Василий Сахаров - Развилка

Сахаров Василий.

Развилка.

Пролог.

Борисов. 04.08.1941.

Иногда, крайне редко, судьба мира оказывается в руках одного человека. Как правило, он даже не знает о том, что ему уготовано, его имя остается неизвестным и все происходит случайно. Герой делает, что должен, и 4 августа 1941 года таким человеком стал курсант Борисовского танко-технического училища Иван Смирнов. Ему было всего девятнадцать лет. Однако, несмотря на молодость, он успел пережить много горя и бед.

Курсант, грязный и оборванный юноша, голодный и раненый в левую ногу, лежал в густых придорожных зарослях невдалеке от немецкого аэродрома. Фашисты были рядом, они постоянно патрулировали дорогу и прочесывали местность. Но Смирнова, которого воспитал дед, уральский охотник, враги до сих пор не заметили. Иван умел прятаться и чувствовал опасность. Когда было нужно, он уходил в сторону и прятался, а потом упрямо возвращался к дороге и ждал своего часа. Боец понимал, что далеко ему не уйти, сил практически не осталось, и все, чего курсант-комсомолец хотел, подороже продать свою жизнь и прикончить еще хотя бы нескольких фашистов.

Сдерживая готовые вырваться стоны, Смирнов слегка приподнялся и посмотрел на пустынную дорогу. Один патруль прошел, а второй будет через несколько минут. Пока спокойно и курсант, положив перед собой две тяжелые противотанковые гранаты и трофейный МР-38, листал страницы своей памяти. Перед его мысленным взором проносились лица и события, хорошие и плохие. Иван понимал, что вскоре умрет, но он улыбался и был уверен, что поступает правильно…

Детство в небольшой уральской деревушке. Трудовые будни на колхозных полях и походы с дедом в лес. Мать, вдова красноармейца, которая растила пять детей. Голодные годы. Первая охота. Первая любовь. Первый робкий поцелуй с деревенской девчонкой. А потом комсомольское собрание и он получает путевку в училище. Иван надеялся, что будет учиться недалеко от дома. Но судьба распорядилась иначе. Его отправили в Белоруссию, в Борисовское танко-техническое училище.

Год учебы пролетел незаметно. А затем началась война. Орды немецко-фашистких захватчиков вторглись на территорию СССР, и свой первый бой курсант Смирнов принял 1-го июля. Подразделения 1-й Московской Пролетарской мотострелковой дивизии, разрозненные соединения 44-го корпуса РККА, сводный отряд Лизюкова, курсанты-танкисты и ополченцы вступили в бой с 18-й танковой дивизией генерала Неринга.

Бойцы советской армии сражались храбро и были готовы умереть, но не отступить. Однако массированные налеты «юнкерсов» и постоянные артиллерийские обстрелы сделали свое дело. Они расчищали путь для немецких танков и мотопехоты, а парашютные десанты и диверсанты «Бранденбурга» в тылу советских войск, вносили сумятицу и разжигали панику среди личного состава. Все дороги при этом были забиты беженцами, подвоз боеприпасов оказался затруднен, а резервы РККА, которые подходили к Борисову, опаздывали. В итоге сражение было проиграно, и командир 1-й Мотострелковой Пролетарской дивизии полковник Крейцер, на несколько дней задержав наступление гитлеровцев, отдал приказ отступать.

Неся потери и бросая поломанную технику, обескровленные советские войска под ударами немецкой авиации откатились на восток, к следующему оборонительному рубежу. А отряд, в котором воевал Смирнов, был отрезан от основных сил и попал в окружение. Темной ночью бойцы приготовились к прорыву, пошли в атаку и смогли вырваться из кольца. Но курсант получил ранение, и его оставили в одной из деревень.

Смирнов прятался в погребе у сердобольных хозяев, чьи дети ушли в ополчение, и пережил три облавы. Фашисты раз за разом прочесывали деревню и когда враги снова появились, курсант ушел в лес. Это был правильный поступок, и он спас приютивших его селян от расправы. Однако рана загноилась. Уйти от Борисова курсант не смог, партизан найти не удалось, сдаваться он не хотел, и тогда Иван принял решение принять свой последний бой и сжег личные документы…

На дороге появились мотоциклисты. Что характерно, все в новой форме, а техника просто сияла. Они промчались мимо Смирнова, а за ними появились красивые черные автомобили.

«Кто-то важный едет», – чувствуя, как его покидают силы, с равнодушием подумал Иван и метнул противотанковую гранату, которая попала аккурат под третий автомобиль в кортеже.

– Бум-м-м!!! – сильный взрыв перекрыл шум двигателей, а взрывная волна слегка пригнула кустарник.

