Андрей Посняков - Сын ярла
В отсеке дома, отделенном плотными шерстяными покрывалами, на широкой лавке лежал Хельги. Горел светильник на длинной металлической ножке. Неровное зеленоватое пламя бросало на лицо сына ярла какой-то потусторонний отблеск, словно юноша принадлежал уже не земному миру, а миру теней.
Велунд сидел в изголовье, похожий на старого мудрого ворона, Сигурд даже на миг испугался: уж не сам ли Один пожаловал в Бильрест-фьорд в образе старого кузнеца?
— Готово ли варево? — поднял глаза Велунд.
Сигурд кивнул, выглянул за покрывало, что-то отрывисто бросил рабам, суетящимся у очага. Трэль Навозник принес небольшой котелок с мутной, дурно пахнущей жидкостью, которую старый кузнец велел сварить из принесенных с собой трав. Сразу пахнуло дымом, зеленый язычок светильника дернулся, и по стене, увешанной оружием, забегали тени. Странные тени. Одна была похожа на оленя, другая на быка, третья… Третья вообще ни на что не похожа, может быть, чуть-чуть на повозку, а скорее, на стоящего на колесах кита. Сигурд махнул рукой, и тени исчезли. Ушел и Навозник, украдкой бросив взгляд на несчастного Хельги. Сын ярла случайно попал под обвал… Случайно… Навозник поспешно отвернулся, чтобы старый колдун ничего не смог прочитать в его темных глазах. Хельги хорошо относился к нему… Может быть, рассказать Сигурду о том, что он слышал в лесу? Тому самому Сигурду, что только что собирался принести его в жертву? И обещал это сделать уже этой весной… Нет уж! Пусть — как знают. Тем более кто поверит рабу?
Осторожно открыв рот Хельги, Велунд влил туда немного отвара, зачерпнутого из котелка большой деревянной ложкой с вырезанными на ней волшебными угловатыми письменами-рунами. На губах юноши запузырилась коричневатая пена. Сигурд ярл вздрогнул и посмотрел на Велунда. Тот успокаивающе кивнул — все так, как должно быть.
— Ты поможешь мне, Сигурд, — тихо произнес он, вытаскивая из принесенного с собой мешочка амулеты — несколько плоских камней с рунами, бараньи кости, кольца и маленький серебряный молоточек. — Задвинь поплотней покрывало… Так… Теперь — испей сам.
Велунд протянул ярлу котелок. Предупредил:
— Только три глотка!
Сигурд недоверчиво ухмыльнулся, затем вздохнул — уж во всяком случае хуже ему уже не будет — и выпил.
— Теперь я. — Колдун взял у старика котелок. Отпил. Сигурд посмотрел вокруг — ничего не менялось. Нет, кажется, звучала песня, все громче и громче, — ну, это пели собравшиеся вокруг очага родичи, за ужином. Что-то уж больно громко. Старый ярл хотел уж было выйти, сказать, чтоб умолкли, да вот не смог даже подняться — ноги не слушались. А песни странные пелись:
— Сигурда сынБездвижный лежит.Срок не пришел,Но время приспело:Померкнувший взорИ бездвижна рука.Никто не избегнетНорн приговора.
Последние строки громко пропели женщины. Казалось, они здесь, рядом, очень близко — вот как будто стоят прямо за покрывалом… Да нет! Вот же они! Здесь, кружат в хороводе прямо над ложем — туманные призраки. Вот Фрейя — богиня любви и смерти, вон она кружит под самым потолком, в призрачной колеснице, запряженной огромными котами. А вот, рядом, Хель — прекраснейшая повелительница Страны смерти. Прекраснейшая она только до пояса: Сигурд ясно увидел, как в разрезе туники промелькнули части скелета. Это плохо, что она здесь объявилась, плохо… А где же ее свирепый пес? Видно, остался охранять души мертвых, чтобы не выползли в Мидгард, воспользовавшись временным отсутствием хозяйки, не принялись вредить роду человеческому. Мудрая богиня Хель: сама ушла, но сторожа оставила. Но — зачем ушла? Зачем ей Хельги?
Все громче звучала песнь:
— Никто не избегнетНорн приговора!
А вот, в синей туманной дымке, почти невидимые, появились норны — девы судьбы, плетущие нити человеческой жизни и смерти. Вот их прялки, вот нити — где ж здесь отыскать нить Хельги?
То же самое, низко поклонившись, спросил Велунд. Норны все разом обернулись к нему, но ничего не ответили, лишь загадочно улыбнулись.
— Это плохо, что Хель здесь, — обернувшись, шепнул Сигурду старый колдун. Впрочем, об этом Сигурд и без него знал: чего ж хорошего в том, что к ложу умирающего явилась владычица смертного царства? И откуда только прознала, змея?
Велунд неожиданно взмахнул серебряным молоточком.
— Гибнут стада,Родня умирает,И смертен ты сам! —
громко прочел он.
