Юрий Каменский - Витязь специального назначения

Юрий Каменский

Витязь специального назначения

Светлой памяти Панкратьевой Вики, вложившей всю свою душу в то, чтобы эта книга увидела свет

Уважаемый читатель!

Нас с Вами объединяет то, что мы оба любим фэнтези. Жанр этот в России очень молод, но уже завоевал много сердец, и наши с Вами в том числе. Вот, только, не знаю, как Вас, а меня и многих моих друзей и знакомых, озадачивало одно обстоятельство. Почему в книгах этого жанра и герои действуют западные и действия происходят в каких-то явно западных странах? Ясно, — коли речь идёт о западных авторах, им сам Бог велел, да и фэнтези у них появилось несравненно раньше нашего. А наши-то что?

Ну, одна причина — по проторённой дорожке шагать попроще, чего уж там. Да и начинать первому тяжелее. Ведь даже Христа в родном Назарете слушать не стали. Ибо, как известно, нет пророка в своём отечестве. Уж если его, то нас-то, грешных…

И всё же, всё же…. Слишком уж велик дисбаланс между русским фэнтези и всем прочим. М. Семёнова, конечно, одна и А. Бушков тоже один, но это же не повод все полки в книжных магазинах Конанами и Гарри заставлять (не в обиду будь им это сказано).

Отнюдь не претендуя встать рядом с упомянутыми корифеями, рискну всё же позабавить Вас, читатель, в исконно русском значении этого слова.

С уважением, Юрий Каменский.

Глава 1

Об экстремальных последствиях обычной вечеринки

Мы, словно лошади, тянем свой воз,

О луге мечтая и вольных степях.

И вдруг всё исчезло — и грязь, и навоз,

Трава под ногами зелёная — Ах!

Мы солнышку рады, тепло и светло,

По лугу гарцуем, что есть только сил,

Но только от скачек живот подвело,

А нас в это время хозяин кормил…

И солнышко скрылось, и ветер подул

И волки завыли у дальнего брода,

И кто-то пугливый в душе вдруг шепнул:

— Зачем тебе, дурень, такая свобода?

«В этой жизни на каждом шагу западня,

Я по собственной воле не прожил и дня

В небесах без меня принимают решенья,

А потом бунтарем объявляют меня».

Электричка, взвыв моторами, поползла, набирая скорость. Четверо мужчин с большими сумками, пересмеиваясь, двинулись по тропинке через лесополосу. За их спинами просвистел визгливый гудок локомотива и, тяжело сотрясая землю, загрохотал встречный товарняк, натружено лязгая колёсами на стыках.

А они окунулись в пахнущую берёзовой листвой и травой прохладу тени, ненадолго скрывшей их от жаркого солнца. Сквозь затихающий вдали перестук послышалась рассыпчатая дробь дятла, скрытого в зелёной кроне, попискивание невидимых глазу пичужек. Узловатые корни замысловатым узором пересекали натоптанную, довольно широкую тропу, грозя зазевавшимся путникам бесславным падением.

Хотя они не были похожи друг на друга в общепринятом смысле, легкая походка, выправка в сочетании с короткой стрижкой выдавали в них людей, которые либо носят форму, либо носили ее раньше. Что, в общем, истине вполне соответствовало.

— Борисыч, — степенно обратился к самому старшему в компании здоровенный краснолицый Слава Клименко, — Идти-то далеко?

— Да ну, пустяки, — махнул рукой Георгий Борисович, высокий подтянутый мужчина лет сорока пяти. Коротко стриженые волосы, рыжеватые усы, крупный нос с высоким покатым лбом — все это придавало бы ему хищный вид, не будь мягкой усмешки, таившейся в уголках губ. Впрочем, когда надо, от этой усмешки у иных мороз продирал по коже, — два локтя по карте, потом денек на оленях…

— А ты чего, Толстый, от этого волчары ждал? — хмыкнул невысокий темноволосый крепыш — Дроздов Василий Викторович по кличке Соловей, — Мент, он и в Африке мент.

— Тебя не спросили, птичка певчая, — шутя, огрызнулся Слава. Хотя Дроздов был на десять лет старше, к тому же имел за плечами двенадцать лет службы в милиции, — все это не мешало Клименко устраивать «мэтру» выволочки за тягу к выпивке и сильную любовь к слабому полу.

У Васьки, как и у всех, рожденных в год Обезьяны, язык был подвешен великолепно. Толстый, который обычно говорил хоть редко, но метко, как-то резанул: «Вроде Дроздов, а поешь, как соловей. Непонятная какая-то птица». После чего Василёк навеки стал Соловьем, что, впрочем, нимало последнего не смутило. «Главное — не дятел и не петух» — прозвучало его резюме.

