Влад Савин - Страна Гонгури
– Он мой отец – ответил Гелий – очень хороший и правильный. Всегда был прав, уча как надо. На деле прав – что после подтверждалось. Но выходило – я должен был слушаться, а не решать сам. Вот почему я ушел – чтобы вернуться, уже с ним наравне. С маузером на боку и звездой на фуражке. А до того – пусть он лучше не знает.
– Что ж, дело – сказал Итин – но все же напиши. Просто – чтобы знал, что ты жив. А то – война. Когда никто не ждет, плохо – но когда ждет и не знает, еще хуже.
Костер догорал. Закончил еду, бойцы расходились – пора было подумать о ночлеге, завтра надо было подняться с рассветом – и тем ценен был каждый час сна. Кто-то спускался к реке вымыть котелок, кто-то шел уже в сарай устраиваться спать. Завтра ожидался еще один день похода, такой же как и все. День – для дела революции, без лишних красивых слов.
Взяв гитару и мешок, Гелий ушел в сарай, со всеми. Итин взглянул ему вслед.
– Это хорошо, когда кто-то ждет, там – сказал он, обращаясь сам к себе – если есть, кому ждать.
Он вспомнил, как встретил Ее, в далекие годы подполья. Затем Итин сам попросил Комитет перевести его в другую ячейку – потому что жестокая реальность борьбы была такой, что дом и дети неизбежно вывели бы из строя обоих. Они встретились снова уже на съезде, том самом, перед Июль-Коранью, сидели рядом в президиуме, а после подошли друг к другу – и будто не было многих пройденных лет. Под утро, в холодном гостиничном номере, он предложил оформиться в орготделе, поставив в бумаги штамп.
– Зачем? – спросила она – исторически, семья была нужна лишь для передачи собственности; какое наследство у революционеров? Мы не успеем узнать своих детей – хотя может, так и лучше: как бы воспитывали их мы, не имеющие дома? Довольно, что мы есть, что мы можем встретиться, как сейчас – и пусть нам будет хорошо!
А наутро – был путь на Июль-Корань. Они вместе ехали в поезде – но по прибытии получили направления в разные полки; в приготовлении к битве видеться почти не удавалось. Когда они встретились в последний раз, в ночь перед штурмом, она сказала:
– Не верь, что меня нет, пока не увидишь сам – и я не поверю, пока не увижу тебя убитым. Если мы потеряем друг друга – обещай, что будешь ждать и искать, пока не встретимся снова.
Их было пятьсот двадцать семь – делегатов съезда, лучших а Партии. Они шли впереди строя, с красными знаменами – чтобы вести и воодушевлять. Чтобы враг не мог оставить бойцов в беспорядке – снайперами выбивая командиров. После штурма их осталось восемнадцать. И Ее не было – но не нашли ее и среди павших, кого удалось опознать, и никто из живых не видел, что с ней стало – с женщиной, идущей впереди всех, со знаменем вместо винтовки. На войне случалось всякое – бывало, что в строй возвращались те, кого считали погибшим. И Итин ждал – хотя прошло уже почти полгода. Когда он был в Петрограде, то приходил к строящемуся Дворцу Свободы – где они договорились встретиться, если потеряют друг друга. И надежда теплилась еще – как угли этого, почти уже потухшего костра.
– Поберегись, товарищ комиссар! – сказал подошедший матрос, выливая в костер ведро воды – все ж нехорошо, если пожар пойдет! После победы нашей – будет и в этой деревне комхоз!
Итин поднялся и отправился искать ночлег. Для него бойцы выбрали дом получше, в середине деревни. Разбуженные хозяин с хозяйкой стояли у печки, окруженные детишками. На столе горела свеча.
– Это кто? – спросил Итин, увидев на стене фотографию, на которой был изображен молодой парень в мундире старой армии.
– Старший мой – объяснил хозяин – с довоенных еще лет, как он срочную служил.
– И где он теперь? У нас, или у них?
– Убили его. Прошлой еще весной.
– Наши? Или – с погонами?
– А бог весть! – бросил крестьянин – пришли какие-то, как вы сейчас, с мобилизацией то ли с реквизицией. Он им слово поперек сказал – его насмерть и убили. Работящий был. Думали уж – женится, дом поправит.
– К нашим надо было идти, а не дома отсиживаться – сказал Итин – погиб бы, так за правое дело, счастье общее приблизив. Газеты возьми – правду нашу прочтешь. Грамотный?
– Мы люди темные – развел руками крестьянин – вы идейные, а нам – лишь бы прожить. При любой власти – пахать надо. Помирать собирайся – а хлеб сей. Так еще дед мой говорил – и я скажу…
Вставай, проклятьем заклейменный,Весь мир голодных и рабов.Кипит наш разум возмущенныйИ в смертный бой идти готов
Товарищу Итину снились красные знамена. Над огромной толпой, на площади у красной зубчатой стены с островерхими башнями. На башнях горели рубиновые звезды. Только что завершился парад – по площади прошли танки, мощные, низкие и широкие, с длинными пушками, и восьмиколесные броневики, и артиллерия, и какие-то непонятные машины с антеннами и короткими стволами, задранными вверх, и ракеты огромных размеров, на буксире у многоосных тягачей. В небе пролетели самолеты – стремительные, похожие на стрелы, эскадрилья за эскадрильей, оставляя белые следы. А мимо стены, мимо трибуны черного гранита, уже двигались ряды и колонны с флагами и плакатами, под грохот марша. Партии – слава! Коммунизму – слава! Дело Ленина – живет и побеждает! Ура!!!
