Валерий Большаков - Корниловец
— Вы отстали от жизни, юноша, — проворчал он, — нынче мы все «товарищи».
Это был отзыв.
— Товарищество уступит воинскому братству, — выдал Кирилл вторую половину пароля.
— Да будет так! — торжественно договорил генерал.
Сутуловатый, с косым взглядом из-под очков в простой металлической оправе, с несколько нервной речью, в которой нередко слышны были повторяющиеся слова, Алексеев производил впечатление скорее профессора, чем крупного военного.
— Я послан Лавром Георгиевичем Корниловым, — сказал Авинов.
Алексеев очень удивился и взволновался.
— Зачем? — спросил он дрогнувшим голосом.
— Прежде всего, генерал просил извинить его за те резкие слова, которые он вам наговорил в день ареста. Лавр Георгиевич был тогда очень утомлён, взвинчен, угнетён провалом…
— Я всё понимаю, — поднял генерал руку, обрывая Авинова. — Моя тогдашняя цель состояла в том, чтобы спасти Корнилова и его сподвижников, а на благодарность или хотя бы на понимание я и не рассчитывал… Кстати, вы не представились.
— Простите, ваше высокопревосходительство. 1-го ударного Корниловского полка поручик Авинов! Честь имею.
— А вам известно, поручик, что полк ваш переименован в 1-й Российский ударный?
— Кем? — пренебрежительно отозвался Кирилл. — Этим паяцем во френче?
Алексеев издал сухонький смешок.
— Вы правы… э-э…
— Кирилл, — подсказал Авинов.
— Вы правы, Кирилл. Но давайте-ка отойдём подальше, пока товарищи не вернулись с подмогой.
Генерал кивнул на убитого.
— Это не товарищи были, а подельники. Я пристрелил вора по кличке «Секач».
— Всё смешалось в России… — брюзгливо сказал генерал-адъютант.
— И не говорите, ваше высокопревосходительство!
Кирилл подобрал «маузер» и двинулся за генералом.
— Знаете, Кирилл, — признался генерал, — я до сих пор ощущаю вину за то, что принудил императора отречься от престола. Да, правитель он был никудышный, слабый и безвольный, но разве без него стало лучше?
Авинов припомнил случайную встречу с самодержцем российским, объявившим себя Главковерхом, хотя сам пребывал в чине полковника. Кирилл углядел императора мельком, но впечатление чего-то мелкого и ничтожного осталось навсегда — Николай говорил невнятно, путался, делал слишком много вялых движений и жадно пил из графина воду. Воистину «Царскосельский суслик»…[22]
— Не переживайте, ваше высокопревосходительство, — сказал корниловец великодушно. — Царь был лишним, и его убрали. Ещё бы «временных» скинуть да всю шушеру советскую пересажать… Совсем бы хорошо стало!
Решив скоротать путь, оба запрыгнули в полупустой вагон трамвая. Трамвай еле полз, пьяно пошатываясь и сотрясаясь, дребезжа пыльными стёклами и разболтанными сочленениями.
Хмурый, всем недовольный кондуктор взял с Кирилла плату за проезд.
— За двоих, — сказал Авинов.
— Сам заплачу, — отверг генерал его помощь. — Что я, двадцати копеек не найду?
Посапывая, он вынул из кармана шинели двугривенный[23] и передал по назначению.
— Ваш билет, товарищ, — буркнул кондуктор и прошёл в следующий вагон «обилечивать» граждан.
Кряхтя, Алексеев присел на сиденье.
— Так зачем же вас послали? — спросил он.
— Чтобы наладить связь, — бойко ответил Авинов. — Чтобы бороться вместе, а не врозь.
— Бороться за что?
— За единую, великую и неделимую Россию! За Корниловым идут многие — и монархисты, и республиканцы. Одни жаждут вернуть царя, другие резко против, но все более-менее готовы признать Лавра Георгиевича Верховным правителем Русского государства, хотя бы временно.
Генерал снял фуражку и положил на колени. Прищурился.
— Поверьте, Кирилл, мне очень хочется довериться вам полностью, но я не один.
— А сколько вас?
Взгляд Алексеева словно ледком подёрнулся, и Авинов тут же договорил, словно предупреждая резкость:
— Я не подослан, ваше высокопревосходительство, и не пытаюсь что-либо выведать у вас. Мне и так всё известно — вы собираете вокруг себя офицеров, юнкеров, кадетов, сплачиваете их в Добровольческую армию. Вы разбиваете добровольцев на офицерские пятёрки, и ваши подопечные скрываются на бездействующих заводах перед отправкой на Дон.
Он говорил, сдерживая рвущееся из него знание, следя за тем, как бы не выдать лишнее, и всё же чувствовал радостное облегчение от того, что неявное, ведомое лишь ему и Фанасу, хоть как-то проникает в мир и смыкается с явью.
— Я даже знаю, — вдохновенно вещал корниловец, — что вам удаётся собирать средства через «Белый крест», помогать бездомным военным деньгами, одеждой, билетами, отправлять группы добровольцев на казачий Дон. Теперь вы верите?
