Валерий Елманов - Поднимите мне веки
Ксения, не выдержав взятого тона, при виде побоев разревелась, но… не угомонилась и, чуть успокоившись, сменила тактику и перешла к ласковым уговорам. Дескать, наслушалась она, сидючи за столом, такого, что аж страшно стало, вот и хотела бы разобрать, где правда, а где ложь.
– Вот поведай-ка мне, верно ли они сказывали…
Лишь после этого Любава заговорила, но только чтобы опровергнуть.
– Ох и умна твоя лебедь белая, – одобрительно заметила ключница, осветив, как хитро и тонко раскрутила царевна бывшую послушницу, выжав из нее все возможное.
– Умна, – мрачно согласился я.
– А чего опечалился-то? – хмыкнула травница. – Енто дураку женку дурней себя подавай, дабы хошь над ней верх взять, а тебе-то… – И наставительно: – Радоваться должон. Умная женка и тебе верной помощницей станет, да и самому с такой куда веселее жить – не заскучаешь.
– Ой не заскучаешь, – подхватил я.
Ключница повернулась к двери, но открывать ее медлила, осведомившись:
– Любава-то, бедная, с утра ревмя ревет. Спохватилась, да поздно, а теперь кается, что подвела тебя. Можа, передать от тебя словцо, что ты на нее зла не держишь, ась?
– Передай, – кивнул я и, бросив взгляд на застывшего внизу Дубца, напомнил: – Через полчаса. Только смотри, не подведи! – И, вновь повернувшись к травнице, скорбно сообщил: – Вот сейчас и пойду… веселиться, а то заскучалось. Как там царевна, плачет, наверное?
Та замотала головой:
– Тебя ждет.
– Уже лучше, – вздохнул я.
Петровна усмехнулась, выдав загадочное:
– Так ты покамест ничего и не понял, княже. Ну и ладно, голова у тебя светлая, бог даст, до всего разумом дойдешь.
К сожалению, трапезничали мы, в отличие от праздничного ужина, в гордом одиночестве, то есть я и царевна, а больше ни души, так что никто не мешал Ксении приступить к детальному разбору моих приключений.
Однако начало завтрака прошло на удивление тихо. Царевна хранила молчание, не иначе как ожидая, когда я наемся, ну а мне сам бог велел не торопиться.
Однако желудок не резиновый, и, хотя я самым тщательным образом неторопливо пережевывал пищу, все равно пришло время откладывать ложку в сторону.
Царевна открыла было рот, но меня осенило, и я, встрепенувшись, успел начать первым:
– Диву даюсь, Ксюшенька. Сколько тобою любуюсь, а ты всякий раз иная. Вечером на тебя гляну, одной красой луна тебя наделила, днем солнышко иначе тебя освещает, а поутру, вот как сейчас, заря-заряница третьей наделяет. И хоть все пригожие, но уж такие разные, что аж сердце от восторга да от любви щемит.
Но царевну – правильно ключница говорила об ее уме – лестью да лаской обмануть не удалось. От моих слов она, правда, зарделась, но от намеченной цели отступать не собиралась.
– Благодарствую тебе, Федор Константиныч, на добром слове, – пропела она вкрадчиво. – А что ж ты, коль столь жарко в любви ко мне клянешься, еще до свадебки тайны от меня завел? Неужто веры нету?
Я опустил голову и честно признался, смущенно пробубнив куда-то в стол:
– Испугать тебя боялся. Там ведь действительно ничего особенного не было, а ты б таких страстей навыдумывала, будто мне и впрямь чуть ли не смерть грозила, вот и пожалел…
– Пожалел, – улыбнулась она. – Ах ты, княже мой любый. Да неужто я не ведаю, что ты у меня богатырь ярый, кой, как его ни моли, все одно – и на печи не усидит, и под женкин подол хорониться не станет. А уж наша бабья доля известная – ждать да бога молить, чтоб уберег суженого. Тока и ты наперед попомни, что хошь ты и богатырь, да и я не из простых девок буду. Чай, понимаю, что царевне попусту причитать негоже.
– Как же, не станешь, – не согласился я. – Вон, стоило мне только приехать, а ты сразу в слезы. А ведь я еще даже ничего не рассказал.
– Так то от радости превеликой слезки, – возразила она. – Их таить грех, а то господь вдругорядь не порадует.
– А говорила что? – не сдавался я. – Чтоб никуда и никогда больше.
– А словеса оны вовсе в ум не бери. При встрече чего ни наговоришь, а уж коль так нежданно да негаданно, то и вовсе, – улыбнулась Ксения чуть виновато.
– При встрече, – вздохнул я. – Да у тебя вон и сейчас глаза на мокром месте.
– А тут нет никого, – пояснила царевна. – Да и то сдерживаюсь – вдруг кто войдет из холопей. Оно, конечно, сердечко и у меня не из железа ковано, потому опосля в опочивальне и слезкам волю дам, наревуся всласть, но при людях срамиться и тебя срамить не стану и, коли сызнова решишь куда идти, за полу кафтана не ухвачу, чтоб со мной остался, потому как и тут все пойму, ибо в уважении тебя держу, а ты… – И она опустила голову.
