Пьер Жиффар - Адская война
Этот человек был замечательно красноречив. Я еще не слыхал оратора, который бы умел находить такие убедительные аргументы.
— Патрон, — сказал я, — плох тот военный корреспондент, который отступает перед опасностями. Ведь и экспедиция на «Монгольфье» грозила опасностью. Мы не нашли немецкой эскадры, но если бы нашли… Не даром же покойный аэрадмирал назвал себя и своих солдат обреченными. Словом, я согласен!
— Я был уверен в этом… Обедайте сегодня со мной. Мой шурин, Марсель Дюшмен, морской офицер, участник экспедиции, уполномочен сообщить нам — разумеется, под условием соблюдения тайны — подробности экспедиции, которые хранятся пока в секрете.
Марсель Дюшмен, с которым патрон познакомил меня за обедом, был молодой человек, стройный, темно-русый, с застенчивой улыбкой, с кротким взглядом нежных голубых глаз. Но с первых же минут знакомства я почувствовал, что он обладает сердцем героя. Природа любит такие контрасты.
Он сообщил нам следующее.
В течение нескольких лет адмирал Лелу подготовлял, в величайшей тайне, новый тип войска «людей-крабов» или просто «подводных», как они были названы. Задачей их было уничтожение при помощи плутонита надводных и подводных судов всякого рода, стоявших близ берегов или в гаванях. Костюм, который они надевали, походил на обыкновенный водолазный — с той разницей, что он не нуждался в доставке воздуха извне, по трубке. Атмосфера, окружавшая подводного солдата в его герметически замкнутом костюме, не портилась: выдыхаемая углекислота захватывалась приспособленным к костюму аппаратом, в котором она разлагалась, освобождая кислород: таким образом, состав воз духа оставался постоянным. Благодаря этому приспособлению водолаз, раньше как бы привязанный к поверхности моря, теперь освобождался.
В камере подводной лодки — торпеды мог поместиться только один человек...
— Вам известно, господа, — продолжал Дюшмен, — что английский флот господствует в Канале[1] и на Северном море. Германия ограничивается обороной берегов и не рискует вступить в бой с несомненно сильнейшим противником. Тем не менее, она готовит высадку в Англию. Мы получили об этом вполне точные сведения через лазутчиков. Эскадра аэрокаров, которой еще никто не видел, но которая, конечно, существует (маленькая эскадра, разрушившая Гаагу, была только отрядом разведчиков) на равнинах Шлезвига или, быть может, на Гельголанде, должна перенести в Англию отряд в двадцать тысяч человек. Но, в связи с этой воздушной, предположена и морская экспедиция. В устье Эльбы, под охраной пяти броненосцев в двадцать шесть тысяч тонн каждый, строятся пятьсот плоскодонных судов на двести человек каждый. Считайте, сколько это составит…
— Сто тысяч человек, — живо подхватил г. Дюбуа.
— На буксире у торговых пароходов, они рассчитывают пробраться в Англию в тумане, который в это время года сгущается до полной непроницаемости. В таком тумане английские гиганты, дредноуты и крейсера, осуждены на неподвижность. И под его охраной немцы надеются пробраться в Англию. Но мы намерены предупредить их. Сегодня вечером отряд из ста двадцати «людей-крабов» отправляется в устья Эльбы на подводном судне «Разведчик» и там уничтожит броненосцы…
— Черт возьми, — вырвалось у меня. — Но в устье Эльбы подводных судов, охраняющих германские берега, должно быть как песку морского…
— Да, конечно, но мы рассчитываем на неожиданность. Видите ли, потом, когда результаты нашей экспедиции обнаружатся, будут, конечно, выработаны и приняты всевозможные меры против таких сюрпризов. Но теперь никому и в голову не придет мысль о возможности подобного предприятия. Нам доподлинно известно, что этот тип подводного войска совершенно новый, что нам удалось сохранить тайну. Дня через два — три она перестанет быть тайной — потому-то адмирал Лелу и принимает вас в отряд — но пока никто не подозревает о ней. В этом наша сила.
Отправляясь обедать к Дюбуа, я простился со своими и явился к нему готовым к отъезду. Он проводил нас с г. Дюшменом на вокзал, где мы простились с ним, не без подавленного волнения.
К ночи мы уже были в Дюнкирхене, где стоял наш подводный «Разведчик». Г. Дюшмен познакомил меня с начальником отряда «подводных», Шарлем Реальмоном, братом того офицера, с которым я познакомился в Монбланском арсенале, и с командиром «Разведчика», лейтенантом Берже. Когда мы явились на судно, все уже было готово к отъезду, и вскоре мы тронулись в путь.
Мы сидели в отделении командира. Не спуская глаз со своих приборов, он прислушивался к какому-то таинственному голосу, исходившему из металлической трубки и указывавшему путь. Отдельные фразы вроде: — «Это огни Остенде!…» «Я вижу маяк», и т. п. — поразили меня. Стало быть, он получает сигналы с поверхности моря?
