Никита Сомов - Тринадцатый Император. Часть 1
– Раз как-то ночью, будучи в Самаре, мы вместе с Владимиром Барятинским – ну вы же его знаете, решили попробовать местных вин, – бессовестно врал я. – Переодевшись в женское платье служанки, я в лучших традициях рыцарских романов, вышел из квартиры у губернатора. Встретившись в условленном месте неподалеку от дома N с князем, я сменил платье на костюм конюха, впрочем Вовка и вовсе оделся в простую рубаху подпоясавшись одной веревкой. Так вот, едва переодевшись, мы вышли на улицу и отправились в ресторацию, испытывая отчаянное желание погулять, однако же, были завернуты прочь стоящим у дверей швейцаром. Мы, будучи слегка навеселе после званого ужина по случаю моего приезда в город, стали звенеть перед носом у швейцара кошельками. Однако же он все равно не пускал нас, говоря, что сюда может прийти цесаревич со свитой и видеть в ресторации столь бедно одетую публику ему будет не по нутру. На самом деле швейцар выразился гораздо грубее, но не ругаться же при дамах, – я весело подмигнул, тут же покрасневшей сестренке и продолжил. – Однако же все слова швейцара проходили у нас мимо ушей, и мы, разгоряченные вином, необдуманно стали совать ему золотые монеты. Он же, в свою очередь, из-за нашей настойчивости заподозрив нас в грабеже или вовсе в желании нанести вред цесаревичу, вдруг бросился от нас к проходившему мимо приставу и закричал «Караул! Караул!» Пристав тут же бросился к нам и, уже схватив за шкирку Володю, видимо узнал меня и, испуганно отступив на два шага, взял под козырек и как гаркнет с перепугу: «Простите, Ваше Высочество, обознался!», после чего развернулся и бегом бросился прочь. Надо было видеть лицо швейцара. Если бы Володя не поддержал его, тот непременно сполз бы по стене прямо в лужу на которой стоял.
Дождавшись, когда все отсмеются, я решил хоть как-нибудь прикрыть свой обман от раскрытия. А то выйдут за дверь, вспомнят про Барятинского, а он то ни сном, ни духом о наших подвигах.
– Вина в тот день попробовать нам так и не удалось, а Володька до сих пор не любит вспоминать эту историю. Стоит спросить его о ней, и он, как заправский артист, делает непонимающее лицо с такой неподкупной искренностью, что не будь меня вместе с ним в тот вечер, непременно бы поверил ему.
Спустя некоторое время меня оставили отдыхать и, едва за родными закрылась дверь, я ощутил пустоту окружающую меня со всех сторон, свою чужеродность этому миру. Ко мне остро пришло понимание того факта, что моя новая семья любила вовсе не меня, она любила Николая. Того самого Николая, чью личность я практически уничтожил своим появлением в его теле. Меня ледяной рукой ухватила за сердце тоска по потерянным в том мире родным. Снова закружилась голова. Однако я, усилием воли, сумел побороть головокружение и остаться в сознании. Я чувствовал, что от меня ускользает что-то важное, то без чего я не смогу сжиться с этим миром. Что-то совершенно очевидное раз за разом ускользало у меня из-под самого носа.
К вам когда-нибудь приходило то, что многие называют озарением? Уверяю вас слово подобрано очень и очень точно. Иногда бывает, что часами сидишь и бесплодно ищешь решение, но раз за разом оно все выскальзывает в последний момент и в какой-то миг, как будто мгновенной вспышкой, в голове складывается полная картина головоломки. Так и сейчас я понял, что именно ускользало, от меня и все время находилось на поверхности, прямо перед глазами. Как это обычно и бывает, решение лежало перед самым носом. Я не поглотил его личность. Нет. Мы стали единым целым, наши личности и характеры неразрывно связаны в виде некого причудливого сплава. У меня не было раздвоения личности, просто, в какие-то определенные моменты проявляла себя личность Николая. Всё это не выражалось в попытках захватить контроль над телом (уж это я бы точно заметил), просто в некоторые моменты его эмоции и чувства брали верх над моими. Точнее отголоски его эмоций и чувств. Например, едва лишь в комнату вошла Мария Александровна, его мать, а для меня, по сути, совершенно незнакомая женщина, моё сердце радостно забилось. Когда разговор шел о моем отце – Александре, я даже мысленно считал его своим настоящим отцом, а к братьям и сестрам относился как должно любящему брату. Хорошо, что я не стал одергивать себя, кто знает, к чему бы привел прямой конфликт сильных эмоций. Наверное, эта наша внутренняя борьба, в обычных условиях осталась бы незамеченной и прошла бы тихо и безболезненно, но сильные эмоции, вызванные смертью отца и наложенные на перегрузку мозга информацией, помноженной на тяжелые удары по психике, сделали свое черное дело.
