Чебурашка (СИ) - Дмитрий Ромов

Налюбовавшись, двигаю дальше. Идти мне минут десять. Шурую по «Весенней», прохожу мимо Политеха. На фасаде — длиннющий кумачовый транспарант. Пятилетке эффективности и качества — энтузиазм и творчество молодых! Затейливо, однако.

Выхожу на Демьяна Бедного. Не прогулка, а экскурсия. Тут у нас аптека, а вон там во дворе опорный пункт или что-то в этом роде. Надо же всё-всё помню, каждую деталь.

Перехожу улицу и… чуть не попадаю под милицейский «уазик». Он выныривает из двора и резко тормозит. Скрипят шины, свистят тормоза и он останавливается буквально в паре сантиметров от меня.

Я оборачиваюсь. Стекло покрыто паутиной трещин. Из окна выглядывает недовольная физиономия.

— Смотреть надо! — не то сердито, не то обиженно заявляет сержант Хаблюк.

— Я на пешеходном переходе! — отвечаю я возмущённо, подхватывая его волну.

— А я на железном коне! — обрубает он.

— На козле! — бросаю я, имея в виду, что такой «УАЗ» называется козлом.

— Ну-ка подойди! — требует Хаблюк, и глаза его распахиваются.

Брови ползут вверх, кожа на лбу и на висках натягивается, уши чуть сдвигаются назад, как у боевого пса, готового броситься на врага. Но в сочетании с по-детски обиженным выражением глаз это производит странный эффект.

— Ты в каком классе учишься? — спрашивает он.

— В девятом, — пожимаю я плечами, — уже в десятом.

— В «Б»?

— Возможно.

— Чтобы к Вике моей близко не подходил, ты понял?

— Чего? — хмурюсь я.

— Я два раза повторять не буду, — бросает он. — Свободен!

Всё-таки батя её. Блин, может, отчим? Вообще ведь не похож. Ну ни на граммулечку. При упоминании Вики в сердце ощущается маленький укольчик. Ма-а-а-ленький, почти незаметный, но укольчик…

Рядом с бабушкиным домом стоит головокружительный аромат. От кондитерской фабрики тянет шоколадом. Она вот, рядом, в ста метрах, и ветерок сейчас дует оттуда. А за фабрикой школа между прочим. Вот ведь бедные детишки, когда ветер в их сторону. Искушение.

От фабрики идёт массив хрущёвок. Третья по счёту — это и есть бабушкин дом. Я захожу в прохладный подъезд, поднимаюсь на четвёртый этаж и жму кнопку звонка.

— Тёма! — всплёскивает руками бабушка, открывая дверь. — Кошмар какой! Что случилось⁈ Ой, у меня удар сейчас будет…

— Ба, ну ты чего! Это небольшая производственная травма.

— Производственная? Ты что, к бандитам на производство устроился? Надеюсь, только на время каникул?

Я переступаю через порог и сразу узнаю знакомый запах старой мебели, бабушкиных духов, еды… В груди делается тепло…

— Бабуль, я в секцию записаться хочу, на боевые искусства. Это я сам виноват, стоял за грушей боксёрской, вот мне и прилетело.

— Висит груша, нельзя скушать. Врёшь, конечно, но ладно. Пообещай, что не станешь драчуном. Они все безмозглые и долго не живут. Ты понял?

— Ага. Вот, это тебе.

— Что это? — глаза её загораются. — Тортик?

— Пирожные.

— Пироженки! — восклицает она. — Знаешь, чем бабку подкупить. Ладно, пока не разулся, сходи за квасом, соседка сказала, там продают, и мы с тобой окрошечки поедим.

— О! Ладно, сейчас сбегаю!

Бабушка уносит на кухню коробку с пирожными и выносит белый эмалированный бидон и несколько монеток.

— Деньги у меня есть, — говорю я.

— Держи, богач! — настаивает она и вкладывает медяки мне в руку. — Давай, одна нога здесь, другая там. Два литра возьми.

Я выбегаю из подъезда. На первом этаже располагается «Белая лошадь», гастроном с винным отделом. Но квас продают из жёлтой бочки, с торца дома. Я обхожу магазин и подхожу к бочке.

Очередь небольшая. Утомлённый работяга, девчонка с косичками и старушка. Старушка тоже с бидоном, а мужик и девчонка пьют тут же, не отходя от кассы. Читаю, один стакан три копейки. Ясно. Отсчитываю двадцать четыре копейки и подаю толстой продавщице в не очень свежем халате.

Ей жарко, лицо у неё мясистое, красное и потное. Седая прядь, выбившаяся из-под чепчика прилипла ко лбу. Она мельком бросает взгляд на монеты и отточенным движением посылает их в залитый квасом пластмассовый лоток, стоящий перед ней. Звяк…

Продавщица берёт мерный алюминиевый стакан с длинной ручкой, подносит под кран, сдвигает вентиль и пускает мощную струю. Б-ж-ж-ж… Один литр. Выливает в тару. Повторяет манипуляции и возвращает бидон.

— Спасибо, — говорю я.

Она этого не замечает и молчаливо принимает деньги у стоящего за мной забулдыги.

— Мамаша, кружечку нацеди…

Звяк… Б-ж-ж-ж…

— А я вчера колбаски удачно купила, как знала, что сегодня такая жара будет, — говорит бабушка, наливая мне третью тарелку.

— Ой, ба, я лопну, — мотаю я головой.

Мы сидим в крошечной бабушкиной кухне. Газовая плита, мойка, небольшой холодильник «Саратов», шкафчик и стол с двумя табуретками. Больше сюда ничего в принципе не войдёт. Квартирка маленькая, но уютная. У бабушки хорошо. В комнате стоит кровать, старинный полированный шифоньер и такой же сервант. Свой угол — это счастье, любит повторять она.

— Не будешь больше? — разочарованно спрашивает Бабушка.

— Эх, давай, — улыбаюсь я и взмахиваю рукой.

— Вот, правильно, ешь, пока естся. Вырастешь, тогда и будешь калории считать, а сейчас кушай.

— Только чай я уже не смогу, так что все пирожные остаются тебе, ба.

— А я себе один эклер возьму и всё, а остальное домой отнеси. Вас же как раз трое. А мне, всё равно нельзя. Сахар, давление, сам знаешь.

— Ничего, я тебе подберу витамины и меню, — подмигиваю я. — И не станет у тебя ни сахара, ни давления.

— Подбери, подбери, — добродушно улыбается она. — Видишь, я же говорила, тебе в мед надо поступать. Из тебя такой врач отличный получится.

— Посмотрим, — усмехаюсь я.

— Ой, Артём, не могу прям смотреть на твой фонарь. Хоть из-за барышни?

— Да, — вздыхаю я.

— И кто кого? Ты или соперник?

— Не я…

— Ну, и хорошо, даже и не расстраивайся. Зачем, скажи, нам такая барышня, что за неё ещё и драться надо?