София Мак-Дугалл - Граждане Рима
Пока же не было даже намека на какое-либо объяснение. И хотя они уже успели выслушать множество рассказов о появлении Марка на Форуме, подробности всегда были разные, и, когда они возвращались к машине, у них не было полной уверенности в том, что же произошло на самом деле.
— Значит, он добрался и еще четыре часа назад был жив, — задумчиво произнесла Уна. — И по-прежнему жив… так должно быть, кто же решится убить его после того, что он сказал? По крайней мере, именно этого он и добивался. Но тогда… почему они не говорят, да, он жив, это чудо?
— Четыре часа — не так уж много, — сказал Сулиен, хотя противоречивость и замедленность, с какой поступали новости, поубавили оптимизма, который он, разумеется, пытался себе внушить. С одной стороны, теперь ему легко было повторять Уне, что они наверняка знают — Марк в безопасности; а в то же время из-за самой этой легкости слова его звучали неубедительно. — На том, что мы делаем, это сказаться не должно. Единственное, теперь мы знаем, что ехать в Рим стоит. Он хотел встретиться с нами там. Если все в порядке, то так и будет.
Уна в отчаянии поймала себя на мысли, что, даже если Марк исполнил задуманное, для нее он все равно безвозвратно потерян, и если она снова увидит его, то в какой-нибудь огромной зале, которую она даже не могла представить, где он будет ждать и где сказать будет ничего нельзя. И ей хотелось расплакаться от отвращения к себе: как она смеет придираться, когда речь идет о спасении Марка?
Дама все еще спал, но проснулся, встрепенувшись, почувствовав их беззвучное приближение. Он глядел на них ничего не понимающим взглядом, часто моргая, веснушки снова стали похожи на россыпь темных маленьких ран на белой как мел коже.
— Долго я спал? Теперь могу вести опять.
— Минут сорок, не больше, и вести ты все равно не можешь, — сказал Сулиен. И стал делить еду. Дама ел медленно, лицо его стало замкнутым, и Сулиен вспомнил, как он не любит, когда кто-нибудь видит его за едой. Впрочем, теперь он делал это так, что его увечье было почти незаметно, только хлеб держал на сложенной горсткой ладони, а не сжимал большим и указательным пальцами, поддерживал локоть левой руки правой и, пожалуй, чуть больше обычного наклонял вперед голову. И все же он хранил молчание и не глядел на Уну и Сулиена. Тело его было напряжено, он словно ожидал чьего-то недоброжелательного выпада, хотя Сулиена так и подмывало сказать, скорее от отчаяния, чем из сочувствия: никто ничего не заметит, если не будет знать заранее, по крайней мере если ты не будешь сидеть с таким видом.
Он пересказал Даме услышанное, Уне это было бы слишком тяжело. Они с Дамой словно молча сговорились никогда впредь не общаться друг с другом наедине, а лишь непременно вовлекая в это общение Сулиена.
Выслушав его. Дама невозмутимо произнес:
— Четыре часа — это немало. Надо ехать.
Сулиен вздохнул: он знал, что руки Дамы часа через полтора снова онемеют от боли и усталости; непереносима была и сама мысль о том, что из-за этого они будут привязаны к месту — это было хуже, чем та опасность, которая может из этого воспоследовать.
— Я поведу, — сказала Уна примерным, преувеличенно рассудительным голоском. — Я внимательно следила, как он это делает. Иначе мы потеряем остаток дня.
— Вот черт, — встревоженно произнес Сулиен, переводя взгляд с Уны на Даму, раздумывая: кто из этой парочки погубит их всех, и чувствуя, что не в силах остановить обоих.
— Ничего. Послушай, сколько нам еще осталось? Дорога все время идет прямо, только вот тут поворот, а дальше снова прямо. Знай себе жми на педали.
Она сказала это им обоим, но Дама, нарушая уговор, посмотрел на нее в упор.
— Покажи сначала, можешь ли ты объехать вокруг парковки, — сказал он наконец.
Машину слегка тряхнуло, потом она, переваливаясь с боку на бок, медленными, но пугающими рывками двинулась вперед. Сулиен застонал.
— Заткнись, — сказала Уна, униженно, мрачно склонившись над рычагами управления, скрипя зубами.
— Неплохо, — сдержанно сказал Дама. — Только не дергай так резко. Расслабься, и получится более плавно.
Уна вздохнула, переключила скорости и объехала парковку, на сей раз действительно более плавно.
— Еще круг, — сказал Дама. Уна снова вздохнула и снова стала заводить машину на круг.
— Что ты делаешь? Нет! — воскликнул Сулиен, но Дама, перекрикивая его, повторил:
— А теперь еще.
