Андрей Мартьянов - Без иллюзий
— Вызывающая чепуха! — возмущенно воскликнул Гитлер. — Невежественные дилетанты! Салливан уверял, будто форму в архитектуре диктует функция! Посмотрите на американские города, Нью-Йорк, Чикаго! Бездушие, лапидарность в формах, абсолютное отсутствие эстетики и сплошной функционализм, вызывающий одно отвращение! Я иногда стыжусь того, что стиль «Баухаус» родился именно в Германии — надо было только додуматься: «Утилитарное и удобное по определению красиво!» Еврейские бредни! Не удивлен, что последователи «Баухауса» сейчас обосновались в Америке и в Палестине, под английским крылышком!
Я согласно покивал: «Staatliche Bauhaus», архитектурное объединение из Дессау под руководством Людвига Миса ван дер Роэ, провозгласило «интернациональную утилитарность» ведущей концепцией в строительстве, наплодило в Веймаре и даже в крупных городах ужасающих коробок в стиле «стекло-бетон» и вполне справедливо вызвало гнев Гитлера — «Баухаус» разбежался в 1933 году, сразу по приходу фюрера к власти, что само по себе показательно.
Часть тамошних архитекторов вернулась к традиционным формам, часть эмигрировала и поливала нас грязью в американских газетах — допустим, руководитель «Баухауса» Вальтер Гропиус, сперва уехавший в Англию, а затем в Северную Америку, заявлял, будто объединение «было разгромлено штурмовиками», хотя перед НСДАП в 1933–1934 годах стояли куда более важные задачи и «утилитаристов» тогда никто и пальцем не тронул — сами предпочли покинуть ниву национальной архитектуры.
Одновременно Гитлер полагал неоклассическое здание германского посольства в Санкт-Петербурге[3], построенное ван дер Роэ и Петером Беренсом перед Великой войной, исключительным образцом нордического зодчества…
Разговор шел в нужном мне направлении. Я припомнил свои невеселые приключения в Днепропетровске, сказав, что большевики отошли от модернистских направлений в архитектуре и возвращаются к традиционным формам — я видел жилые здания недавней, предвоенной постройки с колоннами дорического ордера, поддерживающими балюстраду со скульптурами, а новый корпус университета, законченный в 1936 году, мало чем отличается от моих собственных работ.
Нашлась и фотография — конечно, не слишком качественная, с сугробами и кучами щебня на переднем плане. Следы войны. Фюрер покачал головой:
— У Сталина, бесспорно, есть архитектурный вкус. Облик полностью соответствует задачам школьного воспитания, строго и торжественно. Расскажите лучше, как вы там жили, в южной России? Я недаром заметил, что вы похудели.
Прекрасно. Он сам попросил! К моему огромному сожалению, превратные, а то и совершенно неверные представления Гитлера о настроениях и событиях на фронте проистекают из-за того, что окружение старается оградить его от «неприятной» или «нежелательной» информации; особенно в этом преуспел Мартин Борман — вот уж поистине злой гений! Надеюсь, у меня получится кратко и емко обрисовать действительное положение дел.
Фюрер слушал благосклонно, задавал уточняющие вопросы, соглашался с отдельными моими выводами. И одновременно становился все более отчужденным. Когда я с предельной осмотрительностью намекнул на пессимистичные пророчества Фрица Тодта, Гитлер сурово оборвал:
— Я знаком с особым мнением рейхсминистра вооружений Тодта. Просил бы впредь таковое при мне не озвучивать. Как всякий интеллигент, господин Тодт излишне… — фюрер пожевал губами, подбирая верное слово. Ограничился безобидным: — Излишне впечатлителен. Хорошо, я считаю, что Ваше ходатайство о переводе части рабочих Трудового фронта на восток оправданно. Подготовьте к утру соответствующую директиву, я подпишу.
— К утру? — озадачился я. — Но в восемь я собирался вылететь в Берлин. Впрочем…
Сейчас около трех пополуночи. Гитлер просыпается примерно в десять или в половину одиннадцатого, кроме того, я так и не поборол недосып прошедших дней. Тем временем фюрер может и передумать, такое на моей памяти случалось не раз.
Мир не рухнет, если я задержусь в Растенбурге на день-другой.
— Вот что, Линге, — пожелав Гитлеру спокойной ночи и уверив, что к завтраку все необходимые документы будут составлены, я покинул кабинет и сразу наткнулся на вездесущего камердинера. — Будьте добры, сообщите доктору Тодту, что я задерживаюсь в ставке, и принесите извинения от моего имени. Может быть, передать через дежурных адъютантов, если вы ляжете отдыхать?
