В августе сорок первого (СИ) - Тарханов Влад

А сейчас ему надо было напрягаться изо всех сил. Им была подготовлена операция по выселению из Западной Белоруссии неблагонадёжного контингента жителей, большую часть из которых подозревалась в симпатии к белорусским и польским националистам. Было заметно, что списки были составлены примитивно, в них было много ни в чем не виноватых людей, но начальник НКВД БСССР поставил своим подчиненным задачу убрать из страны двадцать тысяч «неблагонадежных», а те, как всегда, сумели перевыполнить задание, подготовив списки на двадцать две тысячи с лишком человек. Но тут пришли другие списки из Москвы. И эти списки Лаврентия Фомича потрясли. Там четко было указано, кого необходимо было арестовать, кого актировать на месте, кого постараться привлечь к сотрудничеству. А кого — отправить на перевоспитания в более прохладный климат. При этом необходимо было провести тотальное переселение населения из Западных регионов Белоруссии. Очень не понравилось Цанаве и то, что в его владениях проводила сверхсекретную операцию НКВД СССР, группа товарищей, которым надо было только оказать содействие, но что это за операция, белорусский нарком даже не догадывался.

Особенностью ситуации в Западной Белоруссии было очень большое влияние на население польского враждебного контингента, в первую очередь бойцов Армии Крайовой, поддерживаемые местными католическими священниками. Присоединение к Белоруссии Виленского края произошло после того, как Сталин узнал от товарища Виноградова о постоянном сепаратизме прибалтов. Хрен им, а не Виленский край! — этой емкой фразой можно было точно выразить мнение вождя по этому вопросу. В этой реальности республики Прибалтики не были формально присоединены к СССР, хотя в них пришли к власти «правительства народного согласия», которые состояли из просоветских сил, а в самих республиках располагались военные базы РККА. Так что и формального повода передавать «каунасским сидельцам»[1] Виленский край никакого не было, а желания — и подавно.

Виленский университет был тем заведением, где основную массу преподавателей составляли поляки да немцы, в их числе был известный педагог и белорусский просветитель Вацлав Леонардович Ивановский. Будучи сыном известного инженера Леонарда Станиславовича Ивановского, который много сделал для развития винокуренной промышленности в Российской империи, а вот его сын Вацлав с юности увлекся революционными и социалистическими идеями, став одним из основателей Белорусской революционной и Белорусской социалистической громад. Вот только пролетарский интернационализм его совсем не привлекал. Он искренне считал, что белорусский народ исторически заслужил право на независимость, поэтому в правительстве Белорусской народной республики, державшейся на немецких штыках, Вацлав Ивановский стал министром просвещения. Когда начались серьезные разборки между польскими и русскими армиями на территории Белоруссии, Вацлав, разочаровавшийся в политической деятельности, стал ректором Минского педагогического института. От внимания большевиков ректор Ивановский сбежал в Варшаву, а после исчезновения Польши оказался преподавателем в Вильно. Последние два года он жил под страхом ареста, не верил Вацлав Леонардович в то, что большевики забудут о его националистической деятельности. И когда за ним и его семьей пришли сотрудники всесильного наркомата внутренних дел, виленский профессор почувствовал некоторое облегчение. Все стало совершенно ясно. Но вместо пыток профессора ожидала беседа с достаточно вежливым сотрудником НКВД, который сообщил профессору, что его деятельность была рассмотрена ответственными представителями органов, которые сделали вывод о том, что для советской власти профессор Ивановский не враг. Искренне заблуждающихся советская власть не наказывает, а потому хочет предложить гражданину Ивановскому важную работу: организацию Приморского университета в далеком городе Комсомольске-на Амуре. Важность этого проекта в том, что Приморский край осваивается представителями самых различных национальностей СССР и надо постараться сделать так, чтобы они имели возможность получать образование и знания своих национальных языков, истории и далее в том же духе. Узнав о бюджете этого проекта Вацлав Леонардович приятно возбудился и долго не ломался, дав себя очень быстро уговорить. На следующий день он отправился с грозным предписанием в далекий город на реке Амуре[2]. Для него будет не совсем приятным сюрпризом то, что Амурский государственный университет будет готовить только учителей начальных классов, в которых будет обучение детей родным (национальным) языкам и диалектам. А упор будет в максимальном выпуске из университета специалистов, владеющих языками пограничных государств: китайского, японского, корейского и их диалектов. Немного побарахтается, повозмущается, но возьмется за дело со всем своим энтузиазмом. Все-таки педагогика у него призвание, а не политика. И не будет теперь в Минске бургомистра Ивановского.

