Горькие травы Чернобыля - Евгений Константинович Новиков
Конечно, мне хотелось поговорить. Но мой новый друг решительно пресекал все попытки разговора, отвечая короткими, односложными репликами.
Ночная Припять была красива. И не такая уж маленькая. Мы петляли, сворачивали с ярко освещенных улиц на какие-то пешеходные дорожки и вылетали на новые улицы. Редкие прохожие, еще более редкие автомобили, совсем молодая зелень, кусты сирени и тончайший, умиротворяющий запах весны, так присущий майским праздникам. Господи, не будет уже в этом городе майских праздников…
Как быстро ко всему привыкаешь. Явная ненормальность ситуации, а вот – словно и не со мной всё это, словно смотришь кино про самих себя. До безумия фантастическое кино…
Большая группа людей выходила из Дворца культуры «Энергетик». Наверное, закончился последний киносеанс или спектакль. Люди расходились небольшими группками, долетал женский смех и громкие мужские возгласы, но слов было не разобрать.
А вот и сюрприз – типичная советская желто-синяя машина ГАИ крутила мигалкой на углу улицы. Я было инстинктивно сбавил ход, но Стасик лишь презрительно фыркнул, сильнее закрутил педалями, и мы пронеслись мимо. Не было никакого дела гаишникам до подростков, кативших среди ночи по улицам небольшого и тихого советского города.
Петляли еще минут десять. Маленькие колёса «Камы» ноги не радовали. Вот и окраина. Последний асфальт, последние фонари и сгустившийся мрак молодого сосняка. Велосипедные фары не слишком ярко освещали бетонную дорожку. Колёса неприятно трясло на стыках плит. Видимо по этой бетонке рабочие АЭС коротали путь в город.
Вскоре показалась и сама станция. Зарево огней, высокие вентиляционные трубы энергоблоков и запах реки. Станция приглушенно гудела. То ли так шумят турбины, то ли бетономешалки работают. Как всё спокойно и мирно. Но я-то знал, какой опасный эксперимент идёт в эти часы на проклятом четвёртом энергоблоке. Вот интересно, откуда об этом было знать Стасю? Он ведь знает, что будет?
Стасик резко свернул с бетонки куда-то вбок, и дорога пошла под уклон. Ещё пять минут петляния непонятно где – и впереди блеснула вода.
Мы остановились. Пахло рекой и рыбой. Не люблю этот запах. Другое дело море, солёный воздух, насыщенный бромом… Мне вдруг остро захотелось домой.
– Это пруд-охладитель, – вдруг заговорил Стасик вполголоса, – его водой охлаждают реактор, поэтому вода теплая даже зимой. И здесь всегда много рыбы.
– Радиоактивной? – прокашлявшись, поинтересовался я.
– Вода чистая и рыба чистая, – не обиделся Стась, – мы здесь часто рыбу ловим. Да весь город ловит – не переловит. А река – чуть ниже. Река Припять, она впадает в Днепр.
– А Днепр впадает в Черное море, – ехидным голосом перебил я Стаса, – не учи учёного географии УССР.
Климчук очнулся и резко открыл глаза. Ему показалось, что зеленый торшер возле телевизора недавно погас и вот опять включился. Лельченко вроде бы продолжал спать.
Володя осторожно поднялся с дивана – решил проведать меня, на всякий случай.
– Как там парнишка? – не открывая глаз, неожиданно спросил Лельченко.
Да, сон у деда чуткий. Кошка бы позавидовала.
Климчук заглянул в комнату. Секунду смотрел на тахту.
– Спит, аж сопит, – негромко объявил он деду, – беспокойно
как-то спит. Намаялся за день. Ишь, кеды разбросал!
– Полночь, – подавляя зевоту, сказал Николай Григорьевич, – ты тоже поспи. Ещё есть время…
– Короче, вода в пруду-охладителе чистая, – невозмутимо продолжал Стасик, – второй контур реактора, это тебе – не первый. Я знаю, у меня отец на втором блоке работает. Нет, работал… Нет, работает. А станция в полукилометре отсюда. Мы всё хорошо увидим. Сколько на твоей «Электронике»?
– Ноль-ноль сорок две, – сказал я, включая подсветку часов.
– Зачем ты меня сюда притащил? Увидим взрыв и будем светиться в темноте все пять минут оставшейся жизни?
Стасик шутку оценил. Засмеялся, закашлялся. Кстати, они всё время кашляли, оба.
– Мы успеем посмотреть и быстро смотаем удочки! До станции всё же не близко.
– Ага, в прошлый раз ты тоже так говорил, – в разговор вдруг включился смуглый и чернявый Богдан, – тогда, 26-го, на мосту.
Стась нахмурился, насупился:
– Тогда откуда я мог знать, что через мост прошло облако взрыва. Теперь-то знаю…
– Зато я, как Сократ, знаю, что ничего не знаю, – я начал злиться.
– Мне кто-нибудь, что-нибудь, наконец, объяснит?
Богдан разлегся на траве, раскинул руки и стал рассматривать звездное небо Полесья.
Хорошая мысль, кстати – ноги давно гудели от усталости. Идея явно понравилась и Стасику, он положил велосипед и присоединился к Богдану. Мне оставалось лишь последовать их примеру. Яркие огни станции отражались от реки, так что полной темноты не было. Стась перевел взгляд умных глаз на меня, посмотрел на Богдана и вновь на меня.
– Я объясню, как смогу и как сам понимаю всё это, – заявил он.
Рассказывал он долго. 26-го апреля они узнали об аварии в школе. Точнее шли разговоры о пожаре на станции и о том, что может быть утечка радиоактивности. Всех распустили по домам. В городе особой тревоги не было, не первый раз авария, не в первый раз пожар.
Привыкли. Вот только странно першило горло и резало веки. Они с матерью не могли дозвониться на станцию к отцу. Телефоны в городе не работали. Несмотря на запрет, Стасик решил поехать на станцию на велосипеде. По пути, на беду, за ним увязались семиклассники Ромка и Богдан. Соседи. Проехать на АЭС было уже невозможно – всюду на подходах стояли посты милиции, машины ГАИ с областными номерами. Появились и солдаты. Поехали на путепровод, так здесь называли мост через железнодорожные пути. Там милиции не было. С моста открылась жуткая картина разрушенного четвертого блока – огромный, черный завал, языки плохо видимого фиолетового пламени и марево раскаленного воздуха над реактором.
Они не знали, что реактор разрушен, что мост ночью посыпало всеми изотопами элементов таблицы Менделеева, что в непонятной, похожей на пепел необычной пыли путепровода спряталась невидимая радиоактивная смерть.
– Понимаешь, я должен был догадаться, – Стась говорил хмуро, но спокойно, тогда как младший Богдан шмыгал носом и всхлипывал, – воздух был тяжелый, не наш, резал горло, обжигал, а я подумал, что это жара.
В общем, они сидели на великах и смотрели на станцию. А мимо, по мосту, то и дело проносились легковушки, поднимая облака радиоактивной пыли. Это бежали из города люди, правильно и быстро понявшие масштабы беды. А парни смотрели и смотрели на разрушенный блок. Наверное, с час. Стало плохо. Странно побелела, а потом вдруг потемнела кожа. Невыносимая тошнота. Младшие первыми сползли с велосипедов.
Больше Стасик не помнил ничего.
