Владимир Перемолотов - Все рассказы про Ирокезовых
Видя изобилия восхитительной женственности, ничем не прикрытые тела первых красавиц Египта и окрестностей Ирокезов младший только мычал от страсти. Он наливался кровью, становясь, все больше и больше похожим на носорога.
Женщин было настолько много, а красота их так притягательна, что он застыл в нерешительности — с кого начать? Краем глаза он увидел, что отец шагнул вперед. Тот все решил сам. Ощутив под руками ласковость кожи, он подумал:
— «Ах!»
Но мысль эта была мимолетна, она пропала, едва возникнув. С другого конца зала до него донеслись полные любовной истомы стоны женщин над которыми трудился его сын, вкладывая в любовь весь энтузиазм молодого, диетически накормленного тела.
Ирокезов-старший выдохнул воздух, и все кругом завертелось…
Так были зачаты 300 спартанцев.
Сорок восьмая история. Храм Артемиды
При всех своих отличиях от обычного человека Ирокезов-младший в одном походил на всех представителей рода человеческого — он хотел казаться лучше, чем был на самом деле. Не заботясь о своей красоте и интеллекте он пренебрегал уловками человеческого разума, приукрашивавшего тело драгоценностями, а ум — почерпнутыми из книг мудростями.
Но когда речь заходила о силе и могуществе, Ирокезов младший прилагал все усилия, чтоб окружающие считали его всемогущим. Более всего он хотел бы походить на какое-нибудь стихийное бедствие. По молодости лет герой пробовал подражать урагану: в раздражении сильно сопел, шумно рыгал, изображая гром, но хотя это и пугало окружающих до содрогания большого удовлетворения не получал. Ему хватало ума понимать, что все это — дешевая подделка.
Однако, однажды Судьба забросила его в Новый Свет, где он и понял, что только тут он может найти то, что безуспешно искал в Евразии. Едва он увидел первого курящего индейца, то понял, что проблема уже решена. Научившись курить, он без всякого напряжения становился родственником любой огнедышащей горе и свойственником землетрясениям и оползням. Так, держа трубку в зубах, с мешком табачной рассады за плечами он появился в Греции.
Ирокезов-старший, надо сказать, неодобрительно отнесся к увлечению сына.
— Кушай морковь, — говорил он ему, — и это сделает тебя мощным, как еще не известное науке животное!
Но сын не слушал отца и продолжал смолить трубку за трубкой, наводя ужас на окружающих…
В то замечательное время Ирокезовы избрали своей резиденцией прекрасный Греческий город Эфес. Хотя их присутствие и приносило некоторое беспокойство жителям (это случалось, когда у Ирокезова — старшего начинался запой и он, в пьяном виде, обуреваемый всевозможными пороками, стремился к осквернению храмов), они все же терпимо относились к Ирокезовым. Их присутствие в городе давало полную гарантию от каких-либо неприятностей со стороны неприятелей. Уверенность в этом была настолько велика, что жители города своими руками разрушили городские стены и построили из этого материала храм Артемиды, ставший одним из Чудес Света. Правда и тут Ирокезов-старший вмешался в дела строительства. Первоначально жители города хотели строить храм Весты, где все жрицы должны были быть сплошь девственницами, но Ирокезов-старший воспротивился:
— Это все до первого запоя, — пояснил он. — О вашей же репутации забочусь!
Храм получился на славу!
Со всех сторон потекли к нему паломники, желавшие увидеть одно из чудес света — это наверняка и Великих Ирокезовых — это если повезет. Все было бы хорошо, если б не здоровье Ирокезова-младшего. Отец стал замечать, что сын его желтеет, а по ночам его душит сухой кашель.
— Брось курить — говорил отец сыну — а то пожелтеешь как китайский мандарин, или того хуже — как померанец…
— А-а-а. — беспечно махал рукой сын и выходил во двор, где его ждали приятели.
Не смотря на тяжелый характер Ирокезова-младшего, среди городской молодежи у него было много приятелей. Называя вещи своими именами должен сказать, что Ирокезов-младший был кумиром золотой молодежи. Трудно сказать чего было больше в чувствах его друзей — искреннего почтения, любви или страха, но герой в этом и не старался разобраться. Главное — ему было весело, а все остальное было не существенно. Любое чувство принималось им как должное.
Во дворе его ждали сыновья начальника городской стражи, Силькидорха, Кальций и Натрий, знаменитый городской банщик Сарпевул и жрец нового храма Герострат.
После отеческого внушения настроение у Ирокезова-младшего было пасмурным. Он хмуро оглядел друзей, недружелюбно осведомился:
— Месяц у нас какой нынче?