Иван кинул вторую гранату и схватился за автомат.

– Бум-м-м!!! – очередной взрыв окончательно разметал в клочья уже поврежденный немецкий автомобиль.

– Своло-чи-и-и!!! – зарычал курсант, с трудом приподнялся и открыл огонь по фашистам.

Смирнов успел дать всего пару неприцельных очередей, а потом получил пулю, которая разнесла ему череп. Однако самое главное он совершил – в машине, которую Иван уничтожил, находился верховный канцлер Третьего Рейха Адольф Гитлер и история пошла по иному пути…

Курсант, чье бездыханное тело валялось на обочине дороги, конечно же, не мог знать, что фюрер прилетел в Борисов на совещание с генералами Вермахта. Именно здесь, в Борисове, должно было решиться, в каком направлении двинется германский стальной каток. И если генералы Вермахта: Шмундт, Бок, Гот и Хойзингер; хотели продолжения наступления на Москву, рейхсканцлер был настроен иначе. Гитлер собирался распылить силы для наступления по нескольким направлениям: на Москву, Ленинград, Украину и Крым.

Впрочем, совещание не состоялось. Партийные функционеры НСДАП в Берлине начали делить кресло покойного Адольфа и на некоторое время военачальники оказались предоставлены сами себе. Война продолжалась, и генералы приняли решение сконцентрировать основные силы на Московском направлении.

Что же касательно нового рейхсканцлера, то спустя четыре дня, сумев обойти Геббельса и Геринга, им стал личный секретарь покойного фюрера и начальник Партийной канцелярии НСДАП Мартин Борман.

1.

Смоленская область. 10.08.1941.

Крадущейся мягкой походкой старшина Захаров прошел мимо и остановился. Кряжистый и крепкий, природный ловкий вояка и потомок пластунов, он пытался понять, где я спрятался, и застать меня врасплох. Но старшина ничего не заметил. Это хорошо.

– Андрий! – с малороссийским акцентом окликнул меня Захаров и покрутил головой.

Тишина. Я молчу.

– Красноармеец Погиба! – снова, на этот раз командным тоном, позвал старшина.

– Здесь! – я отодвинул в сторону куст, за которым прятался, и выполз из-под упавшего старого ствола, под которым была глубокая промоина.

Старшина усмехнулся и кивнул:

– Добре сховался.

Когда мы были одни, Захаров обращался ко мне по-свойски, как земляк. Он на пятнадцать лет старше, половину жизни в армии и прошел Финскую. Но главное – мы земляки. Он родом с Кубани, и я оттуда. Правда, он на родине лет десять уже не бывал, и его семья проживала в Подмосковье, а я детдомовский с Катеринодара, то есть с Краснодара.

– Ну как тут, спокойно? – не выходя в поле, Захаров кивнул в сторону Боброво, которое было занято немцами.

– Спокойно, – подтвердил я.

– Плохо, – сказал он.

Месяц назад я мог задать ему резонный вопрос – что плохого в тишине. А сейчас промолчал. За спиной уже есть боевой опыт, бои за Смоленск и выход из окружения. На войне учишься быстро и я усвоил одну простую истину – если на передовой тишина, значит, противник готовит наступление и копит силы, а возможно, нас уже обходят, и скоро мы в очередной раз окажемся в котле. Уж лучше пусть немцы стреляют.

– Сидай, Андрий, – старшина присел под дерево и положил на колени автомат ППД.

Я разместился с ним рядом и поставив между ног карабин Мосина образца 38 года. После чего спросил старшину:

– Иваныч, новости есть?

Он пожал плечами:

– Нет. Только сводку вчерашнюю повторяли.

– И что в сводке?

– Наши войска ведут ожесточенные бои на Смоленском, Кексгольмском, Коростенском и Белоцерковском направлениях. На остальных участках бои разведывательного характера. Корабли Балтийского флота потопили один и повредили два торпедных катера противника. Летчики сбили сколько-то самолетов и сколько-то потеряли.

– Понятно… – протянул я.

Сидим. Молчим. Каждый думает о своем. Но неожиданно Захаров задает новый вопрос:

– Андрий, а ты точно своих родичей не помнишь?

Эта тема, которую старшина за полгода поднимал несколько раз, мне неприятна. Не люблю ворошить прошлое, от этого сразу приходила тоска. Однако я ответил:

– Не помню. Меня в детдом в тридцать втором году привезли, в декабре, как раз перед Новым Годом. Я уже доходил, от голода разум помутился. Десять лет мне тогда исполнилось. Помню только, что в станице жил. Хата была. Двор большой. Потом стрельба какая-то. Дальше детдом и завод, пока в армию не призвали.