Кровавый снег декабря - Евгений Васильевич Шалашов
После ухода г-на Комаровского папенька и маменька долго разговаривали о том, как же теперь жить? В копии Манифеста, что оставил для нас городничий, сказано, что каждый крестьянин мужеского полу должен получить десять десятин земли безо всякого выкупа. Папенька считает, что это очень много. Если его имение в Борисоглебском насчитывает триста десятин, а крепостных крестьян — шестьдесят душ мужского полу, то нужно отдать им пятую часть!
Папенька долго ругался, говоря, что его Е.И.В. пошёл на поводу у разных «вольтерьянцев» вроде генерала Киселёва, бывшего теперь Первым министром, и министра финансов Канкрина.
Сегодня папенька заговорил со мною о том, что неплохо бы устроить мою дальнейшую судьбу. Что он этим хотел сказать? Неужели он думает, что я смогу просто посмотреть на кого-то, пока я люблю моего Николеньку? Но когда я прямо спросила об этом, он ушёл от ответа. Опять плакала всю ночь.
23 мая 1826 года
Не зная, чем себя занять от скуки, я стала записывать разные истории. Хотела завести особый журнал, но купить его нигде не могла. В лавке местного купца Волкова продавались лишь амбарные книги да писчая бумага. Купец сказал, что осенью тут будет ярмарка, приедут купцы из Ярославля, Рыбинска и других городов. Хотя в этом году ярмарки может и не быть, потому что купцы опасаются разбойников. Раньше нужно было опасаться мартышек. Я не поняла — откуда тут мартышки? Папенька и маменька тоже не знают. Зато вечером, когда к нам зашёл отец Алексей, он рассказал, что мартышками называют бандитов, промышляющих на реке. Они дожидаются темноты, а потом пристают к каким-нибудь баркам (большим лодкам) и стаскивают крюками товары к себе в лодку очень ловко, как обезьяны. Поэтому-то их и зовут «мартышками».
Я сказала, что хотела бы записывать истории. Папенька засмеялся, сказав, что хотя и бывали «кавалерист-девицы», но девицы-летописца ещё не было. Отец же Алексей сказал, что его покойный батюшка — бывший благочинный Воскресенского собора Лука Петров — записывал такие истории. Его записи об истории Воскресенского монастыря были даже напечатаны в «Истории Русской Иерархии», которую издаёт Преосвященнейший епископ Амвросий, уроженец здешних мест.
Эх, как жалко! Было бы чем скоротать время, пока нет вестей от Коленьки!
1 июня 1826 года
У меня осталось только одно приличное платье. А всего их было четыре, включая подвенечное. Маменька велела Акулине засыпать его табаком, чтобы не ела моль. Но та ответила, что лучше всего положить туда полыни. Скоро буду ходить как оборванка, потому что денег хватает только на еду. Нам пришлось отправить часть слуг в Борисоглебское, потому что тут их нечем кормить. С нами остались только Акулина да Филимон. В Борисоглебском, говорят, крестьяне недовольны. Им дали по десять десятин на душу, а им всё мало! Если отдать им всю землю, то с чем же тогда останемся мы?
Помнится, мадам Гаррах, по просьбе папеньки, перевела стихотворение Роберта Бёрнса, которого почитал любимый папенькой сэр Вальтер Скотт. Там есть и такое:
Кто честной бедности своей Стыдится и всё прочее, — Тот самый жалкий из людей, Трусливый раб и прочее. При всём при том, При всём при том Пускай бедны мы с вами, Богатство — Штамп на золотом, А золотой — Мы сами!Теперь вот точно мне кажется, что писал он его обо мне! А Николенька, помнится, выучил наизусть другое стихотворение, которое он украдкой читал мне:
В полях, под снегом и дождём, Мой милый друг, Мой бедный друг, Тебя укрыл бы я плащом От зимних вьюг, От зимних вьюг. А если мука суждена Тебе судьбой, Тебе судьбой, Готов я скорбь твою до дна Делить с тобой, Делить с тобой.15 июня 1826 года
Папенька ездил в Борисоглебское, навестил наш загородный дом. Вернулся довольным, рассказав, что договорился с крестьянами об аренде. Со следующей весны он сдаёт им на двадцать лет все свои земли, а они за это отдают ему десятую часть урожая. «Только вот, — сказал папенька, — одна беда! Нужно поручить управляющему следить за сбором урожая, потому что эти прохвосты будут говорить, что хлеба собрали мало!» Кроме того, он продал часть земли за наличные деньги, выручив почти что сто рублей серебром. Сказал ещё, что крестьяне норовили заплатить какими-то бумажками, которые они называли ассигнатами. Эти «деньги» напечатали в Петербурге. Но среди крестьян серебряный рубль приравнивается к десяти тысячам ассигнаций. И говорят, что приезжие петербургские и тихвинские купцы тоже норовят заплатить за товары и оставшееся от прошлого урожая зерно ассигнациями. Как жалко, что папенька не застал никого из купцов. Может быть, они слышали