— Михась, тебя к особисту! Чаво натворил? — голос Дмытра Перебийноса, товарища Михайлы Ганько, был весел. Никакой опасности в вызове к особисту Митя не увидел. Михась был человеком абсолютно лояльным властям, начал обучение в Виленском университете на медицинском факультете, но проучился всего год. Тут Польша быстро проиграла войну, и молодой парень очутился в деревне Лужковке директором неполной средней школы (сказывался огромный дефицит просто грамотных людей). Оттуда был призван в РККА, где и служил рядовым, сошелся с потомком запорожских казаков Димой Перебийносом. Как тот получил свою фамилию от далекого боевого предка, или потому что тому кто-то в бою нос перебил, или тот сам мог одним ударом свернуть нос врагу или неосторожному товарищу, кто знает? А вот Перебийнос был замечен в том, что частенько крутился около начальника особого отдела их части. В стукачестве замечен не был, но большинство бойцов держались от потомка гордых запорожцев подальше.

Начальник особого отдела 2-й отдельной легкотанковой бригады, лейтенант госбезопасности Петр Потапович Головань, был сегодняшней работой доволен. Вербовка Михаила Ефимовича Ганько прошла без особых проблем. Человек грамотный сразу же понял, что ему выгоднее быть не рядовым, а работать в политотделе, и параллельно сотрудничать с особым отделом, этому раскладу душа белоруса-хитрована не сопротивлялась и минуты. Типичный приспособленец. Почему в его личном деле появилась отметка о неблагонадежности, Головань не знал, но отметку о возможности вербовки тоже пропустить не мог. Сначала он подпустил к Ганько своего человека, а когда тот втерся в доверие и прощупал «фигуранта», выяснив его абсолютную аполитичность и беспринципность, Петру Потаповичу оставалось поставить в этом деле жирную точку. Надо заметить, что Головань умудрился, сам не зная, поставить точку и в жизни Ганько, который погибнет в сентябре сорок первого года в бою с немецко-фашистскими захватчиками. Никакого героизма в его гибели не будет: неудачный разрыв крупнокалиберного снаряда, осколок, вонзившийся в тело бойца, мгновенно умершего от болевого шока. В ТОЙ реальности, откуда пришел Виноградов, Миша Ганько прожил подольше: попал в сорок первом в плен, был освобожден по протекции белорусских националистов, работал пропагандистом батальона «Дальвиц»[3], в мае 1945 года исчез, погиб в 1947 году во время задержания сотрудниками госбезопасности, будучи заброшен новыми хозяевами в белорусскую националистическую подпольную организацию «Чёрный кот»[4].

— Кто тут доктор? На выход с вещами! — голос дежурного вертухая был уставшим и немного приглушенным. Обычно такие команды произносились громко и с вызовом: хоть какое-то развлечение на монотонном скучном посту. В «Американке» развлечений было вообще маловато. Тюрьма, ставшая СИЗО КГБ Белоруссии, отличалась железным порядком.

Борис Дмитриевич Рагуля стал собирать вещи, которых было буквально кот наплакал. Его называли доктором в ироничном тоне, потому что этот молодой человек, которому зимой исполнилось всего двадцать один год, начинал учиться на медицинском факультете университета в Вильно. Этот университет дал основную массу кадров убежденных белорусских националистов, что вызвало серьезный интерес со стороны НКВД, которое решило это гнездо вычислить и вычистить. Правда, Цанава предлагал убрать весь преподавательский состав на работы в южную часть Крайнего Севера, на что последовал окрик из Москвы: «Уймись, дурак!», так что пришлось вместо быстрого решения отправлять в Вильно нескольких толковых следаков, чтобы действительно разобрались, а не как всегда. Рагуля родился в деревне Турец Новогрудского повета, учился в Новогрудкой гимназии, был у учителей на неплохом счету, а вот из медицинского факультета был призван в армию государства Польского, закончил унтер-офицерскую школу, был хорунжим, офицером связи, воевал с немцами, попал в плен. Там же был завербован Абвером, прошел начальную подготовку, ему организовали побег из лагеря военнопленных, откуда он перебрался в городок Любче, где устроился преподавателем немецкого языка. Получил задание по сбору развединформации о войсках Западного Особого военного округа. Перебрался на жительство в Минскую область, но в январе 1941 года был арестовал бдительными сотрудниками НКВД. Суд приговорил молодого парня к расстрелу, доказательств шпионской деятельности было более чем достаточно, и никто с убежденным белорусским националистом церемониться не собирался.