Андрей Посняков - Первый поход

Андрей Посняков

ПЕРВЫЙ ПОХОД

Глава 1

КАМЕНЬ

Июль 856 г. Бильрест-фьорд

Тот камень, что у Дома жизнигероев лишил,Лугайд Ламдерг метнул его в Илланна,сына Фергуса,Фиахна бросил в Лугайда его,и кровью омылся герой,Дважды по семь мужей палоот этого камня.

— Да тяните ж вы сильней, ленивые свиньи! Слева, слева поддайте!.. Да слева, говор-рю, не справа… Эх, чтоб вас…

Узколицый человек в дорогой, крашенной желтоватым дроком тунике из тонкой шерсти, махнув рукой, устало опустился на камень. Волны, шипя, бились у самых его ног, с разбега налетая на землю, а чуть правее шумел искрящийся водопад, над которым в хорошую погоду неизменно зажигалась разноцветная радуга. Сейчас погода была хорошей: над синими водами залива ласково сверкало солнце, освещая голубоватые луга, усыпанные клевером и ромашками, высокие, тянущиеся к самому небу сосны, кусты можжевельника и дрока, растущие ближе к оврагу, орешник, иву на берегах глубокого ручья, серебряные зеркала многочисленных озер, усадьбы, лес и — чуть дальше — в сиреневой дымке горы. На холме, за спиной узколицего, поднимались новые строения усадьбы, пахнущие свежей смолой, а прямо напротив, в заливе, не так уж и далеко от деревянного причала, деловито сновали лодки. Скопившиеся на причале люди — большей частью рабы да слуги — по команде узколицего тянули канаты, которые заводили куда-то в воду сидящие в лодках. Видно было — пытались поднять какой-то затонувший корабль, но тот — вот незадача — в который раз, показав драконий нос, подняв тучу брызг, с шумом срывался обратно в море.

Узколицый поднялся с камня и, досадливо сплюнув, — похоже, все нужно было начинать сначала, — обернулся на чьи-то шаги.

— Чего тебе, Вазг? — Перед ним стоял усыпанный веснушками пацан, светлоглазый, с растрепанными ярко-рыжими волосами.

— Хозяйка Гудрун звала тебя, господин Конхобар, — поклонившись, почтительно вымолвил тот. — И сказала — пусть идет побыстрее.

Пацан почесал пальцами босой ноги другую.

— Побыстрее? — с издевкой повторил Конхобар. — Ну, пошли, раз зовет. Посмотрим, с чего там такая спешка.

Прихватив валяющийся прямо на траве плащ, он пошел вслед за мальчишкой, привычно размышляя о превратностях жизни. Причем не только размышляя, но и прокачивая возможные неприятности. Конечно, повезло, что и говорить, когда во время недавнего нападения пиратов Хастейна он, Конхобар Ирландец, остался в стороне от этого так и не завершившегося успехом дела, к которому, надо признать, и сам приложил некоторые усилия. Но — случилось, как случилось, — и Конхобар был несказанно рад тому, что не явился тогда на корабль Хастейна. Не до того было. На всякий случай хотелось принести жертву Крому, древнему божеству кельтов: и место для жертвоприношения было выбрано неплохо — на маленьком скалистом острове, и намеченная жертва удовлетворила бы самый взыскательный вкус — как-никак дочка Торкеля бонда, отнюдь не самого последнего человека в Бильрест-фьорде — Радужном заливе, как, по названию фьорда, прозывали и всю округу, прилегающую и даже не очень прилегающую — так называемые дальние хутора. Не вышло тогда с жертвой — бежала дочка Торкеля из тайной пещеры с помощью друзей — в первую очередь с помощью Хельги, молодого местного ярла, после смерти своего отца Сигурда от рук предводителя пиратов Хастейна унаследовавшего усадьбу и земли. Усадьбу, правда, пираты успели сжечь, так вот теперь — отстраивали. Правда, сам молодой ярл, как оказалось, не горел желанием заниматься хозяйством — не очень-то ему это нужно было, в неполные-то шестнадцать лет. Тем более и корабли у него имелись — аж три штуки: отцовский, «Транин Ланги», да два трофейных, хастейновских. Была и дружина. Уже мало кто в округе открыто выступал против юного ярла: позвал с собой — и явилась почти вся молодежь. Люди постарше, конечно, не очень-то захотели идти пытать счастья за тридевять земель, ну, это только те, у кого свое хозяйство было, а у кого не было, те повалили к Хельги: идем, мол, с тобою. Тот уж и не рад был, что собрал такую ораву — опыта-то ими командовать маловато, — но вида не показывал, стервец, улыбался да жевал себе соломинку. Ну, слава богам, отплыли. Кажется, в Англию. Там бы их и прибили или волной какой перевернуло. Ну, в общем, пока все к лучшему.