— Хорошенького понемножку! — твердо ответила Уна и, резко крутанув баранку, почти как заправский шофер вырулила на дорогу. Сулиен беспомощно посмотрел вперед, ища глазами, во что же они сейчас врежутся.
Но Дама бросил бесстрастный взгляд сначала на Уну, потом на дорогу и все так же заботливо сказал:
— Все будет в порядке, пока я буду следить за тобой, а ты — меня слушаться.
Теперь, когда Уна и Дама снова сидели рядом, стало яснее ясного, что нечто — Дама или, если не переходить на личности, — возникшее между ними напряжение вот-вот выплеснется какой-нибудь необузданной выходкой и жестоко накажет Уну. То, что этого не происходило, искусно замаскированное желание избежать этого, было, пожалуй, еще более томительно. Дама оказался, по крайней мере для Уны, на удивление хорошим учителем, внимательным, терпеливым; все, что он ей советовал — или не советовал, — было хорошо продумано. И Уна оказалась прилежной ученицей: легкая дрожь и рывки автомобиля скоро прекратились. Она боялась ехать быстрее, но Дама сказал:
— Здесь опаснее, когда едешь медленно. Главное, не расслабляйся. — И Уна доверчиво, хотя и побледнев, нажала на педаль газа. Делая общее дело, они по-прежнему были дружны. Сулиен заметил это, и ему захотелось стать на колени перед ними обоими, перед Дамой, чтобы это остановить.
Четыре часа спустя Сулиен с опозданием увидел, что ему следовало бы подготовиться к последней миле Пертинакиан-уэй перед въездом в Рим, но, когда ему удавалось хоть немного расслабиться и перестать думать о том, как Уна ведет машину, в голове у него мелькали печальные мысли о том, как могла бы сложиться поездка, будь с ними Лал, удалось ли бы ей избавить его от чувства попавшейся в капкан жертвы, возникавшего в машине из-за Дамы.
И вот фары начали выхватывать из темноты кресты, их тени плоско лежали на земле в синем свете. Они выглядели почти как невинные строительные детали: опоры изгородей, миниатюрные колонны — но притягивали взгляд Сулиена не только из-за болезненного неодолимого любопытства, но и потому что он чувствовал: взглянуть на них в упор, не отводя глаз, — его долг. Только на нескольких, ближайших к городу, как галстуки, висели тела. Должно быть, все уже мертвы, подумал он.
Вслед за дурнотой напала слабость. Он еще сильнее жалел, что с ними нет Лал, вспоминая, как она целовала его запястье, и в то же время был рад, что ее здесь нет, ведь могло случиться всякое, с Дамой и с ним, — их уже один раз остановили у контрольной будки проверить удостоверения, и Уна, должно быть, ослабила наблюдательность охранника, чтобы тот не обратил внимание, что документы фальшивые и вообще как странно выглядят пассажиры этой машины; но все еще было впереди.
Уна понимала, что скоро ей придется уступить место водителя Даме, который сможет, притормаживая и снова набирая скорость, колесить по узким, петляющим дорогам и улочкам, чего ей пока доверить было нельзя. Она пожалела, что не сделала этого раньше, не пересела к Сулиену.
— Потерпи еще минутку, — сказала она.
Сулиен не смог ответить ей, как если бы они были наедине, — из-за Дамы. Его присутствие не давало проявляться и его чувству к сестре, и ее заботе о нем. Он знал, не глядя, что Дама внимательно разглядывает кресты — не ошеломленно, как он сам, а с каким-то горячечным отвращением. Как ты можешь, подумал Сулиен.
И, словно отвечая на непрозвучавший вопрос. Дама обернулся и со странной улыбкой быстро взглянул на него. Отчасти это был взгляд приветливый, словно говорящий: ну, как тебе? но в то же время блюдущий разницу между ними, чуть снисходительный. Дама смотрел на Сулиена как на новичка — ведь он куда больше знал о том, что испытали мертвые тела на крестах.
Несмотря на то что его чуть не тошнило, Дама испытывал острое удовольствие карателя, въезжая в Рим, окруженный крестами, в Рим, где никогда не мечтал оказаться вновь, словно приехал сюда, чтобы дотла спалить это место.
Чувство дурноты снова заставило его закрыть глаза, и Сулиен подумал: смотрел ли бы я на них так же, случись это со мной? Неужели в этом вся разница? Но, конечно. Дама совершил убийство, и не одного человека. И все же в Волчьем Шаге я тоже мог бы убить, ты не поверишь, но мог бы… все мы, все трое могли, но только Дама…
Сулиен не верил, что Марк способен на такое — во всяком случае, пока. Но если он станет императором, то ему придется, не самому, это правда, но все равно придется… никуда не денешься.
