Олег Измеров - Задание Империи
— Меня учил индийский факир из Нижнего Новгорода. Нужна резинка и чтобы оружие не имело выступающих частей, чтобы не цеплять за одежду.
— Русский сикрет полис имеет нас научат кое что. Я просит еще записат русски слова, вы говорит к этот козиол.
— Запишу. Вообще-то мне надо было сразу стрелять в этот козиол, а не базарить. Не догадался.
— Кто знат. Выстрел ест шум, они за дверью понимат, что-то неверно. Нет внезапност.
Из гостиной послышался стон приходящей в себя «дамы»
— О, Сэм Кроуз! Наконец-то я тебя узнаю. Как тюрьма меняет человека, не правда ли?
— Он правда русский? — спросил Виктор.
— Да, — прохрипел «дама», — Семен Крозавицкий. Сеня. Слышь, земляк, закурить не будет?
— Скунс орегонский тебе земляк, Сеня. На фрицев работаешь?
— Прошу быть свидетелем, что это я не дал кокнуть легавого и бабу. И я не оказал вам сопротивления.
— Я зачту это, — ответил по-английски Дик, — я пришлю тебе в камеру кружевной лифчик. Он тебе будет часто требоваться.
— На фрицев, да, на фрицев? — с нотками истерики в голосе заголосил Сеня. — А ваша Раша на фрицев не работает? Да вы на них и работаете, на их заводах, на Опеля, на Круппа, на Порше, на всех. Ваш император с министрами Гитлеру задницу лижет за их капиталы! Твою Рашку давно уже за твоей спиной продали, оглянись, позырь, а ты тут за грош готов своего, русского укоцать, да?..
— Я те ведро вазелина пришлю, — ядовито заметил Виктор, — только помногу не трать, и с другими не делись, а то быстро кончится… О черт! Я идиот! Он же нас забалтывает!
Виктор подскочил к бритому, перевернул его навзничь и начал шупать воротник рубашки и пиджака. Под пальцами он почувствовал что-то твердое и продолговатое.
— Ножницы есть? Сизэз, найф, блэйд, суорд, что-нибудь острое! — Он подскочил к столу, схватил бутылку из-под пепси и начал озираться, обо что бы ее разбить.
— Подождите! — Джейн вывалила сумочку на стол и протянула Виктору маленькие маникюрные ножницы.
«А вообще я склерозник. У меня же универсальный набор на поясе.»
Из распоротого ворота показалась короткая трубочка, похожая на предохранитель от старого приемника.
— Пойзн?
— Йес. Держите. Цианид, наверное, или кислота синильная. Еще во рту посмотрим. Черт, а если разбилась? Резиновые перчатки здесь могут быть? Рабэр главз? Можно не стерильные.
— Кондом?
— Давайте!
«Только бы не порезаться…»
Из-за левой щеки бритого Виктор вытащил такую же ампулу и отдал Дику.
— Еще? — Джейн протянула несколько нераспакованных пачек, выудив их из кучи вещей, вытряхнутых из сумочки.
— Хватит. — Виктор стянул с указательного пальца презерватив и брезгливо кинул его на тело абверовского агента.
Зазвонил телефон. Джейн сняла трубку.
— Сейчас войдет подкрепление, предупреждают, чтоб не стреляли.
В подкреплении было человек десять; задержанных быстро вытащили в коридор. Абверовцу вначале поднесли нашатырь к носу, чтобы привести в чувство; очнувшись, тот обнаружил отсутствие ампул и презерватив, лежащий на рубашке, и начал выкрикивать ругательства. То ли из-за того, что не дали исполнить долг перед фюрером, то ли он неверно понял ситуацию. За неимением под рукой подходящих пластырей ему заткнули рот его же носовым платком.
Врач вытащил из саквояжа белый халат, осмотрел глаза Сэлинджера, закапал какие-то капли, наложил примочки и предписал лечь на диван и отдыхать, а перед уходом дал Дику расписаться в какой-то бумаге, вроде акта о выполнении работ. В комнате оставили еще двоих агентов; Виктор с самого начала обратил на них внимание, потому что они зашли в номер в дорожных пыльниках не по погоде и с чемоданами. Из чемоданов на свет божий появилась пара «томми-ганов». Настоящих, как в гангстерских фильмах, с дисками и деревянными рукоятками под стволом.
— Желательно, чтобы русский по возможности пребывал в спальне и не подходил к окну, — объяснил Джейн один из новых охранников. — Шторы опущены?
— Да.
— Не поднимайте. Надо, чтобы кто-то из наших людей был с ним. Это придется делать вам. К тому же вы можете говорить по-русски.
— ОК, парни. Но считайте, что на двери висит табличка «Не беспокоить».
Они рассмеялись. Джейн обернулась к Виктору.