Видимо, надо всего лишь немного подождать пока сознание окончательно не устаканится. То есть, образно выражаясь, пока ещё жидкий сплав наших знаний, характеров и личных привязанностей окончательно не застынет. Теперь понятно почему, когда я спрашивал у дневника о своей смерти, он писал мне, что вопрос не корректен. Забавно. Когда я в своих указах буду писать нечто вроде Мы Николай Второй, это и точно будем мы. Ещё немного поразмышляв и окончательно запутавшись в своем «Я» и «Мы», я отложил этот вопрос подальше, с тайной надеждой больше никогда к нему не возвращаться. Как любят оправдывать себя в таких случаях герои голливудских фильмов – мы те, кто мы есть.
Не могу сказать, что я уснул успокоенным, вообще трудно уснуть, когда понимаешь, что твоя прежняя семья погибла, и больше ты её никогда не увидишь. Тем не менее, едва ли не впервые за все это время, я мягко ушел в мир снов, а не провалился туда как в бездонную пропасть.
Спустя четыре дня, я впервые после болезни встал с кровати. А уже через день, пятого ноября 1863 года, состоялось, задержавшееся из-за подкосившей меня болезни, торжественное перевезение тела почившего императора в Царскую усыпальницу – Петропавловский собор.
Из окон дворца, я без труда мог наблюдать, как группы горожан наполняли тротуары на набережной, ожидая печального шествия. Едва я с матерью, братьями и остальной родней прибыл на церемонию, началась торжественная литургия. На дежурстве у гроба стояли генералы и великие князья, а в голове и ногах почившего императора стояли почетные часовые. Не знал, что у нас практикуют бальзамирование – гроб был открытым. А я стоял и все никак не мог себя пересилить. Заглянуть в этот деревянный ящик, в лицо родному мне человеку которого я убил. Хотя другая моя половина просто невыносимо жаждала этого. Наконец, когда нервное напряжение казалось, возросло во мне до предела, адъютанты отца принесли крышку и нарыли гроб. Я испытал огромное облегчение, и только сейчас заметил, судорожно сжатый платок в кулаке, который, судя по побелевшим костяшкам пальцев, не выпускал с начала литургии.
Из-за недавней болезни и вызванной ею легкой слабости, мне не довелось подставить плечо под гроб отца, как сделали это Великие Князья с братом Сашей. Медленно выйдя наружу, они поставили гроб на стоявший у парадного подъезда покрытый трауром, запряженный шестеркой лошадей цугом артиллерийский лафет Константиновского артиллерийского училища с ездовыми юнкерами. Генералы накрыли гроб флагом, и траурная процессия тронулась по набережной к месту последнего пристанища всех Российских императоров.
Шли мы медленно, к тому же часто останавливаясь, поэтому получилось очень долго. На протяжении всей дороги постоянно совершались литургии, которые, как это ни странно, мне не сильно надоедали. Отовсюду до нас доносился звон колоколов многочисленных церквей, а по всему пути до Петроградской крепости стояли войска, сдерживающие огромные людские толпы. Впереди ехал церемониймейстер в мундире с шарфом через плечо из черного и белого крепа, за ним в траурном мундире конюшенный офицер, дальше по два в ряд шли придворные служители императорского двора. По обе стороны лафета шли адъютанты почившего и генералы при нем состоявшие. За лафетом следовал я с матерью и братьями, а чуть позади нас шли Великие Князья. Кто шел дальше я не рассмотрел, да, впрочем, это и не важно.
Когда голова шествия вступила на Троицкий мост, с верхов Петроградской крепости начали раздаваться редкие выстрелы печального салюта из орудий. Когда печальное шествие прошло в крепость и подошло к собору, из него встретить гроб вышел митрополит с духовенством. Братом вместе с Великими Князьями – понесли гроб в собор. Когда мы внесли его и поставили на катафалк под балдахином, митрополит с архиереями совершил панихиду.
Во время длинной панихиды мне становилось все хуже и хуже, я вспотел как мышь, мои ноги дрожали, а сердце бешено колотилось. Из-за сотен чадящих в соборе свечей мне не хватало воздуха, у меня закружилась голова, а ноги подкосились, но я был вовремя подхвачен кем-то стоящим сзади. Оказавшись на свежем воздухе, я довольно быстро пришел в чувство, но по настоятельному требованию окружающих меня родных был немедленно доставлен во дворец, где благополучно проспал все окончание церемоний.
