Артур Аршакуни - Память воды. Апокриф гибридной эпохи. Книга первая

Память воды

Апокриф гибридной эпохи. Книга первая

Артур Аршакуни

Анне – за терпение.

Сыну – за нетерпение.

Дочери – за чудо.

© Артур Аршакуни, 2016

ISBN 978-5-4483-3723-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Все персонажи являются плодом авторского вымысла.

Автор не несет ответственности

за иное их толкование.

Пролог

Я не познал, испытав,

конца не увидел, закончив, —

Сделав, не сделал, свершив,

я завершить не сумел.

– Как ты, Мириам?

Молчание.

Всю дорогу молчала и сейчас молчит. Только вздыхает иногда, как лошадь под непосильным грузом, устало и обреченно. Ничего, здесь отдохнет. Хозяин – сын не своей матери! – мог бы дать место для ночлега и получше, чем этот овечий загон. Хотя и ему надо радоваться, вот – караван расположился прямо во дворе, люди ночуют у костра. Одно слово квириниево подняло с мест и бросило в разные стороны весь народ Израилев. Темны мысли римлян; язычникам никогда не понять народа-избранника. А народу-избраннику можно ли понять язычников? Вот только – когда же, о Господи?

– Как ты, Мириам?

Молчание.

Гордая. Только вздыхает.

Подбросить бы веток в очаг. Что за погода!

Взметнувшееся пламя выхватывает из темноты овечьи морды и контур смуглого женского лица.

Плачет?

Молчание.

Погода как погода. Что ты хочешь – зима.

Дробный перестук копытец, испуганное блеяние заглушает очередной вздох. Со двора доносится истошный крик верблюдов из каравана с достойным ответом осла.

Что ж ей не плакать? Женщина.

Иошаат устраивается поудобнее и протягивает озябшие руки к огню.

Ничего…

– Как ты, Мириам?

Истошный крик верблюдов. Мычание, блеяние и ржание. Шум и гомон многоликой разноязыкой толпы.

Рынок.

Иошаат медленно идет по торговым рядам, коренастый, плотно сбитый, с округлым обветренным лицом, заросшим короткой черной бородой, сдержанный в речах и поступках, и только руки выдают его волнение, потому что он то и дело сжимает и разжимает заскорузлые ладони, привычные к дереву и камню. Ему пятьдесят лет. Много это, мало? Посторонним он кажется стариком, но если верить мудрым людям, которые говорят, что возраст мужчины определяется по его бороде, то она у него иссиня-черная. Он озабочен и серьезен, ибо привело его сюда важное дело, отец праведности, а не праздное любопытство, мать греха.

ОстерегайсяПронзительные крики                       менял с их фальшивыми монетами:что тебе чужой талант, имея свою лепту.Остерегайся                                          торговцев. Заунывнаяфлейта, монотонный ритмичный шошанними дробный кимвал в руках                        пронырливых мальчишек, подосланныхнечестными людьми: их счастье построено нанесчастье других.Остерегайся                                                    босоногих танцовщицна помосте. Танцуют невольницы, выставленныена продажу: подходи, любуйся, выбирай.Мозолистые пятки мелькают на уровне людскихголов. Провисший полотняный навес не спасаетот солнца. Терпко пахнут                      торговцев, навязывающих свой товар:хороший товар                                                разгоряченные женскиетела.                            сам себя хвалит.

Иошаат подходит ближе к помосту, туда, где стоит хозяин, чужак из египтян, одного с ним возраста, смуглый, безбородый, в белом синдоне с виссоновым поясом. Взгляд его, неспешный и степенный по восточному обычаю, останавливается на Иошаате и выделяет его из остальных. Звучит гортанная команда, и музыка убыстряется, а в такт ей – и движения невольниц. Еще одна команда обнажает их тела. Зевак у помоста становится заметно больше.

Красивые, однако… Дети уже взрослые, а все равно… Женское тело… Грех, грех!

– Мира и здравия!

Иошаат оборачивается. Это – Ал Аафей, земляк и сосед его, из Назиры, ведет за собой осла за веревку.

– Мира и здравия и тебе, сосед.

– Что вижу я? – удивляется Ал Аафей. – Пристало ли такому почтенному и уважаемому мужу, как Иошаат, из прославленного колена Давидова, лицезреть греховную эту наготу?

