Курс на юг - Борис Борисович Батыршин
– Опять я толком не увижу Париж! – жаловался Греве, шагая рядом с Остелецким.
Оба были в партикулярном платье, а барон, кроме того, вертел в пальцах изящную, с серебряным набалдашником тросточку. Другую руку, согнутую в локте, он прижимал к боку, и только внимательный наблюдатель разглядел бы, что пальцы в черной кожаной перчатке не шевелятся.
– Перед свадьбой мы на два дня заехали сюда с Камиллой, так целыми днями только и делали, что мотались по модным магазинам! Как будто нельзя было по почтовому каталогу выбрать и заказать…
– Не понимаешь ты женского сердца, Карлуша, – усмехнулся Остелецкий. – Для любой уважающей себя дамы посещение модистки или, не дай бог, шляпной лавки сродни священнодействию, никакими каталогами его не заменить.
– Все равно досадно! Думал провести здесь хотя бы недельку, а тут – давай-давай, гони гусей! Повременить, что ли, нельзя?
– Нельзя, дружище! Никак нельзя, уж не обессудь. Времени у нас всего ничего: не позже чем через три дня нам надо быть в море.
– Нам? – Барон подозрительно сощурился. – У меня вообще-то медовый месяц…
– Постараемся вас не стеснять. «Луиза-Мария», если верить описанию в регистре Ллойда, достаточно крупное судно. Прикажешь оборудовать для моих людей помещение в кубрике, ну и мне какую-нибудь каютку выделишь. Мешать вам не будем, слово чести. Ну разве что сам захочешь побеседовать…
Побеседовать им было о чем. Старые приятели встретились, как и было условлено, в ресторане отеля «Le Meurice» и после недолгого обеда отправились прогуляться по бульварам.
– У стен есть уши, – наставительно говорил Остелецкий, – а в отеле – в особенности. Дела наши секретные, так что давай-ка побеседуем на свежем воздухе. Так спокойнее.
Их в самом деле никто не беспокоил, хотя на бульваре Сен-Жермен было довольно оживленно. По брусчатке тарахтят железные шины экипажей и цокают лошадиные подковы, с лотков на высоких тонких колесах торгуют жареными каштанами, сладостями и имбирным лимонадом. Остроглазые девицы в крахмальных наколках, с корзинами свежесрезанных фиалок и тюльпанов предлагают душистый товар фланирующим парочкам. Деловито беседуют на ходу мужчины в кепи и котелках, а одинокие зеваки высматривают свободную скамейку, чтобы устроиться на ней с газетой. Никто ни на кого не обращает внимания, и только вездесущие гамены шныряют в опасной близости от карманов прогуливающейся публики.
– Вы бы поостереглись, Гревочка. – Остелецкий цыкнул на особо шустрого оборванца в драном солдатском кепи и рабочей блузе до колен, пристроившегося было за спиной у барона. – Вмиг без портмоне останетесь!
Греве покосился на сорванца, нахмурился и угрожающе поднял трость. Мальчуган отскочил, сделал непристойный жест и выкрикнул что-то непонятное, но наверняка обидное. Барон ответил юному прохвосту оборотом из малого шлюпочного загиба.
– Да оставьте вы его, барон… – Остелецкий схватил Греве за рукав, не давая тому перейти от слов к действию. – Эти оборванцы тоже своего рода парижская достопримечательность. Сочинения Виктуара Гюго помните? Не исключено, что вы сейчас едва не вытянули по плечам какого-нибудь Гавроша. И не забывайте: мы с вами не в Охотном ряду. Если так уж хочется обложить кого-то по матушке, используйте тевтонскую речь, она в плане сквернословия весьма богата и занимательна.
Говорили они по-немецки, которым оба владели в совершенстве.
Греве проводил юного парижанина недовольным взглядом, пожал плечами и двинулся вслед за приятелем. Тот прав, конечно: имея в кармане шведский паспорт, по которому он и приехал во Францию, Остелецкий не желал рисковать тем, что в них опознают подданных Российской империи, благо соотечественников в Париже хватало во всякое время года.
– Кстати, как ты прибыл сюда? – поинтересовался Греве, когда бульвар Сен-Жермен остался позади.
– А по чугунке, дружище, сиречь по железной дороге. Из Петербурга до Варшавы, потом – до станции Вержболово. Там вагоны переставили на узкую колею – и привет, Прусская Восточная железная дорога! Лучше расскажи, как сумел уговорить на эдакую авантюру супругу?
– Да уж пришлось постараться. Спасибо, попалась в журнале статейка одного французского ученого насчет сокровищ местных индейских царьков. Инками их называли, кажется. Камилла как услышала, сразу загорелась. Сейчас строит планы экспедиции в отроги Анд и даже выписала из Швейцарии какие-то особые башмаки для горных восходителей.
Остелецкий ухмыльнулся.
– Смотри, Карлуша, как бы и правда не пришлось в горы лезть! Там, как я прочитал, сплошь лед, снег да королевские кондоры.
– А, вздор… – легкомысленно отмахнулся барон. – Прибудем в Чили, придумаю что-нибудь убедительное. А пока давай-ка поищем, где бы поужинать? У меня, признаться, кишки сводит.
– Может, в «Фоли-Бержер»? – предложил Остелецкий. – Тамошняя кухня вполне даже комильфо, и барышни танцуют весьма пикантные…
– Ты, видать, погибели моей хочешь? – Греве сделал испуганные глаза. – Если баронесса узнает, что я посещаю подобные заведения, да еще и без нее, со свету меня сживет. Нет уж, поехали назад в отель, там и поужинаем. Заодно представлю тебя супруге. Раз уж нам предстоит провести целый месяц на одном пароходе, лучше познакомиться заранее.
– Так она с тобой, в Париже? – удивился Остелецкий.
– А ты чего хотел, братец? У нас медовый месяц, иначе никак. – И махнул тростью, подзывая фиакр.
Париж. Набережная Сены
Несколькими часами позже
– …а потом пришла жена того, длинного. Они перед ней расшаркались, велели подать еще бутылку вина и посидели полчасика. Потом парочка поднялась наверх, в номер, а второй вышел из отеля, взял фиакр и велел ехать к «Фоли-Бержер». Я за ним прицепился и видел, как он вошел в двери. Наверное, до сих пор там сидит. В этом заведении самая увлекательная программа начинается после полуночи, раньше оттуда никто не уходит, и уж тем более одинокий мужчина.
Они беседовали на набережной Турнель, возле парапета, массивной чугунной цепи, протянутой на чугунных столбиках. За парапетом несла мутные воды Сена, а вдоль тротуара тянулись знаменитые на весь Париж развалы букинистов. Там толпились студенты, чисто одетые мальчики в сопровождении гувернеров рассматривали тома приключений мсье Жюля Верна и тонкие сборники детективных повестей.
Юный собеседник Бертона (это был, конечно, он, но только без своей известной всем газетчикам Лондона бороды) презрительно посмотрел на них и пустил сквозь зубы длинный плевок – знак высшего презрения парижских гаменов.
– А тебе-то почем знать? – с усмешкой