Прохлада перелеска внезапно кончилась, в лицо дохнуло жарким воздухом сибирского лета, запахом разнотравья и сена. Перед ними разлеглась зеленая степь, в незапамятные совковые времена бывшая колхозным полем. Уходила за горизонт пыльная грунтовка, там и сям зеленели березовые околки, стояли свежие стога среди стерни.

Все они, ошеломленные открывшимся их глазам пейзажем, уставились на «аборигена» с недоумением — такие тупые приколы были совершенно не в его духе, просто не тот уровень.

— Так, Борисыч, — подал голос четвертый, спортивного склада мужчина в возрасте лет около сорока, — где деревня-то? Сам скажешь или пытать придется? Если покаешься, просто не больно зарежем.

— Ты как дитё малое, Андрей Василич, — увещевающим голосом ответил вопрошаемый. — все бы тебе утопить да зарезать… Шаловливый вы народ, «пираньи».

«Пираньей» он Андрея называл в шутку с легкой руки известного писателя Бушкова. До выхода на заслуженный отдых Василич окаянствовал в одном из подразделений «боевых пловцов». Чистое доброе лицо с ямочками от улыбки на щеках, бархатный голос, мягкая походка — в общем, тот еще подарок.

— Нет, Борисыч, хорош смеяться, — поддержал начальника Соловей. — Ты говорил, что от остановки километра полтора, а тут же… Степь да степь кругом.

— Тихо, тихо, — засмеялся старшой, — вы же не вьюноши зеленые, а мужи зрелые. Какого ж хрена всполошились, как куры? Ну, ошибся товарищ километров на пять-десять, так он уже старый, ему по штату положено, он, может, скоро под себя какаться начнет. Где ваша, блин, толерантность[1], вы христиане или уже где?

Он размашистым шагом двинулся вперед, друзья, переглянувшись, двинулись следом. Шагали молча, поднимая ногами легкую пыль и слушая стрекотанье кузнечиков, доносящееся из высокой, по пояс, травы. Перед ними, словно показывая путь, семенили, покачивая длинными хвостиками и вспархивая, юркие трясогузки. В небе тоненько звенели серебряные колокольчики, но самих жаворонков углядеть в вышине было невозможно.

Было душно, как перед грозой. Не помогал даже легкий ветерок, гнавший по траве легкие волны. Дремотной истомой исходила земля. Хотелось упасть в пахучее сено и, раскинув руки, бездумно уставиться в небо, а не мерить шагами горячую от зноя дорогу.

Едва они прошли метров сто пятьдесят, как из-за плавных изгибов местности неожиданно вынырнули крыши домов и макушки сосен, у Славика от неожиданности сорвался матерок.

— Вот именно. — усмехнулся Борисыч. — Чем мне эта деревенька колхозная и нравится. Случайный человек сюда просто не попрется. Зачем? Чисто поле и только.

Колхозной эта деревенька была давным-давно. Потом задули ветры перестройки, колхоз развалился, поля заросли лопухом и бурьяном. Жители поуезжали в город, однако, дома продавать не стали. Деревня была основана в тысяча девятьсот седьмом году столыпинскими переселенцами, которые в поисках удачи не побоялись всей своей белорусской вёской рвануть в богатую землями и необжитую Сибирь.

Фактически это была община. Все коренные жители приходились друг другу родственниками, в выходные дни чужих дачников здесь практически не было — все свои. Возились в огородах, рыбачили на озере, пили самогонку по праздникам и пели песни у костров. Двое патриархов, — бабушка Галина Савельевна, усатый здоровый дед Павло Иванович, и, на особицу от других, куркуль Мельник, жили в деревне постоянно. Вера, жена Георгия Борисовича, сумела найти общий язык с обоими старейшинами. Потому деревня приняла их легко и держала как бы за своих. Сейчас его неунывающая подруга жизни гостила у дочери в соседней деревне.

Свернули на узкую тропку, что петляла среди пыльной травы и выскакивала на ухоженный огород. Отцветали рядки с пышными кустами картошки, бугрились оранжевые шары тыквы, вороватые стайки воробьёв шныряли среди кукурузных листьев. Вот тропка прошмыгнула мимо стоящих во фрунт подсолнухов и нырнула во двор. Тут приветливо встречала гостей крепенькая сосна, покачивая зелёными лапами с молодыми шишками. Хозяин отомкнул висячий замок, широко распахнул перед гостями входную дверь на большую веранду, залитую лучами солнца.