Чужак из ниоткуда 3 - Алексей Анатольевич Евтушенко
Аура Лидии Борисовны не внушала оптимизма. Завуч была обременена лишним весом килограмм в двадцать пять, сахарным диабетом второго типа, повышенным кровяным давлением и скверным характером.
Моё обаяние на неё тоже не подействовало. Редкий случай, но бывает.
Что ж, не всегда коту масленица, а то уж больно везло мне последнее время на хороших и отзывчивых людей.
Сесть товарищ Гуменюк мне не предложила, хотя стул для посетителей в её кабинете пустовал. Ничего, мы не гордые, постоим. Пока.
— Не закончил, Лидия Борисовна, — сказал я вежливо. — По независимым от меня обстоятельствам.
— Это по каким же? — голос у завуча тоже оставлял желать лучшего — властный, с пронзительными, чуть ли не визгливыми нотками, он, казалось, стремился проникнуть прямо в мозг собеседника, расположиться там по-хозяйски и ни в чём себе не отказывать.
Ну уж нет.
— Меня не было в стране.
— И где ты был?
— В Соединённых Штатах Америки.
— Где⁈
— Лидия Борисовна, — произнёс я как можно спокойнее, — какая разница, в конце концов, где я был и почему? Поверьте, если начну рассказывать, наше общение затянется надолго, а времени у меня мало, — я повернул стул для посетителей так, чтобы сидеть к завучу лицом, уселся, забросил ногу за ногу. — Думаю, вам тоже есть, на что его потратить с большей пользой. Моё желание простое и абсолютно не противоречит нашим советским законам. Я всего лишь хочу закончить среднюю школу. Экстерном.
— Это невозможно, — она отодвинула мои документы.
— Почему?
— Потому что ты даже восьмой класс не закончил. Где это видано — экстерном сдавать экзамены сразу за три класса?
— Что вы предлагаете?
— Можем зачислить тебя в восьмой «Г» класс. Приходи первого сентября, начинай учиться как все, вливайся в коллектив, а в следующем учебном году будем смотреть. Может быть ты после восьмого класса и в девятый переходить не захочешь, поступишь в какой-нибудь техникум? Обычное дело. Знаю я вас таких, нетерпеливых. Сегодня одно, завтра другое, а мы, учителя, вам потакай. И вообще, почему ты без родителей явился? Ещё и уселся без разрешения, нога за ногу. Демонстрируешь какой ты независимый? Запомни, для меня ты — никто и звать тебя никак. Здесь тебе не Кушка или откуда ты там приехал. Всё, свободен, первого сентября приходи.
— Хорошо, — я поднялся. — Документы остаются у вас, я зайду через… — посмотрел на часы, — пятнадцать минут, и мы продолжим нашу замечательную беседу. Советую никуда не отлучаться из кабинета.
— Наглец! — лицо Лидии Борисовны пошло красными пятнами. — Забери свои документы с моего стола! Сейчас же!
— Не нервничайте, Лидия Борисовна, — сказал я ровным тоном. — Давление подскочит. Оно вам надо? Пятнадцать минут, напоминаю.
И вышел из кабинета.
Моя служебная «волга» уже ждала у школы. Я вызвал её заранее, ещё перед выходом из квартиры, чтобы не терять времени.
— Доброе утро, Василий Иванович! — поздоровался я.
— Доброе утро, Серёжа! — Василий Иванович начал складывать газету «Известия», которую читал. Он всегда её читал в свободное время. Удивительного постоянства человек. — Куда едем?
— Пока никуда, — сказал я, и снял трубку телефона.
После того, как в моём распоряжении оказалась машина со служебным правительственным телефоном, жить и решать вопросы стало намного удобнее. Несмотря на всё, упорно декларируемое, равноправие советских граждан, бюрократизм властных структур зашкаливал. В Кушке это было практически незаметно, поскольку откуда там взяться бюрократии? Город военных. Приказали — сделали. Не приказали — не сделали. Проявил инициативу — выполняй. К тому же все друг друга знают.
Не то в Москве.
Всякий мало-мальский начальник считал здесь себя чуть ли не пупом земли, которому простые граждане должны кланяться и смотреть в рот. При этом сам он точно так же, кланяясь и глядя в рот, смотрел на вышестоящее начальство. Такая, вот, круговая порука. Чем ниже властный эшелон (любой — советский, партийный или правительственный), тем больше в нём было этой дурной чванливой бюрократии, тормозящей любое здравое дело.
Все это прекрасно видели, понимали, страдали, но системно что-то изменить не могли.
Так и рулили страной с помощью телефонных звонков.
Чем выше во властной иерархии звонящий, тем быстрее можно рассчитывать на результат. Плюс личные связи, от этого тоже много зависело.
— Вторая, здравствуйте! — раздался в трубке голос телефонистки.
— Ермолов, — сообщил я свою фамилию. — Здравствуйте! Будьте добры, соедините меня с министром просвещения Прокофьевым Михаилом Алексеевичем.
Я мог бы позвонить министру и напрямую, но для этого нужно было подниматься в квартиру, потому как «вертушка» [1] была установлена только там. К тому же мне нравилось звонить из машины через коммутатор, пользуясь услугами телефонисток. Было в этом что-то живое и тёплое, некое уходящее очарование прошлого, что-то вроде керосиновой лампы, от которой когда-то, на войне, любил прикуривать дядя Юзик. Казалось бы, я и так в прошлом, куда уж дальше — ан, нет. То, что казалось прошлым ещё год-полтора назад, уже стало для меня настоящим.
— Соединяю!
Длинные гудки, трубку сняли.
— Прокофьев слушает, — послышался в трубке глуховатый голос министра.
Мы встречались с Михаилом Алексеевичем на том самом совещании в Совете министров и даже обменялись несколькими доброжелательными фразами — министру просвещения было приятно, что неожиданного юного гения, к которому нынче прислушиваются в самых высоких эшелонах, воспитала наша советская школа. Она же, как ни крути, дала ему и первоначальные знания, без которых этот очень молодой человек не придумал бы того, что уже придумал. И, очень может быть, ещё придумает.
— Здравствуйте, Михаил Алексеевич, — бодро сказал я. — Серёжа Ермолов беспокоит.
— Здравствуй, Серёжа! — голос министра потеплел. — Слушаю тебя.
Я вкратце изложил