— Но смерти не ведаетГромкая славаДеяний достойных.Фрейя…
Прекраснейшая богиня Фрейя остановилась прямо перед Велундом, улыбнулась.
— Дай, о достойная,Знак, что ведетК жизни, иль к смерти, —
обратился к ней старый колдун.
Фрейя засмеялась и вдруг обратилась в змею, покрытую блестящей золотой чешуей, — слышно было, как звенели чешуйки, когда Фрейя ползла к норнам. На полпути остановилась, подняла голову — голову прекрасной женщины с копной рыжих волос, — внимательно посмотрела на Велунда и кивнула на Хель. Велунд все понял.
— Знаю — валькирияСпит на вершине,Ясеня гибельИграет над нею, —
так обратился он к Хель. И повелительница смерти снизошла к нему, внимательно прислушалась.
— Так поспеши же,Смертная дева,Ибо, пока здесь ты,В доме твоемЗло притаилось.
Хель страшно осклабилась — так велика была сила ритмичного слога, — протопала, прогремела костями по ложу, направилась прочь, на глазах делаясь все меньше и меньше. И злобно шипела, как шипит раздавленная сапогом гадюка! Нет, не справился бы с ней Велунд без помощи Фрейи.
А золотая змея — Фрейя — добралась до слепых дев — норн, обвилась вокруг одной из нитей, — Сигурд понял: это судьба Хельги. Фрейя осторожно высвободила нить, и та заиграла, переливаясь разноцветными красками, словно радуга.
А Хельги… Лежащий без движения Хельги вдруг глубоко вздохнул и открыл глаза. Сигурд улыбнулся, взмахнул радостно рукою. В этот момент, откуда ни возьмись, ворвался в дом огромный ворон, черный, с серыми подпалинами. Ворвался, замахал крылами… и опрокинул на постель котелок с варевом. С глухим стуком упал котелок, варево, испаряясь, поднялось к закопченному потолку зеленоватым туманом. Этот туман почуяла Хель. Обернулась, вытянув корявую ногу, и зацепила нить судьбы Хельги острым кривым ногтем. Впрочем, не одна нить оказалась зацепленной…
Глаза сына ярла закрылись. И кажется, уже навсегда… Где-то неподалеку, за усадьбой, а может, и в нелюдском мире, утробно завыл волк.
Глава 4
МУЗЫКАНТ
Наши дни. Северная Норвегия
Забудьте небо, встретившись со мною!В моей ладье готовьтесь переплытьК извечной тьме, и холоду, и зною.А ты уйди, тебе нельзя тут быть,Живой душе средь мертвых…
Данте Алигьери. «Божественная комедия»Странные дела творились в Норвегии в последнее время. На календаре было начало двадцать первого века, а казалось, будто вернулись древние языческие времена. Молодежь, поначалу — с дальних хуторов, а затем и из более цивилизованных мест, — бросала работу и учебу ради поклонения старым богам. Это поклонение находило свое выражение в музыке — страстной, агрессивной, мощной, сыгранной на пределе человеческих возможностей, а то уже и за ними — кто знает, не помогали ли музыкантам сами боги? Один, Тор, Локи… Языческое музыкальное буйство было вскоре обозвано блэк-металлом, это была европейская музыка, выражавшая душу северных варваров. Грубая, яростная, нордически жесткая и вместе с тем — изысканно благородная. Считалось, что именно по этим принципам и должны жить потомки викингов. Музыканты, даже совсем еще юные, клялись на крови в верности избранной музыке (не только музыке — жизни!), как это сделали «Дактрон». Черный металл набирал мощь в Норвегии, границ которой становилось уже мало — появлялись волонтеры по всей Европе: в Финляндии, Англии, Польше, России…
Такую музыку играл Игорь Акимцев, сменивший за последние три года не одну группу — в России с подобным было трудно, почти невозможно куда-то пробиться, — однако, по мнению Акимцева, дело того стоило. Игорь быстро приобрел славу одного из самых «крутых» ударников, в определенных кругах его считали ничуть не хуже «Кузнечика» из знаменитой норвежской группы «Димму Боргир», а уж «Кузнечик» давал жару — молотил так, что, казалось, расплавятся колонки и мониторы, даже ходили упорные слухи, что на материале «Димму Боргир» некоторые музыкальные фирмы проверяют качество аппаратуры. Примерно так же вкалывали — другого слова тут и не подберешь — и Фенрис из «Дактрон», и Кьетиль «Фрост» Харальдстад из «Сатирикона». Впрочем, таких виртуозов можно было пересчитать по пальцам. Во многом именно их напор вкупе с ритм- и бас-гитарами составлял плотную звуковую стену — основу блэк-металла, — на которую накладывалось яростное рычание вокала, напоминающее рычание раненого волка, да что волка — медведя! Наиболее продвинутые группы включали в музыкальный ряд готический потусторонний рев клавишных, а некоторые не брезговали и симфоническими оркестрами, — легендарные «Бурзум», к примеру, так вообще выпустили альбом ну совершенно этнического инструментала.