Генерал, выглядевший растерянным, только руками развёл.
— А что мне остаётся?
Поговорив о делах, не забывая посматривать по сторонам, поручик и генерал-адъютант смолкли, задумались. Понурившийся Алексеев покачал седой головой.
— В России триста тысяч офицеров, — сказал он с горечью, — но в их опалённых душах царит упадок и унылость. Я и сам теряю веру… Спасибо вам, Кирилл.
— За что? — удивился Авинов.
— За надежду, — улыбнулся генерал. Оглянувшись на немногих пассажиров, он понизил голос и предложил: — Хотите, я познакомлю вас с моими орлами?
— Не сейчас, — покачал головою корниловец. — Я постараюсь вернуться пораньше, первого или второго, и приведу с собой взвод текинцев.[24] Попробуем достать… — Вспомнив о позаимствованном мандате, Кирилл поправился: — Да не попробуем, а обязательно достанем оружие с Кронверкского арсенала. Опередим большевичков! Но чтобы мне успеть… Мм… Ваше высокопревосходительство…
— Михаил Васильевич, — поправил его Алексеев. — Хватит меня по-строевому величать.
— Михаил Васильевич, мне срочно нужно вернуться в Могилёв. Даже не в сам Могилёв, а в Старый Быхов. Может, найдётся какой-нибудь аэропланчик на Комендантском аэродроме? Иначе мне не поспеть, а времени у нас очень-очень мало!
— Аэропланчик, говорите?.. — задумался генерал. — На Комендантском я никого не знаю, а вот на Гатчинском… — Он достал из кармана шинели записную книжку и вырвал из неё листок. На коленке написал пару строк.
— С утра езжайте в Гатчину, — сказал Алексеев отрывисто. — Увофлот[25] находится в руках большевистской коллегии, но вы обращайтесь напрямую к авиатору Томину. Покажете ему мою записку, и он вам поможет. Штабс-капитан Томин является командиром корабля «Илья Муромец». У того на борту нарисован Змей Горыныч — не ошибётесь.
— Замечательно! — вырвалось у Авинова. — Спасибо вам, Михаил Васильевич! Но полёты — это завтра, а сегодня я в вашем полном распоряжении. Если что нужно, приказывайте!
— Не прикажу, — улыбнулся генерал, — но попрошу. Прогуляйтесь, если не трудно, на Центральный телеграф и отошлите телеграмму… Запишите, а то забудете.
Кирилл вынул блокнот и ниже коряво начерканных заданий по МНВ, данных ему Фанасом, застрочил карандашом.
— Северо-Американские Соединённые Штаты, Нью-Йорк, Пятая авеню, адвокатская контора Дэниела Грэйнджера, — медленно проговаривал генерал, — для Александра Васильевича Колчака. Записали?
Авинов кивнул.
— Это адрес, а теперь сам текст. Записывайте: «Передавай привет дядюшке. Скажи, что мы его по-прежнему любим и ждём в гости с подарками. Затеваем генеральную уборку. Приезжай к тёте в Ростов. Владимир Вадимович».[26]
— Это шифровка?
Генерал серьёзно кивнул.
— Я прошу вице-адмирала начать переговоры с президентом Вильсоном, — перевёл он текст для Кирилла. — Пусть тот знает, что Россия готова выполнить союзнические обязательства, если Антанта поможет нам финансами, оружием, боеприпасами… Мы ради них столько солдат положили, что не грех и потратиться на нашу борьбу, на нашу победу!
— Согласен, — кивнул Авинов. — А «генеральная уборка» — это…
— …Установление военно-административной диктатуры. Ну, что? Берётесь?
— Конечно, Михаил Васильевич. Бегу на телеграф!
— Тогда расходимся, соблюдая конспирацию, — сказал генерал, молодея на глазах.
Утро двадцать девятого сентября, первого дня жизни, давшейся Кириллу дважды, выдалось хмурым и холодным. Дождя не было, но воздух просто сочился влагой.
До Гатчины Кирилл добрался на моторном омнибусе «Дукс-Панар». Рассчитанный на восемнадцать пассажиров, «омнибус-мотор» довёз до места человек тридцать.
В Гатчине промозглая погода дополнилась ветром с моря, так что Авинов поднял воротник шинели не только для пущей секретности. Хоть шею не продует…
Какие-то неясные личности в шинелях маячили в отдалении. Не упуская их из виду, Кирилл выбрался на лётное поле. Там почивали с полдесятка аппаратов «Анатра» — «Анадэ» и «Анассаль», полуразобранный «Лебедь» и ещё одна «птичка» — немецкий «Альбатрос», видимо угнанный. Но все эти аэропланы выглядели сущими птенцами рядом с орлами-бомбовозами Сикорского — три «Ильи Муромца» стояли в ряд с краю аэродрома, три богатыря Императорского военно-воздушного флота. Впечатляли даже металлические ангары, сооружённые для этих гигантских бипланов.
