка десанта, что было очевидно и для Ветлицкого, полностью исключалась.

Шторм продолжался три дня, постепенно сменившись на просто сильное волнение. Вернулись посланные в Порт-Артур. Особо утешительных вестей они, впрочем, не привезли: по поводу помощи было «твердо обещано», но в чем она будет состоять и когда подоспеет, послание умалчивало. Ветлицкий было приуныл, но той же ночью в море вдруг загрохотало…