Андрей Горюнов - На пути Орды

Андрей Горюнов

На пути Орды

Княжеский терем возвышался над серыми избами Посада, над белой лентой детинца, опоясавшего Город, – маленькой крепости с невысокими стенами, приземистыми кряжистыми башнями. Многочисленные островерхие маковки терема, крытые осиновыми плашками, серебрились на солнце серовато-сизой чешуей.

С верхней галереи княжеских хором открывались необъятные дали – терем был выстроен на самой вершине холма.

Весь край открывался отсюда, как бы расстеленный внизу, на зеленой скатерти лугов, с темно-зелеными перелесками, переходящими вдали в синеющие на горизонте длинные языки Висковских чащоб.

Княгиня Евпраксия вышла на галерею, держа на руках полуторагодовалого княжича Ивана Федоровича: пусть тоже посмотрит на бой.

Мамка-кормилица встала было на дыбы: «Не пущу, прохватит княжича на ветру, а к ночи закапризничает, – увидишь, заболеет». Но Евпраксия настояла на своем. Материнское чувство шепнуло ей: не заболеет.

Даже здесь, почти в заоблачной выси, чувствовалось приподнятое, торжественное настроение, охватившее Город перед схваткой с Ордой.

На всех шести звонницах городских церквей гудели колокола, соревнуясь друг с другом, выплескивая свой перезвон далеко за крепостные стены, за речку, что текла внизу у подножия холма, за ближний лесок. Звон плыл над зеленым миром и, не желая подниматься к облакам, растекался по окрестностям, заполняя собой каждый распадок, овраг, рощу.

Все горожане, от мала до велика – бабы, старики, дети, – все, не годные к битве, теснились на крепостных стенах, боясь пропустить редкое зрелище. Избы, стоящие вне крепостных стен, на склонах холма, были пусты, словно вымерли. На дальних лугах не было привычного глазу стада коров, вся скотина была собрана сегодня под защиту неприступных каменных стен.

Внизу, у подножия холма, сразу за речкой стояло русское войско, готовое к схватке.

Это был старый обычай – становиться сразу за речкой спиной к воде, – и отступать некуда, и стоять удобно: у реки не так жарко.

Многотысячные отряды ополченцев, вооруженных косами, цепами и топорами, в большинстве своем пешие, стояли плотно, отряд к отряду, слившись в единую массу, готовясь встретить удар с востока.

Впереди перед ополчением, прикрывая его, старший воевода, опытный Радож, разместил хорошо вооруженную конницу. Это был мощный отряд, поставленный Радожем острым клином – по направлению ожидаемой атаки, навстречу ей. Отряд был сводный, состоящий из многих сотен хорошо вооруженных всадников – княжеских дружин Давыда Муромского, Глеба Коломенского, Олега Красного и Всеволода Пронского. Город никогда не собирал под стены свои столь многочисленное войско.

Всадников, казалось, и не пересчитать: глаза слепили сверкающие на солнце шишаками начищенные шлемы и острия копий. Кони дружинников непрерывно фыркали, переминались с ноги на ноги, «танцуя» на месте, – они уже давно устали ждать. Даже издалека, с холма, с высоты княжеского терема, чувствовалась сила войска, с трудом удерживаемая воеводами. Лица воинов излучали спокойную уверенность в себе, в неизбежности торжества правого дела.

Отражение синего неба в речке за спиной русского войска было сочного, темно-синего цвета, и из-за этого, видно, вода в речке казалась не по-летнему холодной, смертельно ледяной.

Время от времени колокольный звон в Городе становился тише, смолкал, затихал. Однако тишина не наступала: из-за белой крепостной стены тут же доносился крик петуха – одного, другого…

У подножия холма, на речке, возле конца спуска от главных городских ворот, осиротело, пустынно гляделись многочисленные мостки и сходни, с которых сегодня никто не полоскал белье.

Чуть правее мостков, между старыми, растрескавшимися, черными от времени, полувросшими в землю долбленками, что-то мелькало со скоростью солнечного зайчика. Это резвился забытый кем-то четырехмесячный поросенок – толстый, как спелый абрикос, с нежно-розовым пятачком.

Солнце ослепительно сияло, приближаясь к зениту.

Великий князь Юрий Ингваревич, отягощенный кольчугой, с трудом сел в седло, взвалив на себя изрядную ношу – возглавить засадный полк, состоящий из его личной дружины.

Он не верил в добрый исход предстоящего боя. Тому назад уж двадцать дней, как только вести о приближении Орды к Городу достигли его ушей, он послал гонцов к великому князю Владимирскому, Георгию Всеволодовичу, прося у него помощи или союза.

