Борис Толчинский - Нарбоннский вепрь

Пробило час ночи.

— Ну довольно разговоров, — сурово заявил герцог. — Ты будешь делать то, что я тебе велю. Довольно своевольничать! Считаешь себя мужем — умей владеть собой! А то глядеть противно: все чувства на лице написаны, точно у молодки на выданьи! Здесь ты больше ничего не докажешь, так что, коли жить охота, — заткнись, смирись и слушай тех, кто тебя сильнее!

Молодой принц покраснел невольно. "Отец прав. Нужно держать себя в руках. Тут, в логове амореев, неподходящее место затевать драку. Пусть враг думает, что смирил меня".

— Ступай в дом, — велел Крун, — и ложись спать. Завтра в десять приедет кесаревич Эмилий Даласин, внук августа. Он покажет нам город. Чтобы ты знал, дурак: это большая честь, когда один из Фортунатов самолично общается с нами, с варварами! Так что гляди у меня! Выкинешь что-нибудь — сам выпорю, не посмотрю на твой рост!

— Не беспокойся, отец, — с усмешкой, не предвещавшей ничего хорошего, ответил Варг. — Императорскому Высочеству не придется на меня обижаться!

Принц с подчеркнутой вежливостью, как бы вытекающей из его последних слов, поклонился отцу — и зашагал по направлению к павильону.

А отец проводил его страдальческим взглядом, тщетно стараясь сдержать слезы, — и, когда фигура сына исчезла за деревьями, он разрыдался.

Воздев голову к вершине Пирамиды, герцог Крун мысленно обратился к Двенадцатиликому Богу, Фортунату-Основателю:

"О, если ты на самом деле столь велик, мудр и справедлив, как о тебе толкуют, помоги мне исправить то, что я сам сотворил, в безумной своей гордыне: верни мне моего сына!".

Глава третья,

в которой читатель получает возможность поразмыслить, что случается, когда непорочная душа оказывается в объятиях искусного обольщения

Как и обещал герцог, в момент, когда башенные часы Пантеона пробили десять, к павильону на берегу Квиринальского озера подкатила большая золоченая карета, запряженная тройкой белых гераклейских скакунов. На дверцах кареты красовалась выложенная платиной и серебром геральдическая буква "Ф" с двойной короной, символизировавшей кесарское достоинство. Рядом сиял грозный герб Дома Фортунатов, являвшийся одновременно и государственным гербом всей аморийской державы, — распростерший крылья гигантский орел, сидящий на земном шаре и укрывающий его этими крыльями.

Крун, и прежде наслышанный о сверхъестественной пунктуальности аморийской аристократии, лично встречал великородного гостя; принц Варг стоял рядом с отцом. Облачены были герцог и его наследник в модные бордовые накидки без пояса, богато украшенные мехом, поверх коротких бархатных курток с разрезами на рукавах.

Золотая дверца отворилась, и на плиты мощеного мрамором двора легко спрыгнул высокий, ладно сложенный мужчина средних лет. Калазирис чистейшего белого цвета, расписанный жемчужными нитями, идеально сидел на нем; белые колготы чуть выше колен были заправлены в узкие сапоги перламутрового оттенка. На голове мужчины лежал лилейный клафт; его украшала золотая кокарда в виде изготовившегося к прыжку кентавра.

Сияя доброжелательной улыбкой белоснежных зубов, мужчина быстрым, уверенным шагом подошел к герцогу, протянул ему руку и изрек слова древнего римского приветствия:

— Если ты здоров, то и я здоров, друг!

Изумленный столь открытым обращением со стороны этой великоважной особы, Крун на мгновение замешкался, затем все же пожал протянутую руку и поклонился:

— Рад приветствовать Ваше Высочество от лица себя и сына.

Кесаревич Эмилий Даласин перевел взгляд на Варга и протянул руку ему.

Здесь нужно сказать, что наш непримиримый принц, с брезгливой неприязнью ждавший явления какого-нибудь хлипкого верзилы либо, напротив, оплывшего жиром коротышки, с ног до головы увешанного драгоценными безделушками, был изумлен истинным обликом императорского внука еще более, нежели сам герцог Крун. С первых мгновений Варг ощутил слабую, но достаточно ясную симпатию к этому человеку. Движимый ею, он пожал протянутую руку кесаревича Эмилия. Рукопожатие оказалось по-настоящему мужским, вовсе не церемонным; казалось, отпрыск Фортунатов с самого начала задался целью сокрушить естественный барьер, отделяющий членов священной династии от прочих смертных.