Иошаат раздосадован. Ал Аафей известен всем в Назире своим любопытством, более присущим суесловным женщинам, чем степенным мужчинам.

Самого-то тебя что сюда привело, сына не своей матери? Не греховная ли эта нагота?

– Преклонный возраст – возраст мудрости, – продолжает разливаться Ал Аафей, – а мудрость пьет из своих источников наслаждения!

Молчи, сосед, молчи. Говорят не слова, а поступки.

Иошаат степенно отвечает, чтоХотел бы я знать,                                                            пришел                                какие у тебя источники наслаж-дения. Пересчитывать                                                                              сюда подругой причине.                                           своих овец, свои таланты?

Как известно уважаемому соседу, он, Иошаат, недавно овдовел и остался с четырьмя сыновьями и двумя дочерьми. Детям нужна женская забота и ласка. Да и по хозяйству тяжело управляться одному. В Назире девушек на выданье не так уж много, да и кто из них пойдет за старика? А приводить в дом вдовца вдовую старуху – кто тогда за кем будет ухаживать?

– Да, ты прав, – важно кивает Ал Аафей.

Бедность! Бедность – вот главная причина того, что Иошаат не смог найти себе жену в Назире.

– Поэтому я и решил найти хозяйку дому моему и мать детям моим здесь, на рынке Иевусовом. Мне не нужна красавица для утех, – были бы руки работящие да характер покладистый.

– Да, и тут ты прав, – снова кивает Ал Аафей.

Красивая и молодая невольница просто не по карману простому древоделу!

Иошаат, подавляя невольную обиду,Мягко стелешь, сосед!                                                                     поворачи-вается к рабыням и выступает вперед из толпызевак ближе к помосту. Хозяин неспешно огля-дывает его простой хитон мастерового человекаи отдает новую команду. Музыка смолкает, впе-ред выходят рабыни поплоше: в возрасте, слиш-ком толстые или чересчур худые.

– Товар на любой вкус! – лениво растягивая слова, говорит хозяин. – Отрада для мужчины! Все они сведущи в науке неги и наслаждения!

– Нет, нет! – кричит Ал Аафей и подбирается к Иошаату поближе. – Нам не нужна сведущая!

– Так что же нужно и главное – кому из вас? – говорит хозяин.

– Мне, – говорит Иошаат, досадуя на соседа.

Вот ведь привязался! Кому дело, а кому – потеха.

– А, тогда понятно, – хозяин кивает головой, и тонкая, по-восточному едва уловимая ирония его вызывает смех собравшихся. – Тогда вот – совсем несведущие.

На помосте показываются новые рабыни, совсем еще девочки трех-пяти лет. Они поднимают руки вверх и заученно вращаются на месте. Смех усиливается. Иошаат гневно поворачивается, сжимая и разжимая ладони, и раздвигает толпу, чтобы уйти.

Защита бедного – гордость!

– Остановись, почтенный! – голос хозяина лишен лени и иронии; в нем звучит скорее удивление. – Прости, если мои слова обидели тебя. Знай, что обида – не помеха гордости, ибо расположены они в душе на разных уровнях. Есть у меня то, что тебя заинтересует.

– Откуда ты знаешь, что меня заинтересует? – ворчливо спрашивает Иошаат. Он доволен: ему удалось сохранить свое достоинство и не потерять уважения окружающих.

В ответ хозяин, улыбаясь, показывает рукой сначала на свой лоб, затем – на сердце и хлопает в ладони:

– Мириам!

Истошный крик верблюдов.

Иошаат вздрагивает и приходит в себя, но не от крика верблюдов, – он привык к нему и не замечает его, как и овечьего блеяния и перестука копыт, – а протяжного, полного сдерживаемой муки, стона женщины вслед за ним. Он торопливо подбрасывает хворост в очаг, поднимается. В сполохах пламени обычно смуглое лицо Мириам выглядит пепельно-бледным, и эта пепельная бледность пугает его еще больше.

– Мириам?

– Иди, – говорит она чуть слышно.

Иошаат понимает, что она удаляет его от себя – не дело мужчине находится рядом с женщиной в такую минуту, – но ему необходимо оставить за собой последнее слово, и это слово должно быть словом мужчины – взвешенным и рассудительным. Поэтому он какое-то время переминается с ноги на ногу и лишь потом идет к выходу.