— Они полагают, что нам лучше…
— Я понял. Кстати, там можно слушать приемник.
— Одну минуту, — остановил их охранник и протянул Виктору… «Токарев» и к нему пару обойм. Натуральный ТТ образца 1930 года, только рукоятка с черными пластмассовыми накладками выглядела непривычно массивной, толстой, и на ней внизу был упор для мизинца.
— Переведите русскому, чтобы держал эту пушку поблизости и объясните, как пользоваться. Из этой пушки хорошо застрелить человека в автомобиле или за дверью. Гангстеры часто носят дешевые кирасы из хлопка против пуль сорок пятого калибра, как раз этот случай. Объясните также, что с этим надо быть осторожным. «Русский браунинг» может выстрелить при падении. Берегитесь также рикошета.
— Йес, оф коз, — ответил за Джейн Виктор, — ай'л тэйк ит инту эккаунт.
На рукоятке ТТ вместо звезды виднелся орел эмблемы Императорского Тульского оружейного. Виктор вынул обойму — в ней оказалось двенадцать патронов в два ряда вместо привычных восьми — и загнал обратно. «Ишь ты, проапгрейдили. Плохо, что не в кобуре.»
— И как у вас идут наши волыны? — спросил он Джейн.
— Частные заказы в основном. Правительство лоббирует для военных пистолет компании Кольта сорок пятого калибра. Прекрасное качество, но дорогой, и всего семь патронов в обойме.
«Нехило для толмача матчасть знает… Или это национальная американская черта? Рождаются в машине и с пестиком?»
В спальне Виктор просто положил ствол на тумбочку, а обоймы сунул в карманы брюк.
— Здесь у меня такое чувство, как будто ничего не произошло, — вздохнула Джейн и щелкнула круглой бакелитовой ручкой «Зенита». Виктор крутнул ручку настройки, но приемник молчал.
— Он же еще не нагрелся. Только батарейные сразу работают.
— Ах да. Никак не могу к этому привыкнуть.
— Мы с вами все время играем в одну игру… Я делаю вид, что не знаю, откуда вы, вы делаете вид, что верите, что я не знаю. Вы правда из будущего?
— Из другого. В этом будущем Лонг убит, а президентом стал Рузвельт. О покушении предупредили немцы?
— Проще всего было бы сказать «Я не знаю, я всего лишь переводчица».
— Если Даллес не дурак, он не приставит рядовой состав.
— Верно. Проблема в том, что никто не знает, что задумал Даллес.
— Почему вы это мне говорите?
— Вы спасли мне жизнь. Ну и кроме того, мы партнеры.
— Разве с этим в Ю-Эс-Эс считаются?
— Разве в Ю-Эс-Эс нельзя остаться человеком?..
Приемник ожил. Послышались шорохи и потрескивание эфира.
— Какую станцию вы хотели найти?
— Москву. Почему-то после всего этого тянет услышать «Говорит Москва».
Московская волна ворвалась в комнату протяжными звуками цфасмановского танго «В дальний путь».
— Под русский джаз хорошо танцевать, — улыбнулась Джейн, — такое впечатление, что композиторы пишут в дансингах.
— В таком случае позвольте вас пригласить?
— С удовольствием.
Виктор взял Джейн за талию и музыка легко повела их обоих, растворяя в четко очерченных тактах.
«Скоро умчится поезд стрелой, И развеет ветер дым…» — старательно выводил тенор.
— Похоже на нашу «Брат, на жизнь хоть грош подай», но гораздо сентиментальнее, — прошептала ему Джейн, — особенно когда скрипки вступают, просто комок к горлу. А мелодия так захватывает, что движешься и не чувствуешь собственного тела. Кажется, она звучит где-то внутри меня…
— Голова не кружится?
— Нет, нет… Какие точные слова у этой песни — «и развеет ветер дым»… Все в этой жизни расходится, как дым — юность, близкие люди, города, мечты и планы на жизнь… И сам человек, со всем, чем он жил, вынашивал, любил и ненавидел, сам он, как паровозный дым — мелькнул и растаял в воздухе…
Она вдруг внезапно и порывисто обхватила его шею и зашептала:
— Не уходи! Не исчезай, пожалуйста! Я не могу так больше жить! Останься, останься, останься, останься…
«Я вам нравлюсь?» — хотел было спросить Виктор, но вдруг понял бессмысленность и очевидность этого вопроса; он просто припал к вишневым губам, как путник в пустыне после многих дней пути припадает к внезапно появившегося роднику.
«Ты к глазам подносишь платок, Прощальный звонок, Твоих не слышно слов…» — доносилось сквозь шорохи эфира.
«Это и есть та самая попытка Ю-Эс-Эс меня скомпроментировать, о которой говорил Сталин, и которую мне надо позволить? Или просто психологическая реакция после ужаса неминуемой смерти?»
