Поправка курса - Василий Павлович Щепетнёв
— Здесь, Исаак Наумович, медицина бессильна. Изменять человеческую натуру? Да если бы и можно было, то стоит ли? Не выплеснем ли мы с водою ребенка? Если Антон Павлович станет законченным эгоистом, будет ли он тем Чеховым, которого вы знаете и любите?
— Знаете, барон (мы с Альтшуллером теперь накоротке, он запросто меня зовет бароном, а я его кудесником), знаете, мне страшно. Вы говорите так, будто у вас есть и снадобье эгоизма.
Этакий порошок, выпил — и стал другим.
— Ну почему же порошок. Практики модификации поведения известны с древних времен, вы и сейчас можете их найти. В монастырях, например. Пост, недосып, молитвы, духовное разоружение — и человек становится послушным и смиренным.
— Не нужно смиренным. Я… Препарат Аф, как с ним дела?
— Я думаю, к осени мне доставят некоторое количество грибов. И я попробую подружить их со здешней почвой. Построю тепличку, грибарню… Ну, и начну постепенно экспериментировать.
— Знаете, я почему-то думаю, что немножечко препарата у вас есть и сейчас. Это в человеческой натуре — оставить что-то для себя. На крайний случай. Про запас.
— Даже если так, что с того?
— Во имя человеколюбия — дайте его Чехову!
Ну вот, перешел, наконец, к делу. Долго ходил кругами — и решился.
— Антону Павловичу?
— Вы знаете другого Чехова? — немного нервно ответил вопросом на вопрос Альтшуллер.
Я задумался.
Мустафа принес кофе, две чашечки. Крепкий турецкий кофе. Контрабандисты привозят. Мустафа и сам контрабандист в недалеком прошлом. К кофе подал восточные сладости.
— Попробуйте — с рахат-лукумом. Совсем другое действие.
Альтшуллер перечить не стал. Думает, вдруг да такая малость подействует на меня.
Но сочетание ему понравилось. Турки знают толк и в кофе, и в сладостях.
— Препарат, положим, найдется. На одного человека. На Антона Павловича Чехова. Но…
— Что «но»?
— Он не самый подходящий объект. Слишком уж далеко зашёл процесс. Нет, я не сомневаюсь в препарате Аф. Но это все же не живая вода.
— Вы думаете, не поможет?
— Просто не знаю, — колебался я.
— Сейчас он обречён. А так — появится шанс, не правда ли?
— Появится, — согласился я.
— Тогда что теряет Чехов? Даже если не поможет?
Я вздохнул. «Вы не так ставите вопрос. Что потеряет медицинская наука — если Чехов умрёт? Он будет дискредитирован, препарат Аф. А вместе с ним буду дискредитирован и я» — вот что означал мой вздох.
— Всю ответственность я беру на себя, — быстро сказал Альтшуллер.
Я всё ещё колебался. Какую ответственность? Что значит «беру на себя»?
— Неужели вам не хочется изменить историю? — добавил Альтшуллер аргумент невероятной силы.
Хочется, не хочется… Надо! Меня для этого Шеф и послал — менять историю. Очень ему интересно, что из этого выйдет.
Я вздохнул ещё раз и сказал:
— А давайте!
И тут же начал ставить условия.
— Лечебный процесс будет проходить здесь. Я подготовлю флигель, и помещу в него больного. Вы обеспечиваете двух сиделок, чтобы работали круглосуточно посменно. Процесс займет около трех недель, возможно, даже больше — исходя из опыта предыдущих случаев. Вы будете вести собственный дневник наблюдений, в котором отмечать всё происходящее с больным. Больной подписывает согласие на экспериментальное лечение и отказывается от любых претензий в случае любого исхода. Больной подписывает согласие на обезличенное использование данных с целью научных публикаций. Больной письменно соглашается на фотографический дневник, который может быть опубликован в виде, не раскрывающем личность больного и не наносящем ущерба его чести и репутации.
Альтшуллер посмотрел на меня ошеломленно:
— Это… Это так в Англии принято?
— Именно. И будет принято у нас. Во благовремении. С целью избежания претензий и недоразумений. Вот стандартные требования и стандартные формы. Больной должен ознакомиться, внести свои данные и подписать, — я передал доктору папочку с бумагами. Таких папочек на полке полдюжины — знак готовности к серьёзной исследовательской работе.
— Хорошо. Я постараюсь уговорить Антона Павловича, но если…
— Если хотя бы одна бумага останется неподписанной, ничего не будет. В смысле лечения — не будет. И это не обсуждается.
Теперь о том, как обычно протекает процесс.
На первой стадии под влиянием препарата Аф происходит массовая гибель палочек Коха. Это вызывает лихорадку всегда, высыпания и спутанность сознания часто. Зависит от количества палочек. Думаю, у больного их немало, — я нарочно обезличил пациента, теперь для меня он не Чехов Антон Павлович, врач, драматург и прозаик, а просто больной. — Обыкновенно эта стадия длится один-два дня, но при далеко зашедшем процессе может длиться и дольше. Затем идет стадия восстановления: каверны в легких рубцуются, и, частично, легочная ткань восстанавливается. Одновременно с этим запускается процесс реабилитации: системы человеческого организма, освобожденные от туберкулезной и кишечной интоксикаций, начинают приходить в здоровое состояния.
Совместно с препаратом Аф больной будет получать специальный трехкомпонентный кефир, а также диету, обеспечивающую восстановление органов и тканей. Весь процесс таким образом займет три-четыре недели, после чего ещё в течение дополнительного месяца больной будет адаптироваться к новым возможностям. В это время крайне важно будет привить больному навыки здорового образа жизни с использованием данных гигиенической науки, то есть гигиены питания, гигиены труда, гигиены отдыха, гигиены жилища и тому подобное.
Ну, а далее больной, ставший здоровым, сам отвечает за собственную судьбу.
Вот такой план, Исаак Наумович.
Начинаем работать, или как?
Альтшуллер думал. Ну да, он-то привык к мягкому обхождению, расслабленности и необязательности русской провинциальной медицины. Хочет больной курить — ну, пусть курит, хоть и нехорошо. Хочет вместо рисовой каши шашлык — ну, что поделать. Хочет поехать в Москву — пусть едет, хотя это перечёркивает месяцы труда доктора. Если нельзя, но очень хочется, то можно. А тут иное. Вся ответственность на больном. Не нравится — не лечись.
— Строго это у вас в Эдинбурге, — наконец, сказал он. — Но если будет
