Влад Савин - Ленинград-43
— Снять дивизии с других фронтов. Из Греции — черт с ней, зачем нам эта удаленная позиция? Из Франции, оставив лишь гарнизоны береговых укреплений, сорок дивизий всего лишь для устрашения населения — это явно много. Из Италии, пусть дуче сам подавляет у себя бунт и обороняет границы. Из Испании — когда отразим русское наступление, Франко пожалеет о своей игре! Из Дании и Норвегии, которые мои солдаты открыто называют курортом.
— Пауль, ты никудышный политик и стратег. Если мы уйдем из Франции, то завтра же получим там десант англичан и Западный фронт по Рейну, который потребует гораздо больше, чем сорок дивизий. То же самое в Италии, Дании, Норвегии — туда тотчас же войдут русские или англичане. Мы не можем отдать Испанию, потому что тогда не удержим и Гибралтар, и впустим врага в Средиземное море. И тогда под угрозой окажутся пути, по которым мы получаем нефть из Ирака и сырье из Японии — мы не можем отдать Ближний Восток и Грецию. Так выходит, что мы должны держать оборону по всем направлениям, надеясь лишь на себя — наши союзники разбегаются как крысы, а то и открыто бунтуют!
— Ну, я думаю, каудильо еще поплатится за свой «нейтралитет»! Как и Исмет-паша за свое, пусть и формальное, объявление войны. А дуче своих бунтовщиков развесит на фонарях сам! Неужели крысы разбежались все — а где обещанные к весне тридцать дивизий Еврорейха?
— Спроси о том у Эриха Коха, сменившего Достлера на его посту. Он в исполнение приказа отправил в рейх на мобилизационные пункты несколько десятков тысяч французов, арестованных еще его предшественником за нелояльность, саботаж и даже прямые диверсии, написав, что поймать и отконвоировать указанное число рекрутов не хватит полицейских сил, ну а эти хотя бы уже отловлены и собраны компактно. Будто не зная, что де Голль формирует у русских свою армию, о чем объявил по московскому радио. Так что эти новобранцы, уверен, мечтают перебежать. Думаю отправить всех в газенвагены, чтобы по крайней мере после не воевали против нас.
— Ну зачем, Генрих? Одень их в черные мундиры и назови «вспомогательными частями СС» — все знают, что эсэсовцев русские в плен не берут, так что им придется сражаться, хотя бы защищая свою жизнь — и сдохнуть с пользой для Германии. А для большей надежности заставь их расстрелять русских пленных — перед фотографами и кинокамерами, и чтобы в газетах появилось. Если не поможет, можно и к пулеметам приковать. Даже если русские потратят на них какое-то количество снарядов и жизней своих солдат — и то польза. Если нет другого контингента.
— Нет и не будет. В строй уже поставлены семнадцатилетние, а фюрер всерьез думает сдвинуть еще на год. Боюсь, что после этой войны Германия недосчитается не трети мужчин «цветущего возраста», а гораздо больше. Не подошедшие по здоровью тоже призываются — в фольксштурм — проходят обучение на месте.
— «Чтобы русских варваров, вторгшихся в ваш дом, встречала пуля из-за каждого угла», как сказал Геббельс? А если русские в ответ из каждого нашего города сделают Лувэн,[30] как поступили бы мы на их месте?
— Если германская раса не смогла покорить даже славян, она не имеет права на существование — так сказал фюрер!
— По пути в Берлин видел картины, достойные пера Кафки. Или кисти Босха, если уж тебя, Генрих, оскорбляют еврейские имена. Очень многие жители восточных земель стремятся сейчас под любым предлогом, всеми правдами и неправдами, уехать подальше от «орд диких русских казаков». А навстречу им с запада бегут те, для кого какой-нибудь Дрезден кажется самым безопасным местом от американских бомбежек. Мне страшно заглядывать в бездну, которая вот-вот разверзнется под нашими ногами — мне, воюющему уже вторую Великую войну! Лишь сражаться, пока не убьют, самому уже не веря в победу — как те три римских легиона, окруженных Арминием в Тевтонбургском лесу.
— Интересно, во что верили русские, когда мы стояли под Москвой?
— Не знаю, Генрих. Зато я хорошо знаю, во что не верят мои солдаты. Снова эта идиотская пропаганда — когда нам рассказывали про мистическое наследие предков и культ древних богов. А в результате даже среди солдат ваффен СС ходят разговоры, что русских победить нельзя, потому что за них арийские боги — и этого не запретить приказом: будут молчать — и что с того? Мы не отказываемся сражаться за Германию — но, вступая в бой, мы уже знаем, что не победим.
