Столичный доктор. Том II - Алексей Викторович Вязовский
— Баталов, Евгений Александрович? — усмехаясь, спросил Хрунов.
— Знаете же, кто я. Мы знакомы. И что вы тут делаете?
— Порядок такой, — прокурор прошел в комнату, поставил лампу на стол. — А делаю я тут свою службу.
— Вы же районный прокурор?
— Повысили до товарища городского, — Емельян Федорович ласково улыбнулся, оперся на стул. — Не соблаговолите ли одеться, господин Баталов?
— Может, скажете, для чего вы тут?
— Произвести задержание преступника.
— За что?
— За поединок, коего последствием будет смерть или нанесение увечья, или тяжкой раны, виновный в том, если обида, давшая повод к сему, или же в случае, когда того узнать с достоверностью нельзя, — Хрунов, подняв глаза к потолку, явно цитировал какой-то документ, — если вызов на сей поединок сделан им, подвергается заключению в крепости на время от четырех лет до шести лет и восьми месяцев. Статья одна тысяча пятьсот три Уложения о наказаниях уголовных и исправительных Российской империи.
Надо было видеть, с каким торжественным выражением лица произнес это прокурор. Имеет повод. Десять граммов свинца отправились прямиком в плечо Шувалова. Графа развернуло на месте, после чего он закричал и упал лицом в талый снег. Я дошел до барьера, встал, как положено. Может, Шувалов владеет левой, и сделает ответный выстрел. Но нет, боль оказалась слишком сильной, секунданты позвали врача. Дуэль была завершена.
— Судить вас будут. И в крепость.
Лицо Хрунова просто светилось от счастья. Как же… Укатал удачливого конкурента в тюрьму. Теперь может заново подкатить к Виктории. Только вот Талль такого никогда не простит — я уже успел немного изучить характер девушки. Твердый как сталь. Если что-то решила — добьется.
— Ну мы это еще посмотрим. А вы кто? — я повернулся к седому с тростью.
— Судебный следователь Бринн, — представился чиновник. — По министерству юстиции.
— Прямо опасного преступника задерживаете, — усмехнулся я. — Вызвать надо было, сам бы явился.
— Ироды, — я услышал, как ругается Кузьма, потом голос доктора Горбунова, который снимал квартиру у «Русского медика» на нашем этаже. Он спрашивал заспанным голосом: «Что случилось?»
— Вот и вызываем. Не смог отказать себе в удовольствии, хоть и не обязан участвовать, — снова усмехнулся Хрунов. — Вы ведь, Евгений Александрович, будете вести себя смирно?
— Я буду вести себя по закону. И потребую адвоката. А сейчас, господа, выйдите, мне надо одеться. Не думаете ли вы, что я выпрыгну с третьего этажа?
Хрунов заколебался, глянул в окно.
— Хорошо, только быстро!
* * *
Привезли меня не куда-нибудь, а в знаменитую Таганскую тюрьму. «Таганка, все ночи полные огня, — напел я негромко, удивляя конвоиров. — Таганка, зачем сгубила ты меня?..». В «приемном» обыскали, удивляясь, почему доставили прямо сюда, а не в арестантский дом при полицейской части. После чего проверил врач. Ну как врач… Косматый мужик в заляпанном сером балахоне. Смотрел, разумеется, вшей и прочую живность. Тюремный чиновник зачитал мне правила нахождения в Таганке, после чего повели фотографировать. Анфас и профиль. Ослепленный вспышкой, я пал духом, сдал под опись часы — больше ничего ценного у меня при себе не было. Никакой арестантской одежды мне не выдали — лишь тюфяк и ложку с железной тарелкой и кружкой. На этом процедура была закончена, меня определили в одиночную камеру. Типа карантин. Я развернул скатку матраса, внутри которой оказалось тоненькое одеяло и подушка, завалился на нары. Камера три метра на два, привинченный стол и стул, вонючая донельзя параша с крышкой в углу камеры в качестве туалета, высокое окно с решеткой, из которого неимоверно сквозило.
Лег на нары, попытался заснуть. Получалось плохо — сильно себя жалел. А это, как известно, занятие саморазрушительно. Поэтому попытался переключиться на сочувствие другим людям. Кого бы пожалеть? Вику? Совратил невинную девушку, испортил ей судьбу. И хорошую партию с Хруновым, кстати. Сейчас бы уже, поди, была женой самого товарища городского прокурора. Я засмеялся. Этот товарищ, если его в пятом году не пристрелят, в семнадцатом первым делом отправится прямо на мое место. Возьмут вместе с женой в качество заложников. А потом расстреляют. Это если не сбежит в Париж, где он в лучшем случае устроится работать таксистом, а супруга — проституткой. Нет, жалеть Талль категорически не получилось — я ей, выходит, выдал путевку в жизнь. В будущем вся медицина будет стоять на женщинах-врачах, как земля на слонах. Да и не совратил я Вику — все у нас случилось по взаимному желанию и… любви? Тут я крепко задумался, пытаясь разобраться в своих чувствах. Сходу не получилось. Опять вернулся к сожалениям. Винокуров? Нет, этого тоже не жалко. Все что мог, я для него сделал — Славка отвез семью с вокзала на свидание, на словах ему все инструкции передали. Он теперь сам хозяин своей судьбы. Здесь я опять засмеялся. А ведь Емельян, вполне быть может, сидит где-то тут рядом, по соседству. Можно даже перестукиваться. Или что там делают порядочные арестанты? Пускают «дорогу» через решетки с малявами? Хотя последнее, наверное, из криминального опыта будущих сидельцев.
А может, мне графа пожалеть? Десять грамм свинца в плечо — это вполне возможно раздробленные кости. Которые тут сращивать правильно еще не умеют. С полноценной правой рукой можно попрощаться, инвалид на всю оставшуюся жизнь. Это если еще не загноится рана и Шувалов не отправится на кладбище. Это Неверова я отвез к Боброву и стрептоциду. А графа-то небось отправили к военным хирургам. Нет, жалеть Шувалова тоже не получалось. Он выбрал свою судьбу сам.
О! Власовский! Вот кому можно посочувствовать. Я только сейчас осознал, что на милого, доброго обер-полицмейстера повесят Ходынку. Ну а кого еще делать виноватым? Не царя же и не великих князей. Эти прямо по пословице — жена Цезаря вне подозрений. Так что козлом отпущения точно сделают Сан Саныча. Недосмотрел, прозевал. Вот кому бы помочь! Съездить, что ли, на Ходынское поле и осмотреться — что там можно сделать? И в третий раз я горько засмеялся. Ездок из меня сейчас — три метра вперед и сколько же назад.
* * *
Мое самоедство прервал стук ключа по железу в коридоре. Откинулась кормушка в двери, зычный голос произнес «Завтрак»! Еда не поражала воображение — перловка на воде и кусок серого хлеба. Никакого чая — в кружку налили кипятка и радуйся. Думал, что
