Николай Берг - Лёха
4. Кумплект труд солдатский в крови – 1 шт.
5. Кумплект зеленый в крови – 2 шт.
6. Одежда Стецько (китель польский) – 1 шт.
Амуниция
1. Плащ-палатки немецкие – 3 шт.
2. Каски нем. – 3 шт.
3. Бачки противогазные – 3 шт.
4. Фляги – 6 шт.
5. Котелки – 7 шт.
6. Примус бензиновый – 1 шт.
7. Печка с сухим спиртом «Эксбит» – 1 шт.»
Тут заметил, что не записал сапоги, что были в избытке, всякий брезент, одеяла и прочие вещи, например, термоса. С термосами была дополнительная сложность – боец не знал, как правильно их записать, и опасался обмишуриться. Совсем сложно было с харчами, потому как там Середа откопал и напереводил всякого разного, начиная с пакетиков, содержащих сухой пахучий порошок, но надпись – в чем артиллерист готов был побожиться – гласила, что это «Маршевый напиток», и кончая упаковками с сухим спиртом, что тоже вызвало непонимание у Семенова. Спирт – сухой? Особенно удивился, когда Середа походя объяснил, что эти маленькие брусочки (словно спрессованный сахар) на самом деле – для разогревания пищи и для розжига примуса. Совсем запутал.
Не меньше вопросов вызывали и консервные банки без этикеток, а их запасливый немец припас с десяток. Вот одну вчера открыли на ужин – оказались мозги. Что в других – никто сказать не мог. Единственное, что было ясно: в своем мешке – три шмата сала да лук-чеснок, а в немецком рюкзаке – свежий хлеб и два круга колбасы.
Потом новоиспеченный старшина запнулся о чемодан и вспомнил, что еще и белье надо бы на учет взять, – просто голова кругом шла, а времени-то и не было. Окончательно огорчило то, что совсем про аптечку забыл: все пилюли и баночки Середа сложил в жестяную коробку, взятую с брошенного перемотоцикла, и теперь по уму надо бы разобраться, но этим заниматься Семенов откровенно побоялся. И категорически не хотелось выбрасывать хоть что-то. Просто сердце кровью обливалось, потому как за что ни схватись – ну все нужное, если и не сей момент, так завтра понадобится. Только, можно сказать, разбогатели – и на тебе: еще и самим себя раскулачивать. Что совсем горько.
Лейтенант возился с ранеными своими – вроде поил-кормил и говорил о чем-то. Семенов подошел поближе, присмотрелся.
Оба бойца были какие-то маленькие, щуплые, и это хорошо – окажись тут здоровяки, тащить было б тяжелее. Один лежал совершенно безучастно, и его лицо, – восковое, с полупрозрачной какой-то кожей, неживое уже, только глаза двигались – Семенову не понравилось, словно со старой иконы лик, не здешний уже, не земной, а потусторонний. Плохо бойцу, отходит уже, пожалуй. Второй, лежавший на животе, отчего ему было трудно пить из фляги, наоборот, был живехонький, злой и ругался как заведенный. Как пулемет частил. Ранение у бойца явно было стыдное, в задницу, но тут насмехаться над ним Семенов не стал бы, как серьезный семейный человек, не малец несмышленый, и уже понимавший, что на войне смерть с любой стороны подлететь может. Так бы попало в руку – и был бы как огурчик (вот, к примеру, как бравый Середа), а так – лежи пластом: ни идти, ни ползти… Даже во сне не поворочаться себе в удовольствие.
Раненый злобно посмотрел на незнакомого бойца, заранее ощетинился и приготовился ругаться, но морда у Семенова была постная, выражения имела не больше, чем свежеструганая доска, и никакого ехидства в свой адрес измученный паскудной раной человек не обнаружил, потому и смолчал настороженно.
– Вот, тащ летнант, написал коротенько, – протянул свой выстраданный литературный труд начинающий писатель Семенов.
Березкин невозмутимо листок взял, поставил точки над «е» в своей фамилии, исправил заковыристые слова «парабеллум», «комплект» и спросил:
– Что мы можем тут оставить?
– Жбаны от ихних противогазов да каски, – не задумываясь, ответил Семенов, прикинувший, что это железо если и не полпуда весит, то где-то около того, а обойтись можно и без них.
– Мало. Что еще?
– А остальное надо, тащ летнант.
Командир поморщился, стараясь это сделать незаметно. Беда была в том, что он и сам был запасливым, несмотря на молодой возраст, и сам же приказал еще больше увеличить вес, взяв насос и камеры с битого авто. И тоже натерпелся от лесной нищей жизни. Раньше был горожанином, в лес ходил только на прогулку или за грибами, в семье жил на всем готовом, благо были живы и мама и папа, и в училище ему и другим курсантам опять же не было печали, о них заботилось начальство. Потому самостоятельный поход по лесу сильно озадачил молодого командира тем, сколько доставил неудобства чисто в бытовом смысле. Весьма надежный боец Усов в одном из холодных ночлегов заболел и стал просто падать на ходу, теряя сознание. А теперь его состояние вообще пугало лейтенанта: видно было, что человек просто умирает. Без ран, без боев, нелепо простудившись. И так терять хорошего бойца Березкину было нестерпимо больно и стыдно.