После отплытия Хельги и объявился в разрушенной усадьбе Ирландец. Думал, ласково встретит любовница. А любовница — хозяйка усадьбы Гудрун, вдова Сигурда ярла — поначалу-то встретила ласково, три ночи с ложа не отпускала, забавница, а потом пошли проблемы. Причем именно ее проблемы, как хозяйки усадьбы. Во-первых, интриги. Эти ж, местное вражье, никуда не делись. Так и мутили воду в округе Скьольд Альвсен по прозвищу Жадина да дружок его Свейн Копитель Коров. Пока молодой ярл был, смирно сидели, а как ушел в поход, так давай накатывать на вдовушкину землицу. Это мол, пастбище, завсегда роду Альвсенов принадлежало, а та рощица — Свейну. Не знала, что с ними и делать, вдовица, да вот теперь хоть один верный человек появился. Это она про Ирландца так думала. А тот никому верным никогда не был и впредь быть не собирался. Делал то, что лично для него выгодно. Вот явился в усадьбу, к Гудрун под бок — ничего баба, целуется жарко и в постели хороша, не смотрите, что сорок, — да ведь забот-то у нее оказалось выше крыши! А зачем Ирландцу чужие заботы? У него что, своих мало? Вон, люди сказывали, рыщет по дальним лесам огромный волчище — днем, не таясь, ходит. Правда, людей есть перестал, но это, может, и брешут. Знал, хорошо знал Конхобар, что это за волчище. Самый настоящий волкодлак-оборотень, Черный друид Форгайл Коэл, что вместе с Конхобаром приплыл год назад из Ирландии, гонимый насмешками и презрением к старой языческой вере. Перед этим гадал Форгайл на человеческих внутренностях — и было ему озарение, посланное жестокосердным богом Кромом. Узнал Форгайл, что сын его старого знакомца, финнгалла-викинга Сигурда, в недалеком будущем станет правителем далекой страны Гардарики, в которой богов множество, а главного бога нет. Да и живут там люди отдельными племенами. Потому и не будут особо противиться, когда Хельги — так звали сына старого Сигурда — сначала исподволь, тихой сапой, а затем — когда рыпаться уже поздно — и силой принудит их признать древних кельтских богов, живущих человеческой кровью. И пошлет неисчислимые воинства на битвы, и захватит все страны, и зальет их кровью, и восстанет брат на брата, а сын на отца — и наступит (так говорится в преданиях) конец света, когда падут все боги и все герои. Боги сказали Форгайлу, что сможет тот заменить душу Хельги своей, а значит — стать повелителем мира. И Черный друид обрадовался, погрузился в сладостные мечтанья. О том, как накажет он ирландцев, за то, что отвергли старую веру, за то, что ни во что не ставят друидов, за то, что насмехаются над ними и презирают, за то, что являются верными поклонниками распятого бога, за то… В общем, за многое. Власть — вот чего не хватало Форгайлу, униженному и оскорбленному жизнью. Прихватив с собой младшего жреца Конхобара, жертвенные кувшины и двух приблудных детей для будущей жертвы, друид Форгайл последовал за Сигурдом — вернее, за его сыном Хельги — в их страну, называемую Норд Вегр — Северный Путь. А там… А там не сложилось. Не смог Форгайл заменить своей душой душу Хельги — что-то или кто-то помешал, место оказалось занятым, вот только кем? И Черный друид, вспомнив древний обряд, обратился в волка, но не смог вновь стать человеком — не дали местные боги. Где-то он сейчас рыщет? Право, лучше бы сгинул.

Конхобар поежился, представив пронзительный, обжигающий взгляд друида в образе волка. Нет, лучше бы сгинул…

Вдова Сигурда ждала его в доме — его-то отремонтировали в первую очередь, да почти что и не выгорел дом внутри, так, пара столбов да лавок. Дом был большой, вытянутый в длину, словно выброшенный на берег кит, — места хватало всем многочисленным родичам, да еще рабам и слугам. А в суровые зимы нередко в задней части дома, за очагом, располагался и скот. Окон, по сути, не было — если не считать нескольких узких дыр, скорей бойниц, нежели окон. Внутри дома густо стелился дым. Поднимаясь от очага, разлетался по стенам, ел глаза, прежде чем выйти наружу в отверстие крыши. Кроме очага, чадили и сальные светильники, укрепленные на витых железных столбцах. Над очагом, на больших вертелах жарилась рыба. Жирная вкусная треска. Хозяйка Гудрун самолично переворачивала каждую рыбину, следя, чтобы не подгорела. Треска, правда, все равно подгорала. Да и нельзя было ничего толком и разглядеть в этом смрадном чаде, впрочем, обитатели дома к нему привыкли с раннего детства — другого жилья у них не было, если не считать летние хижины пастухов и вольноотпущенников.