— Для нас большая честь, Ваше Высочество… — начал было Крун, но кесаревич с добродушной улыбкой остановил его:

— Ради Творца и всех великих аватаров, герцог! Я-то ехал к вам в надежде, что хоть вы-то, варвары, не станете общаться со мной языком скучного официоза!..

Он еще что-то сказал насчет дружбы и неформального характера своего визита, но принц Варг его уже не слушал: слабая симпатия, едва родившись, тут же испустила дух. "Для этих господ Ойкумены мы всегда будем оставаться варварами, людьми третьего сорта, вернее даже, недочеловеками, — с тоской и злостью подумал принц. — Он разговаривает с нами точно как чадолюбивая нянька с неразумной детворой!".

Тем временем кесаревич Эмилий пригласил Круна и Варга занять отведенные им места в карете, и вскоре обещанная экскурсия по блистательной Темисии началась.

А часом прежде к павильону на берегу Квиринальского озера неожиданно подкатила другая карета, отделанная красным бархатом и украшенная гранатами, гиацинтами и кораллами. На дверцах сияла рубиновой вязью латинская геральдическая буква "J" с одинарной короной, знак княжеского дома Юстинов[9]. Из кареты, одетая в подчеркнуто скромное темно-каштановое платье до щиколоток, вышла София Юстина. С разрешения герцога она пригласила дочь Круна, принцессу Кримхильду, совершить "женскую экскурсию" по Темисии, и сама обещалась быть у принцессы провожатой. Крун, недолго думая, согласился: он был достаточно умен для того, чтобы оценить степень дружеского участия дочери первого министра в его делах.

Если бы в то утро герцог Нарбоннский знал — или хотя бы догадывался — к каким воистину катастрофическим последствиям приведет эта "экскурсия", он бы, наверное, счел за благо немедленно отослать свою дочь домой, в Нарбонну, а то и бежать вместе с ней…

— А теперь посмотрите налево, дорогая: мы проезжаем Императорский Университет; я закончила его десять лет тому назад.

Словно желая доказать гостье истинность своих слов, княгиня София высунулась из окошка кареты и помахала рукой группе студентов, спешащих по Княжеской улице к комплексу приземистых зданий с ионической колоннадой. Студенты, как видно, узнав Софию, заулыбались, прокричали ей приветствия и помахали в ответ.

Принцесса Кримхильда наблюдала эту сцену с тихой завистью. Ей нравились все эти люди. Сразу понравились, как только она их увидела: этих и других, прежде. Они были веселы, вежливы, не в пример ее соотечественникам, приятны в обращении, с ними было легко водить знакомство — если бы не пугающая разница обычаев аморийцев и людей Севера; она, эта разница, имела обыкновение проявляться в самый неподходящий момент, заставляла краснеть и, стыдливо опустив глаза, признавать собственную ущербность…

Экскурсия только началась, а принцесса, напряженная, как струна, приунывшим взором смотрела в окно. Ее облачение составляли длинная рубаха-платье цвета предсумеречного неба, с широкими рукавами, и шерстяной плащ, вышитый изображениями солнечного диска с расходящимися от него лучами; плащ был накинут на голову, а белый платок-барбетт, туго обвязанный вокруг шеи, закрывал не только шею, но и подбородок.

Проехав проспект Астреи, карета углубилась в Княжеский квартал. Здесь, в самом центре Старого Города, стояли дома и дворцы высшей знати, древнейших патрисианских родов, берущих начало от детей Фортуната-Основателя. Вскоре показалась обширная усадьба, окруженная витой чугунной оградой; в глубине усадьбы возвышался пятиэтажный беломраморный дворец античного типа с пропилеями и широкой лестницей на второй этаж. Венчала дворец изящная беседка-талос с правильным, в форме полусферы, куполом.

Карета ненадолго задержалась перед воротами с уже известной читателю геральдической буквой "J", а также с совой, фамильным гербом дома Юстинов, затем ворота отворились, пропускаю карету во двор. Карета сделала круг мимо золотой статуи величественного мужа, поднимавшейся посреди фонтана в центре обширного двора. Муж, облаченный в римскую консульскую тогу, стоял в горделивой позе, скрестив руки на груди, и опирался правой ногой на склоненную голову какого-то бородача в рабском торквесе. Голову мужа венчал шлем в форме орла с распростертыми крыльями. Золотая статуя, омываемая тонкими струями воды, произвела на принцессу Кримхильду настолько сильное впечатление, что она решилась спросить Софию, кто этот человек.