– Ладно, припрячьте это железо. И камеры с насосом тоже. Но чтоб найти можно было.
Семенов кивнул: сделать тайничок неподалеку для него сложностью не было никакой. Выбрал елочку поменьше, лопаткой прорезал дерн и корни, вырезав вокруг деревца квадрат, потом потянул за верхушку – и словно люк в землю открылся, когда елка повалилась наземь. Быстро вырыл в рыхлом грунте углубление, чтоб все влезло, землю ссыпал на кусок брезента и оттащил потом поодаль в ямку, замаскировал мхом. Каски поставил стопкой рядом, вставил футляры, накрыл сверху камерами и насос – тяжеленный, зараза! – завернутый в заношенную портянку, пристроил. Поставил ель обратно – ну как и было, с двух шагов ничего не заметно. Запомнил место, вернулся. Привычно ужаснулся тому, сколько тащить надо, но успокоил себя тем, что раненые все-таки плюгавые и тщедушные.
Как и говорил лейтенант, выдвинулись через час, пыхтя под навьюченным грузом. Носилки получились удачными, Усов ожидаемо оказался легким, и потому до первого привала дошли достаточно быстро. Ноги никто не сбил, плечи не натер, даже потомок, хоть и взмок, но держался молодцом. До второго привала добрались уже уставшими.
Вот дальше пошло тяжелее, и когда добрели до нужного места (лейтенант вывел точно, как по нитке) – выдохлись изрядно. И что особенно огорчило – Середа совсем спекся, хотя и пытался из последних сил держаться браво.
Семенов хотел сказать об этом командиру, но или тот сам сообразил, или ефрейтор его надоумил, и потому приказал Середе готовить обед к их возвращению, лагерь по возможности привести в порядок и присматривать за больным. Артиллерист из гонора и хохляцкой упертости попытался было спорить, но приказ командира был резким и к спору не располагал. К тому же была поставлена и дополнительная задача – найти среди немецких медикаментов что-либо для лечения Усова. Тут Середе крыть было нечем.
Обратно дернули налегке, потомку Березкин велел оружие оставить для охраны лагеря, что «старшина ВВС» с радостью исполнил – тащить тридцать кило для него было непривычно и он вымотался почти так же, как и раненый артиллерист. Лейтенант поглядывал на него с неудовольствием, вспоминая свой полнокровный здоровый взвод, с которым он вступил в бой совсем недавно… а теперь у него такая вот инвалидная команда, и это еще хорошо, потому как все-таки живые люди. Мертвых лейтенант не то чтобы боялся (как комсомолец, он был чужд всяких там старушечьих рассказок-страшилок, особенно в светлое время суток), но все-таки живые – совсем другое дело…
Впрочем, Березкин произвел на Семенова хорошее впечатление, да и человеком оказался вроде толковым.
Когда устроили перекур, лейтенант, поглядывая на тяжело отдувавшегося красномордого Леху, рассказал, что уже имел дело с летчиками. Ефрейтор хмыкнул и, переглянувшись с командиром, сел в дозор – чуточку поодаль от компании: видно было, что он эту историю и видел своими глазами, и слышал не раз, потому полезнее всем, если он покараулит; а лейтенант негромко начал:
– Мы тогда только окапывались, еще до первого боя дело было… Смотрим, ревет что-то – низко-низко прямо на нас самолет несется. И дымит. И второй за ним. А мы – в чистом поле, и вместо окопов – ямки только еще. Кто-то заорал: «Воздух!» – я тоже команду подал, и залегли кто куда. А первый этот самолет как грохнется на брюхо сразу за нашими позициями – пылищу поднял… я смотрю – из кабины летчик вывалился и под крыло залег. А на хвосте, сквозь пыль, вроде как красная звезда видна. Наш, значит. А второй самолет – свечкой вверх, вывернулся так и вниз летит, лупит по тому, который на земле, из всех стволов. И свастика на хвосте у него, и полоса желтая! Немец! Слышу – хлопает что-то, а это наш ротный бегом бежит, орет: «Огонь!» – и из своего ТТ по немцу на ходу стреляет. Я тоже команду подал, кто из чего по фрицу давай лупить, у Даутова в диске трассеров половина оказалась, он все разом тут же и выпулил, прямо струей такой… Красиво! Чуть-чуть не попал! Немец как увидел, что по нему стреляют, этакое сальто-мортале винтанул вбок и на бреющем утек.