– И я… в уважении, – сказал я, растерянно глядя на нее и не зная, что предпринять, дабы замолк этот невыносимый стук – кап-кап-кап, с которым ее крупные слезы, стекая со щек, одна за другой звонко плюхались, расползаясь по дубовой столешнице.
Ужас какой-то! Как раз этого я и боялся. И что теперь делать?!
– Ксюша, милая, любимая, ну не плачь ты! – отчаянно взмолился я. – У меня прямо душа на части рвется, когда ты так вот. Потому и промолчал вчера, что испугался этого. Уверен был, что ты от страха за меня…
– То не от страха, – грустно сообщила она, поднимая голову и с упреком глядя на меня. – То от обиды. Раз не сказываешь, стало быть, не веришь али дуркой считаешь, коя понять ничего не может.
– Да верю я тебе. Как себе верю. Ну прости, маленькая моя, цветочек мой аленький, ягодка моя ненаглядная, солнышко мое…
На сей раз она слушала меня не перебивая и даже поощрительно кивала, чтобы я продолжал и не останавливался, так что мой перечень сравнений длился несколько минут. Остановила меня царевна тоже вовремя, четко уловив миг, когда я начал выдыхаться.
– Про стебелек уже сказывал, – лукаво произнесла она и шутливо погрозила пальцем.
– Тогда ивушка моя плакучая, березка моя белоствольная, – начал было я, но она вновь угомонила меня, накрыв ладонь своей ладошкой и ласково вымолвив: – Будя, а то вовсе растаю, яко Снегурка. Слыхал про таковскую?
Лучше было бы сказать, что нет, и сразу потребовать, чтобы рассказала, отвлекая от дальнейших разборок, но я по инерции ляпнул, что да.
Впрочем, оно и к лучшему, а то снова бы учуяла, что вру. Правильно ключница о ней говорила – ой и умна, а потому вывод: либо впредь врать так, чтоб комар носа не подточил, либо как на духу, всю правду, и, пожалуй, последнее не только проще, но и лучше.
– Ладно уж, – смилостивилась она. – И чего я на самом деле на тебя обрушилась. Тут за мной богатырь явился, сокол ясный, да такой, что иных во всем белом свете не сыскать, а я в слезы да в попреки. А вдуматься коли, так за что виню? Что не поведал, яко он ворогов своих сокрушал? Так богатыри завсегда скромничали. – И встала, отвесив мне низкий земной поклон. – Прости уж, государь мой пресветлый, дурку невесту свою.
Я вновь растерялся от такого неожиданного поворота.
Нет, понятно, что издевается. Так, маленькая месть, не больше, но ведь сейчас-то царевна ждет от меня какого-то ответа, а какого?
Но думал недолго. Тут же припомнился первый вечер, первый совместный ужин, разве что сейчас не хватало ее брата, и я порывисто вскочил и тоже низко склонился перед нею:
– И ты меня прости… за обиду. А впредь клянусь…
Но маленькая ладошка нежно закрыла мой рот.
– Не горячись, сокол мой любый, да не сули того, о чем опосля жалеть станешь, – попросила царевна. – Ведаю, что все одно – и наперед щадить меня попытаешься. Тока ты похитрее обманывай. Когда сказывать станешь, дабы и впрямь меня не пужать, ты все поведай без утайки, а вот про остатнюю, самую страшную осьмушку умолчи.
Вот тебе раз! От растерянности у меня даже рот приоткрылся. Получается, что она меня учит, как грамотно врать?! И ведь кому врать? Да себе же. Ай да Ксения Борисовна!
– Я, конечно, опосля и про осьмушку енту выведаю, поверь, но уж тут серчать на тебя не стану. Пойму, оберегал меня, вот и… Пойму и не токмо не осерчаю, но и пуще прежнего любить стану. Мы, бабы, любим, когда нас так-то жалеют.
Говорила она мягко, певуче, словно поясняла очевидное маленькому ребенку.
«Да уж. Оказывается, ты, Петровна, тоже промахнулась, назвав умной мою белую лебедушку, – с легким злорадством подумал я. – В корне неправа! Какой уж тут ум! Это уже мудрость! И впрямь с тобой, ненаглядная моя, скучать не придется».
– Да и осьмушка эта мне уж не такой страшной покажется, потому как она не вместях со всем прочим ко мне придет, стало быть, и принять ее будет не так тяжко. Понял ли, любый мой? – завершила она свой первый урок.
Я с готовностью закивал, продолжая восхищаться царевной и заодно мысленно покатываться со смеху над собой. И ты ее хотел надуть?! Хо-хо! Нет, три ха-ха и десять хо-хо! Эй, кто-нибудь, поднимите веки этому обалдую, чтобы он наконец вспомнил, чья она дочка!