— С кем он разговаривает? — спросил я вполголоса у моего соседа.
— С воздушным шаром, — ответил Марсель Дюшмен.
Заметив мой изумленный взгляд, он засмеялся и объяснил мне, что ночью «Разведчик» пользуется услугами привязного воздушного шара. Это не представляет опасности — прибавил он — в виду темноты, и того обстоятельства, что эта часть моря занята дружественным флотом. Днем, во всяком случае, шар опоражнивается и убирается, так как он слишком заметен; но по ночам он значительно облегчает нам движение. Указания передаются по телефонной проволоке. Мы, в свою очередь, передвигаем его туда же, куда сами движемся. Словом, мы странным образом воспроизводим старую басню о безногом и слепом.
В эту минуту снова раздался голос из трубки — но уже другой, не тот, что говорил раньше.
Боже мой! Но ведь я знаю этот голос, я уже слышал его!..
Передо мной всплыла картина «Монгольфье», озаренного снизу багровым заревом пожара, сверху белым светом прожекторов «Сириуса»… Грохот взрыва, сноп пламени, вопли погибающих — и моя, моя рука повинна в этом!…
— Что с вами? Вам дурно? — с беспокойством спросил Дюшмен.
— Кто у вас там на шаре? — с трудом проговорил я.
— Один из наших офицеров и уполномоченный главного штаба английской армии, поручик Том Дэвис… Да, да, понимаю ваше изумление, ведь вы же сообщали в «2000 годе», что поручик Дэвис погиб вместе с Рапо и экипажем «Монгольфье» от бомбы Джима Кеога! Нет, он спасся истинным чудом… Скоро он явится к нам.
Не могу выразить охватившей меня радости. Я с трудом подавлял свое нетерпение. Я мог бы, конечно, попросить лейтенанта Верже позволить мне переговорить с Дэвисом по телефону, но это значило бы отрывать людей от дела. Между тем, плавание при таких условиях требовало постоянного внимания. Итак, я решился ждать утра.
Наконец, я услышал распоряжение о подъеме судна.
— Мы выйдем на поверхность, — заметил Марсель Дюшмен. — Пора убрать шар.
Это заняло немного времени. В одну минуту шар был опорожнен, принят на судно, и мы тотчас же опустились на двенадцать метров глубины. Спустя минуту Том Дэвис вошел в наше отделение.
Я поднялся ему навстречу. Глаза наши встретились. Он пристально посмотрел на меня, но видимо не поверил глазам, думая, что обманут случайным сходством. Я молча, с улыбкой смотрел на него. Он взглянул еще раз и бросился ко мне, протягивая обе руки.
— Вы, дорогой друг! Вы здесь? Здесь? Живой! Целый и невредимый!
Я мог только повторить то же самое, с волнением пожимая ему руки.
— А вы, милый? Вы тоже здесь? Вы, которого я считал убитым гранатой Джима Кеога!
Но имя авантюриста, по-видимому, ничего не сказало молодому офицеру; тогда я назвал другое — и лицо его просияло.
— Мисс Ада еще третьего дня ничего не знала о вашем чудесном спасении; очевидно, вы были лишены возможности ее уведомить. Если бы вы знали, как она горевала! Надеюсь, теперь она уже получила известие.
— Только вчера я получил возможность известить ее.
— Расскажите же мне, как вы спаслись! Мы уселись, и Том Дэвис поведал мне историю своих приключений.
— В момент взрыва «Монгольфье» я находился в задней части аэрокара. Вы понимаете, я не мог сообразить, что происходит. Я слышал только страшный треск крики, вопли, и почувствовал, что лечу в бездну. Машинально я уцепился за какую-то веревку. Мне предстояло сгореть живьем в пылавшем городе, как вдруг падение замедлилось. Огромный лоскут аэрокара с частью оснастки развернулся, образовав парашют; сильный ветер подхватил его и понес к северо-западу. Я видел, что мы быстро удаляемся от города; подо мной проносились деревни, местечки; двадцать раз мне казалось, что я падаю, но всякий раз ветер снова подхватывал парашют и мы неслись дальше. Разумеется, я должен был, в конце концов, упасть; я висел на руках и не мог бы выдержать этого положения долго. Через час у меня уже не хватало силы, я готов был разжать пальцы, но случай помог мне. Парашют мой двигался не по прямой линии, а скорее исполинскими скачками, то опускаясь к земле, то меняя форму и принимая восходящее направление. Во время одного из таких спусков вниз он задел за верхушку дерева. Этот толчок приблизил ко мне остаток оснастки и я мог упереться в нее ногами. Какое блаженство! Теперь я мог, придерживаясь одной рукой, дать отдохнуть другой. Так мчался я всю ночь. На рассвете я измерил глазами высоту, отделявшую меня от земли, и убедился, что она ничтожна. Я падал — да, на этот раз я действительно падал, но так тихо, что самый искусный пилот не сумел бы лучше спустить свой аэрокар.
