Андрей Саргаев - Е.И.В. Красная Гвардия (СИ)
Самым трудным оказалось выбраться из орудийной палубы, где подвешен гамак Джима, и проползти под настоящими койками (с настоящими соломенными тюфяками!) в кубрике морских пехотинцев. Так уж заведено, что они, не тюфяки — пехотинцы, служат щитом и стеной между офицерами и командой. Как выяснилось, не такой уж непреодолимыми. «Геркулес» мягко переваливался с борта на борт на атлантической волне, и некоторый шум при передвижении всегда можно было принять за стук перекатывающихся при качке башмаков. Эти сволочи могут себе позволить спать разутыми! И жалко, что у них нет так понравившихся серебряных пряжек.
Вот и долгожданный трап, ведущий вниз, в надёжную темноту. Его, правда, охраняет здоровенный немец с рыжими усами, но разве кто сможет тягаться в пронырливости с настоящей «пороховой обезьяной»? Ползком, старательно уходя от пятна света, отбрасываемого качающимся фонарём… теперь застыть и затаить дыхание… не двигаться…
Часовой лениво скользнул взглядом по куче рваных джутовых мешков (какая сволочь их тут бросила?), зевнул, и отвернулся. Салливан крепко стиснул зубы, придерживая завязки придуманной им самим накидки, и пополз дальше, пользуясь благоприятным моментом. Трап предательски скрипнул, но звук тут же потерялся в сотне других скрипов, всегда сопровождающих движение корабля.
И вот, наконец, ОНО — заветное и долгожданное отверстие в бочке, искусно заделанное предыдущими визитёрами, но легко обнаруживаемое даже на ощупь. Особенно если знать, где искать. Нажать пальцем… затыкающий дырку чопик проваливается внутрь… не беда, в кармане есть ещё один, вырезанный точно по образцу. Другая рука нашаривает спрятанную в щели переборки длинную соломинку — есть!
Сначала долгий-долгий глоток, насколько хватает дыхания и места в желудке, потом чуть отдышаться и припасть ещё. Тёплая волна зажигает в брюхе жаркий и уютный огонь, распрямляются уставшие за день ноги, перестают болеть разбитые кулаками барона фон Тучкофра губы и нос…
Барона? Кто сказал, барона? Везде мерещится голос этого злого артиллерийского офицера. Нет, не мерещится… отчётливо слышно, как часовой у трапа отдал рапорт на незнакомом языке, вот темноту трюма чуть раздвинуло тусклым светом масляного фонаря, и застучали башмаки. Те самые башмаки из толстой кожи, на тройной подошве, с серебряными пряжками. Джим перестал двигаться и забился в узкий промежуток между бочками, куда не пролезли бы и отощавшие корабельные крысы. Сердце колотится громко, остаётся только молиться, чтобы проклятый барон не услышал этот грохот… И зубы начинают сами собой выстукивать джигу. Но что оказалось самым страшным — фон Тучкофра сопровождал донельзя довольный сержант Симмонс.
Чёртов вербовщик бросил короткую непонятную фразу, барон ответил, и оба рассмеялись со столь гнусным видом, будто вознамерились довершить дело, незаконченное Гаем Фоксом. Потом сержант извлёк откуда-то из рукава длинный стилет и принялся ковырять пробку у одной из бочек. Вот гадина! Тут собственной шкурой рискуешь, дрожишь, ползком пробираешься в темноте ради нескольких глотков рома, а эта скотина может в любой момент спуститься в трюм и налакаться в полное удовольствие.
Но вот почему он не хочет налить из бочки с краном, как все нормальные люди? Сам Джим так бы и сделал, только расположена она на самом проходе, и в случае чего оттуда быстро не улизнёшь. Её что, уже всю выпили? Негодяи…
Еле слышный скрип, и сразу за ним — стук упавшей на палубу затычки. Слава создателю, она улетела в проход — барон и сержант одновременно повернули туда головы, и это позволило Салливану отползти в темноту. Но что же они делают? Ведь для людей… убийцы… Джим с ужасом наблюдал как фон Тучкофр вылил в ром содержимое большой фляги и не мог даже крикнуть. И не столько от чувства самосохранения, сколько от перехватившего горло спазма. А немец и предатель Симмонс тем временем принялись за следующую бочку — один сноровисто выковыривал пробку, а второй добавлял отраву. Работа спорилась… Торопятся гады! Ну ничего, зато из-за этой спешки они так и не заметили Салливана, с каждым удобным моментом отползающего всё дальше и дальше в спасительную темноту. Но вот, наконец, закончили страшное дело, и сержант произнёс по-немецки:
— Pizdets kotionku, bolshe srat ne budet!
— Budet-budet! — откликнулся барон и опять оглушительно рассмеялся.