— Месяца пока не видно, — сказал младший из Силькидорхов, Кальций.
— Дурак!
— Сентябрь! — вспомнил Герострат.
— А день какой?
— Пятница.
— Ладно. Будем мой день рождения отмечать. Эй ты, недомерок — Ирокезов младший посмотрел на Кальция. — Ну-ка беги за подарками. И сестру не забудь.
Сарпевул сам, без напоминания, побежал в баню и вернулся, катя перед собой бочку пива.
— Сколько же тебе сегодня стукнет-то?
Все еще мрачный, Ирокезов сказал:
— За такие вопросы я тебе сейчас сам так дам…
— Охота тебе еще меня бить — схитрил Сарпевул, — еще аппетит потеряешь. Ты б пивком развлекся.
Через полчаса, когда рабы накрыли столы, появился Кальций. Он тащил позолоченные доспехи своего отца.
— Поздравляем с днем рождения, — жалобно сказал он — Желаем счастья в личной жизни.
— И в личной жизни, значит, то же? — поинтересовался Ирокезов-младший. Он встал с места и несколько раз обошел вокруг Кальция.
— Ты, метр с кепкой, ты почему сестру не привел? А?
Кальций побледнел, чувствуя неизбежность расплаты.
— Отец, — забормотал он. — Отец, понимаешь, её замуж выдал, как водиться… Ты уж…
Ирокезов-младший еще походил вокруг Кальция и переспросил для верности.
— Выдал, значит, сестру-то? Вы-ы-ыдал! У-у-у-у предатель!
Он развел руками, но бить младшего Силькидорха не стал, только плюнул тому на штаны.
Не веря в такую удачу — за дружбу с Ирокезовым-младшим часто приходилось расплачиваться своими боками — Кальций поднял голову и увидел садящихся за стол гостей.
Все ели и пили, но чувствовалось, что праздник не задался. Душой любого сборища всегда был Ирокезов-младший, а как раз сегодня он не был расположен к веселью, да и вся эта кутерьма с днем рождения была им затеяна не веселья ради, а чтоб разогнать тоску навеянную папашиными словами.
После каждой перемены Ирокезов младший ворчал:
— Мандарин, померанец….
И топил темное чувство тоски большими глотками черного Баварского пива.
Видя сумрачность своего кумира, поначалу и гости вели себя сдержанно, однако, изобилие пива и доброго кипрского вина сделало свое дело. Сперва Кальций, а затем и Натрий набравшись вина сверх меры завели песню, восхваляющую мужские и воинские доблести юбиляра. Кончиться это могло либо смехом, либо кровью. Сарпевул пристально следил за Ирокезовым, рассчитывая при первых же признаках недовольства броситься за Ирокезрвым старшим. Ведь кто-то должен будет унять избиение и водворить мир под оливами? Сам Сарпевул это сделать не рисковал. Он считал, что его голова чертовски симпатична и самое подходящее место для неё — у него на плечах. Как раз посредине. Он ждал ужаса, однако ничего страшного не произошло, ибо неожиданное не бывает страшным.
Ирокезов младший смотрел на братьев сперва неодобрительно, но затем взгляд его смягчился. Их пьяные ужимки напомнили ему семейку орангутангов с Суматры — лет 150 назад они были там с папашей, вместе с экспедицией Сндбада-морехода. Потом он улыбнулся и стал хохотать.
Сарпевул вздохнул с облегчением — пронесло, но судьба распорядилась иначе. Смех Ирокезова внезапно перешел в кашель. Он кашлял и кашлял. Крупные капли пота выступили у него на лбу, глаза начали вылезать из орбит. Рывком он опрокинул стол. Гости бросились в рассыпную. Разом протрезвевшие братья Силькидорхи бросились за папашей. Ирокезов старший выскочил во двор в нижнем белье — братья подняли его из постели.
Кашель сгибал сына пополам. Запрокинув его голову назад, отец влил в сына чашу критского и снял приступ. Подняв сына на руки он вошел в дом, а через минуту во двор вылетили все курительные принадлежности — три трубки и пол мешка табака. Из дома донесся рев Ирокезова старшего:
— Еще одна трубка табаку, и если ты не помрешь от неё сам, я своими руками отправлю тебя в преисподнюю…
Отец шутить не любил. Присутствие на семейной сцене в планы гостей не входило, и они поспешили уйти. Герострат, шедший последним, воровато оглядевшись, ухватил узелок с табаком и исчез в темноте.
Через несколько минут он вошел в храм. Герострат был молод, и мысли его были полны тщеславия. Понимая, что никогда ему не сравниться со своим кумиром он надеялся, что станет ближе к нему, если переймет кое-какие его привычки.