— Не вздумай сказать такое фюреру, Пауль. Сочтет предательством, несмотря на прошлые заслуги.
— Вот это удалось найти на захваченной нами позиции русской батареи. Брошюра с описанием наших танков, все характеристики, уязвимые места, толщина брони. И среди прочих, есть описание «тигра-Б» — что это, как не предательство, если, как мне сказали, эти машины еще не были на русском фронте? Это напечатано, судя по дате, два месяца назад. А нам говорили, что применение новейших танков будет для русских полной неожиданностью! И опять нас кто-то предал? Почему мы, легко и часто говоря «предательство», не пытаемся найти подлинных врагов?
— Пауль, успокойся. Насколько мне известно, несколько новых «тигров» проходили войсковые испытания в Португалии и были там потеряны. Значит, между русскими и американцами отлично налажен обмен информацией.
— Хорошо, если так. Просто трудно верить, когда предают все. Даже те, кто считался нашим старейшим союзником, пусть и сомнительной боевой ценности. Какая муха укусила макаронников, что они не только взбунтовались, но и стали проявлять чудеса героизма?
— Муха по имени Достлер. Как только стало известно о его назначении на пост, аналогичный французскому. А его действия по прибытии были бензином, подлитым в уже вспыхнувший костер. Герр Достлер — человек очень простой и после напутствия фюрера знает лишь два слова: «расстрелять» и «повесить» — по отношению к бунтовщикам. Сейчас в Италии творится такой гадючник… впрочем, вам этого лучше на знать, Пауль, поскольку эта информация для вас не имеет никакого значения. Подумайте лучше, что вы скажете фюреру на завтрашней аудиенции.
«Знал бы ты, насколько близок к истине — предают все, — подумал Гиммлер, когда за генералом Хауссером закрылась дверь. — Ты всегда был излишне прямолинеен; по достоверным сведениям, до сих пор валенберговский паспорт себе не достал. Ты никогда не поймешь, когда надо выйти из проигранной игры. И позволяешь себе болтать то, что может быть использовано против… Или не будет использовано — пока не знаю».
Рейхсфюрер щелкнул клавишей, скрытой в тумбе стола. Вынул из магнитофона катушку с пленкой, положил в пакет, поставил дату и условный код. Запер пакет в сейф, шифр замка которого знал лишь он один.
«Ничего личного, Пауль — может быть, эта запись никогда и не потребуется».
Вместо эпилога. Пролив Ла-Манш, 3 февраля 1944.
Этой ночью на море было большое движение. Не вдоль Английского канала, сверкая огнями, как в мирное время — а поперек, от Корнуолла к Нормандии, в полной темноте. Но, наверное, не в меньшем количестве.
До того по немецкому берегу отработала целая воздушная армия, так что была надежда, что ни одного исправного радара у джерри не осталось. И сейчас в воздухе гудели моторы сотен бомбардировщиков — но немцы не знали, что сейчас, в отличие от каждой ночи последней недели, целями будут не мосты, эстакады, железнодорожные станции и прочие объекты транспортной структуры, а район береговых укреплений Гавра.
В отличие от Бреста или Сен-Назера, это был порт, а не военно-морская база и крепость. Потому немцы, сооружая здесь береговые батареи, сразу столкнулись с проблемой территории — строить пришлось практически в жилых кварталах. Что облегчало задачу боевым отрядам французского Сопротивления, заранее стянутым в Гавр по приказу британского УСО.
Гавр был зоной ответственности 242-й стационарной дивизии береговой обороны. Ее ближайшим соседом была 148-я резервная дивизия. Хотя батареи еще не были полностью готовы, немцы, как положено, организовали «зону безопасности» вокруг огневых позиций, выселив население, перегородив улицы бетонными блоками и колючкой, оборудовав пулеметные точки по периметру, в прочных каменных домах. Потому, хотя по первоначальному плану предполагался захват порта силами одних лишь повстанцев, пусть на короткое время, при более подробном рассмотрении в союзных штабах этот план был отвергнут, как не имеющий шансов на успех.
Но партизаны были готовы действовать. Несколько сотен бойцов, вооруженных автоматами «стэн», сосредоточивались у немецкого периметра. Не для того, чтобы лезть толпой на неподавленные пулеметы, это было бы самоубийством, а сначала для того, чтобы, услышав самолеты, ракетами обозначить цели. Ну а после, когда немцы будут загнаны разрывами под бетон укреплений…