Тот, решивший, видимо, откупиться от Батыя единовременными дарами и терпимой, в общем-то, данью, отправил гонцов Юрия Ингваревича восвояси, не удостоив ответом.

Надеяться было не на что. Юрий Ингваревич был давно уж немолод, а с весны начал страдать странной, тяжелой болезнью: он сох, худел и слабел – день ото дня. Сильно болели суставы и поясница, порой до крика.

Его сын, Федор Юрьевич, был еще слишком молод – всего семнадцать весен.

Во многом именно благодаря молодости Федора Юрьевича и возникла столь опасная ситуация, поставившая все княжество на порог войны.

Беда случилась дней сорок назад, когда в Город пожаловали посланники хана Батыя. Старый князь Юрий Ингваревич отсутствовал в Городе, уехав на богомолье – далеко, в Боголепо-Тайнинскую Пустынь.

Послы прибыли с предложением ханской дружбы, которую следовало, конечно, подкреплять данью – десятой частью всех поступлений в княжескую казну. Оставшийся «на хозяйстве» юный Федор Юрьевич в качестве ответа Батыю велел выпороть его послов на конюшне, а затем угостить на скотном дворе «чем бог там послал».

Мало того, постаравшиеся угодить Федору молодые дружинники уже по своей инициативе прокатили ханских послов по всему Городу в свиных корытах, а затем, усадив задом наперед на коней, выставили за городские ворота, попросив при этом передать Батыю пожелание поправиться умом.

Вернувшийся с богомолья Юрий Ингваревич был потрясен рассказом о случившемся. Как мог его сын совершить такое! Уж не он ли сотни раз внушал ему с пеленок: гонец невиновен, посол неприкосновенен!

Но все наставления оказались бессильны, а разум смолчал.

Надежды на мирный исход почти не оставалось. Самое страшное в происшедшем было то, что послов прокатили по всему Городу. Юрий Ингваревич понимал, что теперь, в случае поражения, погибнут не только они с сыном, дружина, наспех сформированное войско и в последний миг собранное ополчение, нет! Позор видел весь Город. И весь Город будет в случае победы Орды растоптан, разграблен, сожжен, раскатан по камням, сметен с лица земли.

Понимая, что Федор едва ли сможет организовать отпор – прыти больше, чем опыта, – старый князь собрал под хоругви своих родных братьев – Давыда Ингваревича Муромского и Глеба Ингваревича Коломенского, а также друзей детства – Олега Красного и Всеволода Пронского.

Подошедшая к городу группировка Орды была не столь уж и велика – два тумена, двадцать тысяч всадников, каждый из которых имел не менее трех запасных лошадей. Однако Батый мог в недельный срок стянуть сюда еще три-пять туменов – и это мгновенно решило бы судьбу союза пяти русских князей.

Князья успели собраться и сбить свои дружины и ополченцев в единый кулак, когда Орда была уже совсем близко к Городу – в десяти полетах стрел, если считать как считали в Орде, и в четырех криках, если считать нашей мерой длины: от кошмы, прикрывавшей вход в шатер хана Батыя, и до Красного крыльца княжеского терема.

Просовещавшись едва ли не сутки, князья решили в конце концов оборону организовать, но от Батыя все же попытаться откупиться, сохранив мир.

Злато-серебро, рухлядь пушная – это хлам, прах, пустое, если на другую чашу весов положены вера Христова и жизни людские.

Тем паче что Батый немногого требовал: десятую долю. Всего. От всего.

Оставалась надежда, что грозный хан проявит снисходительность: горячность и безрассудство свойственны молодым во всех краях, у всех народов. Для того чтобы хану было легче проявить понимание, следовало, во-первых, потрясти его богатством и обилием даров, а во-вторых, послать к нему того самого молодого князя, оскорбившего ханских послов.

Конечно, Юрий Ингваревич понимал, что он делает, выдавая сына головой Батыю, но чувство ответственности за вверенные ему Богом землю и народ были сильнее отцовской любви.

Пытаясь поставить себя на место Батыя, Юрий Ингваревич неизменно приходил к доброму решению: повинну голову меч не сечет! Он искренне верил в то, что сын, своим личным появлением во главе посольства, продемонстрирует верх смирения, покажет хану безграничность веры в его божественную мудрость и этим заслужит себе если и не прощение, то не самое суровое из всех возможных наказание.

И вот теперь сын Юрия Ингваревича, молодой князь Федор Юрьевич, приближался к ставке Батыя, к его шатру, возвышавшемуся среди юрт ханской охраны на ближайшем к Городу, но закрытом от Города березовой рощей лугу.