— Будет исполнено, господин Шпеер, — кивнул оберштурмбаннфюрер. — Доложу лично. Добрых снов, доктор.
Я провалился в глубокий мягкий сон почти мгновенно. Успел подумать о нюрнбергском строительстве — фюрер вновь сумел внушить мне непререкаемый оптимизм: наш общий замысел непременно будет реализован! И это прекрасно.
* * *Разбудил меня дребезжащий телефонный звонок.
— Алло? Шпеер? Шпеер, это вы?
Речь была возбужденная, срывающаяся.
— Кто говорит? — я спросонья помотал головой.
— Карл Брандт!
— Брандт? — я не без труда узнал голос личного врача фюрера. — Отчего вы кричите? Что стряслось?
— Фриц Тодт только что погиб в авиационной катастрофе!
— Что?!
— Самолет разбился в лесу Гёрлиц! Боже мой… Выживших нет!
Я аккуратно положил трубку.
Если бы я не задержался до глубокой ночи у Гитлера…
Если бы он не уступил в вопросе с рабочей силой для восточных железных дорог…
Если бы…
* * *…Ранним утром 8 февраля, когда доктор Брандт паническим тоном сообщил мне о гибели Фрица Тодта, я предполагал, что часть его многочисленных обязанностей ляжет на меня.
Доктор Тодт занимался не только производством вооружений: в его ведении находилось управление всем дорожным строительством, всей воднотранспортной инфраструктурой, включая мелиорацию, отвечал он и за электроснабжение Рейха; да еще четырехлетний план под руководством Геринга, технический отдел в НСДАП, председательство в объединении технических союзов — нагрузка колоссальная. Девять десятых основных индустриальных программ были сосредоточены в его руках, а ведомство Тодта давно переросло статус обычного министерства, превратившись в колоссальный государственный концерн.
Гитлер и раньше предлагал мне помочь Фрицу Тодту — например, взяться за работы по возведению Атлантического вала. Я с трудом сумел отговориться, приведя вполне логичный довод: оборонительные сооружения и выпуск военной техники настолько крепко связаны между собой, что разделять их бессмысленно, это внесет дополнительную неразбериху.
Фюрер неожиданно согласился, уняв свою неизбывную страсть к кадровым перестановкам, но в то же время прозрачно намекнул, что министр Тодт переутомлен и мне рано или поздно придется принять хотя бы строительный сегмент, поскольку в этом вопросе я преотлично разбираюсь.
Вторым сигналом стало мое декабрьское назначение на восстановительные работы в России; фактически я возглавлял «пожарную команду», работавшую в тесном сотрудничестве с «Организацией Тодта». И вот теперь, после того как ее глава неожиданно погиб, отвертеться уже не получится, хотя я никогда не стремился получить официальную государственную должность — в таком случае мне придется уделять стройкам в Берлине и Нюрнберге, главному своему делу, куда меньше времени…
Утром в столовой «Вольфшанце» только и разговоров было, что о произошедшей катастрофе. Николаус фон Белов, смотревшийся мрачнее грозовой тучи, не преминул напомнить о вчерашнем разговоре — доктор Тодт полетел в Берлин на He.111, а ведь его неоднократно предупреждали!
— Насколько мне известно, — раздраженно ответил я, — из тысячи трехсот выпущенных на сегодняшний день самолетов этого типа абсолютное большинство потеряны в боях, а не в результате аварий! Что же, из-за нелепого случая прикажете окончательно закрыть программу производства бомбардировщиков? Вы можете объяснить, что вообще произошло? Почему?
Фон Белов ничего толком ответить не сумел — самолет взлетал при хорошей погоде и отличной видимости, поднялся на небольшую высоту, а затем… Затем произошло непонятное, рассказы свидетелей противоречивы. Со слов военных, охранявших аэродром, «Хейнкель» якобы взорвался в воздухе, но спасательная команда, немедленно отправленная к месту падения, не обнаружила большого разброса обломков, как обычно происходит в таких случаях. Следствие ведется.
— Вам невероятно повезло, господин Шпеер, — заключил полковник фон Белов. — Кажется, вы собирались лететь вместе с Фрицем Тодтом?
Я невольно содрогнулся.
После полудня меня отыскал шеф-адъютант, группенфюрер Юлиус Шауб, — выражение на его широком лице было настолько многозначительным, что я понял: надвигается неизбежное.
Гитлер принял меня в той самой комнате, где мы разговаривали ночью. Сразу дал понять, что встреча не частная, а официальная, и он встречается со мной как рейхсканцлер Германии.
