Рушель Блаво - Притчи, приносящие здоровье и счастье
Золотоволосые люди не возражали и проводили мальчика к тому месту, где Моше оставил берлинского медведя. Хозяин леса по-прежнему спал. Большого труда стоило мальчику разбудить громадного зверя. Когда же медведь проснулся, то тотчас же схватил Моше, подбросил, как и прежде, его высоко в воздух и вслед за тем проглотил. И опять в уютном брюхе медведя летел куда-то Моше, и опять, как уже было утром, медведь громко чихнул, и вместе с этим чихом Моше вылетел наружу. Ворча, медведь уходил к лесу. Моше махнул ему рукой и направился в город Берлин, который теперь был совсем рядом.
Вот и квартал Большой Синагоги. Впору мальчику испугаться – ведь сейчас его, как водится, начнут бить. Однако страха почему-то нет. Есть уверенность в том, что все будет хорошо. Моше приблизился к самой Синагоге и тут увидел, что на главной площади квартала собралась едва ли не вся еврейская община. Что делают они здесь? И что это за старик – совсем незнакомый – стоит на ступенях самой Большой Синагоги и так пристально смотрит на приближающегося мальчика? Ничего не понимая, Моше приблизился к Синагоге. И тогда стоящий на ступенях незнакомый старик сказал:
– Верьте мне, братья и сестры, верьте мне, старому раввину, пришедшему к вам в Берлин из самой Варшавы. Вот приближается к нам золотоволосый мальчик по имени Моше. Это ему суждено отныне и на долгие годы быть правителем вашим.
Для того чтобы объявить это вам, я и был сюда послан волею свыше. Примите же золотоволосого мальчика Моше, и он сделает жизнь вашу здесь счастливой, потому что только он знает, что такое счастье и только ему предначертано вести народ вашей общины дальше!
Никто уже не вспоминал о якобы родовом проклятии на бедность, никого не смущали и не раздражали золотые волосы мальчика Моше. Все жители еврейского квартала возле Большой Синагоги обступили мальчика и со слезами на глазах стали просить управлять общиной.
Не один десяток лет стоял золотоволосый Моше у руля еврейской общинной жизни Берлина. Был сирота богат и счастлив, и соплеменников своих, не помня обид, тоже делал богатыми и счастливыми…
Спустя века страшным гонениям подвергся еврейский народ. Настал час, когда евреи не захотели больше оставаться в Берлине и, памятуя о счастливом путешествии золотоволосого Моше в животе медведя к счастливой стране, отправились туда – и черноволосые, и золотоволосые, и рыжие… И все обрели в далекой теплой стране у моря подлинное счастье.
Однако и Берлин не остался от того давнего события в стороне. Некогда разрушенную большую Синагогу теперь восстановили, а главный купол ее сделали золотым в память о золотоволосом мальчике Моше. И теперь из многих мест немецкой столицы мы с вами можем видеть, как золотится купол большой Синагоги.
Никогда не угадать, кем кто уродится.
Не понять нам никогда, что кого здесь ждет.
Может, веком суждено вам летать, как птица.
Может, суждено в воде двигаться вперед.
Мир наполнен красотой – помнить это надо.
Мир наполнен добротой злобе вопреки.
Значит, можно одолеть в мире все преграды.
Значит, жизни трудной дни станут вновь легки.
Николай и красная рыба (Русская притча)
У нас на Севере испокон веку людей кормит море. Далеко раскинулись его незамерзающие воды. И никому из деревни еще не доводилось доплывать до другого берега нашего моря: кто-то говорит, что это оттого, что берега другого у нашего моря нет вовсе, то есть что море наше бескрайнее; а кто-то – что лодки, на которых трудятся в море наши рыболовы, не могут просто заходить туда, где море кончается, – слишком уж утлые эти лодки. Однако же как бы там ни было, а до другого края моря никто еще не добирался. Да и зачем? Изрядно море дает рыбы и возле нашего берега. Но только дает тем, кто трудится. А справедливости ради надо сказать, что трудятся у нас на Севере далеко не все. Так уж сложилось, что одни с малолетства к труду приучены, каждое утро выходят на лодке в море, борются с волнами, ставят сеть, достают улов… Другие же всю жизнь свою ничего не делают – лежат себе целыми днями возле очага, ноги греют, спят да едят – едят то, что удается выпросить у соседей. Таких людей называют у нас на Севере шавгунами.