Сегодня мы не на параде –А к коммунизму на пути.В коммунистической бригаде –С нами Ленин впереди!
Картинка снова сменилась – будто Итин смотрел через стекло ящика, в котором менялось изображение, с цветом и звуком – как через иллюминатор воздушного корабля. Цеха и трубы заводов, плотины гидроэлектростанций, нефтяные вышки, сияние огней, блеск электросварки – где вчера были лишь лес и степи. Новые города, белые, светлые и чистые – среди тайги и пустыни. Рельсы стальной магистрали, от Байкала до Амура. Трактора и комбайны на бескрайних полях освоенной целины. Дома, машины – нового, незнакомого Итину вида.
Мы везде, где трудно –Дорог каждый час!Трудовые будни –Праздники для нас!
– Трудфронт! – подумал Итин – значит, не осталось уже эксплуататоров, на всей земле! Но мы не успокоимся, после нашей полной победы – а пойдем вперед еще быстрей! И нас – никому не остановить!
Будет людям счастье –Счастье на века!У советской власти –Твердая рука!
– При чем тут Советы? – подумал вдруг Итин, пытаясь поймать что-то ускользающее, но очень важное – И КТО ТАКОЙ ЛЕНИН ??
Гелий проснулся под утро. Выйдя из сарая, где спал вместе с половиной отряда, он запоздало вспомнил, что забыл совет товарища Итина – написать отцу. Хотя бы пару слов – жив, здоров, ждите. Застегивая ремень, он торопливо вернулся в сарай. Было темно, снаружи едва различались ограды и избы деревни. У входа внутри тускло горела керосиновая лампа, реквизированная в каком-то из домов. Гелий подгреб ворох соломы и хотел устроиться с блокнотом и карандашом. Подошел часовой, до того топтавшийся у двери.
– С огнем осторожнее – сказал он – нарочно здесь сено гребли, чтоб от огня подальше.
– Я смотрю – ответил Гелий – после уберу, как закончу. Утром обоз собрать – не до писем будет.
– Ну смотри – сказал часовой – мое дело, предупредить.
Он не уходил, переминаясь с ноги на ногу рядом. Ему было скучно ходить вокруг сарая, вглядываясь во тьму – потому что так было положено, хотя врага рядом не было и не ожидалось. Когда завтра повезут хлеб, тогда придется быть настороже – особенно если банды из леса узнают про груз. А пока – можно было поболтать с товарищем, опершись на винтовку как на посох.
– Слушай, а как тебя зовут? – спросил часовой – по настоящему. Меня – Павел.
– Гелий – упрямо ответил Гелий – я и в бумагах так выправил. Чтобы по-новому. Как в отряд вступил.
– И в билете тоже? – усмехнулся часовой – или ты не "сокол"? Как же тогда тебя взяли?
– В апреле вступил – поспешно ответил Гелий – вот.
Он достал заветную красную книжечку. Часовой привычно открыл ее – как всегда проверяют документы – прочел, и снова усмехнулся.
– Что ж ты партию в заблуждение вводишь? – сказал он – я слышал, говорил ты товарищу комиссару, что профессор твой отец, а записано – "из пролетариата".
Вступая, Гелий указал в анкете об отце – "служащий народу". Так всегда говорил отец об интеллегенции – однако всего за день до того сам Вождь в одной речи сказал "служащий всему народу класс пролетариат". Писарь в ячейке счел строку анкеты за красивую фразу, и вписал как привычно. Гелий заметил это, лишь когда получил билет – но поправлять не стал, считая даже более почетным.
– Пролетарии без испытательного срока вступают, интеллегентам же полгода положено – сказал часовой – нехорошо получилось, будто ты примазался. Может, и наш ты – а все нехорошо.
– Как из похода вернемся, как раз срок пройдет – твердо сказал Гелий – все выйдет правильно.
– Ну, смотри – заметил часовой – получается, мы с тобой в один почти день "соколами" стали. Я чуть не срезался – на вопросе, почему Союз Коммунистической молодежи, а не Коммунистический союз молодежи, как раз тогда дискуссия об этом была. Я по простоте и ответил, что звучит красиво и гордо – сокомол, "соколы", а не какая-то комса. А оказалось, как председатель наш объяснил – коммунистический союз для всех, кому коммунизм цель конечная; а если нет и не может быть у нас целей других – что же тогда, всех по возрасту годных писать? А вот если "соколы", то это уже наши – кто за партию и революцию уже сейчас хоть на смерть. А товарищу комиссару ты все же про ошибку в билете скажи – а то выйдет, что ты от партии тайну имеешь.