Салливан не знал немецкого языка, но действия злоумышленников сопровождались настолько гнусными ужимками и репликами самых зловещих интонаций, что сомнений не оставалось — на корабле заговор! И как теперь поступить, чтобы остаться живым? Сообщить капитану? Бесполезно — он намертво завяз в паутине, сплетённой сержантом, и даже если захочет что-либо предпринять, то ему не позволят новоявленные офицеры. Или всё же попытаться? Да, наверное так и нужно сделать. А вот если не получится, тогда стоит предупредить команду.
Команда… Джима передёрнуло, и от неприятных воспоминаний холодок пробежал по спине. Да пусть сдохнут уроды, не жалко! Значит, решено, в первую очередь к капитану Винсли!
И снова пробираться по всему кораблю, где ползком и на четвереньках, а где и рискуя подняться в полный рост. Выпитый ром придавал силу, решимость, желание поквитаться с отравителями добавляло осторожности, и очень скоро Джим Салливан оказался у дверей капитанской каюты. Вот только как попасть внутрь, если часовой, охраняющий покой сэра Чарльза, сторожит бдительно и не выпускает из рук ружьё? Морской пехотинец из недавно набранных немцев, чёрт бы его побрал! Исполнительный и глупый, как вся его нация.
Эх, была не была! Главное, погромче топать ногами, чтобы болван услышал заранее и не выстрелил от неожиданности.
— Кто идёт? — часовой говорил по-английски с большим трудом, потому добавил на своём наречии. — I kakogo khrena nado?
— Извините, господин, — Салливан старался не повышать голос. — Сегодня моя очередь выносить капитанский ночной горшок.
— И что? — немец пожал плечами и произнёс вовсе непонятное. — Dristuny, bliad!
— Вы меня пропустите? — Джим изобразил на лице страдание, почтение и страх перед наказанием, но не был уверен, что это произвело должное впечатление. — Если я не вынесу горшок, меня забьют плетьми.
— Проходи, здесь не заперто.
Действительно, сэр Чарльз настолько проникся доверием к морской пехоте, что перестал задвигать засовы на двери. Все три. И один крючок.
— Спасибо! — Салливан растянул губы в благодарной улыбке, поклонился, и проскользнул в каюту. А вот он уже не забыл запереться крепко-накрепко. И огляделся…
Капитан Винсли крепко спал прямо за столом, и не упал вниз при качке только из-за широко расставленных локтей. А уснул он, скорее всего, совсем недавно — сладковатый запах табака ещё не успел выветриться. Странное что-то курит сэр Чарльз… И совсем не реагирует на прикосновение к плечу.
— Проснитесь, сэр! Беда! — в ответ лишь невнятное мычание, да губы во сне скривились в презрительной усмешке. — Нас предали!
— Ты долго там будешь возиться, pridurok? — нетерпеливо крикнул часовой и для убедительности ударил в дверь. — Забирай какашки и проваливай!
Капитану шум не помешал, только заставил вздрогнуть и похлопать рукой по столу в поисках стакана.
— Одну минуточку, мастер! — откликнулся Салливан. — Уже ухожу!
А сам схватил ближайшую бутылку из намертво закреплённого к переборке погребца. Здесь уж точно не отравлено, а когда ещё придётся попробовать настоящий бренди… Или что здесь, виски? Тем лучше.
Джим сладко посапывал, обняв ноги капитана Винсли, и в красочных снах видел себя великим героем, которого Его Величество посвящает в рыцари, производит в адмиралы, награждает орденом Бани и назначает архиепископом Кентерберийским. Все женщины старой доброй Англии, Шотландии и Ирландии визжат от восторга, бросают в воздух чепчики, и стараются забраться в постель к спасителю Британии, сравнявшемуся славой со святым Георгием. И даже Элли старается бесплатно — та самая шлюха Элли из Ярмута, что не брала дороже полпенни за свои сомнительные услуги. А негодяи немцы во главе с сержантом Симмонсом только завистливо роняют слюни (вот бы захлебнулись!), и колотят ногами в дверь роскошного будуара с требованиями поделиться добычей. Обойдётесь, сволочи!
— Может быть сломать тут всё к чёртовой матери, Александр Андреевич? — предложил Фёдор Толстой, прибежавший вместе с Тучковым на крик часового. — Никита, они давно заперлись?
Красногвардеец Бутурлин достал из кармана луковицу часов и щёлкнул крышкой:
— Поболее сорока минут, Фёдор Иванович.
— Точно говорю, надо дверь вышибать.
— Погодите, — командир батальона придержал Толстого за руку. — Погодите, господин гвардии старший лейтенант.
— Куда уж годить-то? Чем могут заниматься капитан и матрос в запертой изнутри каюте почти целый час?