Ох, и хлопот с заботами от этих шавгунов, да только ничего не поделаешь – силой же не заставишь их работать. Спросите: почему же не заставишь? Пытались, старались, словом и делом, кнутом и пряником. Да проку никакого не было – шавгун, он ведь человек такой, что ни за что работать не будет. А все потому, что привык он не работать. Привычка же, как говорится, вторая натура. И потому-то поделать с ней, с этой привычкой ничего нельзя. И хорошо еще, коли шавгун по характеру смирный да мирный – лежит себе да поесть чего только просит. А то ведь бывает так, что шавгун еще и подраться любит, похулиганить, пошалить. Таких, правда, среди наших шавгунов немного. Но вот порою встречаются такие, в которых все затмила зависть черная и лютая. Шавгун живет бедно – это уж само собой разумеется. Работяга рыбак живет тоже не сказать чтобы богато – перебивается, как говорится, с хлеба на воду. Вот только хлеб и вода достаются ему тяжелым трудом. Шавгуну же достаются просто так. И все равно иному шавгуну кажется, будто рыбак-труженик живет лучше, богаче, роскошнее, чем он, шавгун. Вот тут-то зависть черная и начинается у шавгуна. Глянет такой шавгун на утлую лодку рыболова и позавидует, что у него, шавгуна, такой нет. А кто виноват, что давным-давно свою лодку этот шавгун продал заезжему купцу, который через пару дней перепродал ее втридорога в соседнем селе? Глянет шавгун на хижину рыбака, и покажется хижина рыбака ему, шавгуну, гораздо лучше, просторнее, теплее и богаче, чем его, шавгунова, хижина. Так ли оно на самом деле? Да конечно нет! Рыбаку выручки от проданной перекупщику рыбы едва хватает на жизнь, чем же тут хижину-то украсишь? Ровно такая же она, как и хижина шавгуна-бездельника.
Только все равно шавгуну кажется, что рыбаку во всем лучше живется. Ходит шавгун и завидует рыбаку-труженику. Не думает при этом совершенно о том, как сложна работа рыболова, сколько всего ему за кусок хлеба вынести приходится – таких мыслей у шавгуна нет. А есть только черная зависть, которая, как известно, способна завести ох как далеко. О зависти шавгуновой я и хочу рассказать историю, некогда случившуюся в нашем северном селе. В ветхой хижине неподалеку от незамерзающего моря жил молодой рыбак Николай. И хоть Николай был еще молод, но от самого детства был приучен к труду отцом и матерью, дедом и бабушкой.
Хижина досталась Николаю в наследство от деда. Отец же и мать Николая жили в другой хижине – на противоположном конце села. Ранним утром выходил Николай из своей ветхой хижины, взваливал на плечо сеть и спускался по крутому каменистому обрыву к то шумному, то тихому, то светлому, то темному, то мутному, то прозрачному морю. Там, на поросшем морским мхом берегу, стояла утлая лодчонка Николая – тоже, как и хижина, доставшаяся ему в наследство от деда. Лодка была старая, и потому Николаю часто приходилось ее чинить. Но не роптал Николай на это, потому что знал: новой лодки у него не будет еще долго (хотя, признаться, деньги на новую лодку Николай откладывал, по копеечке в неделю – а все же откладывал). Каждое утро садился Николай в дедовскую лодку, клал на дно сеть и отправлялся в открытое море. Знал Николай рыбные места, туда и правил лодку свою утлую, забрасывал сеть, спустя некоторое время вытаскивал – то с рыбой, а то только с тиною морскою и с осколками ракушек. Да, всякое бывало на пока еще небольшом веку Николая. Радовался он, когда улов был большим, печалился, когда улова не было, но все же носа не вешал, а верил в то, что если нынче улова нет, то завтра непременно будет – так учил его дед. Николай любил рыбачить, любил никогда не замерзающее море, любил каменистый обрыв, по которому утром спускался к воде, а вечером поднимался, любил берег, поросший морским мхом, любил утлую лодочку свою, любил свою хижину, любил родителей, помнил деда с бабушкой, умерших несколько лет тому назад, любил соседей своих, любил скудную природу Севера… Короче говоря, любил жизнь, радовался каждому дню, благословлял свое существование, то есть при всем том, что был беден, все-таки был счастлив.
И была у Николая невеста – добрая и красивая Нина. Вот только жениться Николай пока не мог: думал, что сначала купит новую лодку и только потом сделает Нине предложение. А по соседству с Николаем, что называется забор в забор, жил самый что ни на есть настоящий шавгун по имени Ермолай. Лет Ермолаю было столько же, сколько и Николаю, вот только никогда ничего этот самый Ермолай не делал. Чем жил? Да тем же, чем живут все прочие шавгуны, – жил тем, что давали ему простые труженики. Народ у нас на Севере ведь добрый и жалостливый – просит шавгун копеечку, так дадут непременно, даже если копеечка эта последняя, а другая появится еще не скоро; просит хлебушка шавгун или рыбки – тоже дадут не задумываясь. Иной шавгун поблагодарит хотя бы – бывают у нас такие шавгуны, которым стыдно вот так вот жить, а иной даже спасибо не скажет: возьмет копеечку или хлеба кусочек, развернется и пойдет к себе в хижину дальше лежать возле очага. Ермолай был как раз из таких – никогда за подаяние не благодарил, совестью не мучался, жил себе и жил. Больше того, завидовал Ермолай чуть не всем в селе: и рыбакам-труженикам, и женам их, и детям малым, и старикам древним… Да даже таким же шавгунам, как и сам он, завидовал.
