Александр Мясников - Русская рулетка. Как выжить в борьбе за собственное здоровье
Следующая группа препаратов — в основном для тех, у кого сахар подскакивает особенно высоко после еды. На нашем рынке известен как глюкобай (акарбоза), препарат блокирует определенные пищеварительные ферменты, которые способствуют превращению полисахаров в удобоваримую форму. В итоге сахар крови после еды подскакивает уже не так сильно.
На общих показателях в результате это отражается весьма умеренно: гликозилированный гемоглобин понижается в среднем на 0,5 единиц. Из побочных явлений — вздутие живота и понос. Такие же они и у другого препарата, который также блокирует пищеварительные ферменты, только здесь уже на уровне поджелудочной железы, — ксеникал (орлистат). У нас этот препарат популярен у тех, кто хочет похудеть. Действительно, он блокирует всасывание жира и может помочь снизить вес, нормализовать холестерин и уменьшить сахар. Эффект, конечно, весьма умеренный, да и понос может быть выраженным.
Последнее время появились новые препараты, которые вмешиваются на уровне тонкой биохимии функции поджелудочной железы (там ведь, помимо инсулина, вырабатывается масса других гормонов и пептидов). Сахар они снижают не очень сильно (гликозилированный гемоглобин — на 0,6–1,0 единиц), однако и не резко.
Доступная у нас баета (эксенатид) к тому же способствует снижению веса, и не исключено, что этот ее эффект найдет применение не только у диабетиков, но и вообще как лекарство для похудения (плюс частое побочное явление препарата — тошнота — тоже способствует снижению аппетита!). Как и другой препарат сходного действия, онглиза применяется как вспомогательное средство у тех, у кого сахар плохо контролируется комбинацией двух препаратов.
Еще один новый препарат, доступный и у нас, — виктоза (лираглютид), также редко рассматривается как препарат первой группы, но может вводиться под кожу раз в день или даже раз в неделю (как и баета) и также может способствовать снижению веса. Все эти препараты очень дорогие, эффект на снижение сахара скромный, долговременная безопасность пока до конца не определена. Но исследования ведутся, направление это очень перспективное, и мы ждем новых открытий!
Глава 6. Моя жизнь от интерна до главврача
Живые интерны не опаздывают
В американском госпитале врачу опоздать на работу совершенно немыслимо! Это просто невозможно по определению — никакие «заболел», «проспал» никому в голову не придут. В американской резидентуре, как на Российском флоте: интерны, как и матросы, больными не бывают — только живыми или мертвыми!
Обычно приезжаешь к 6 утра, в 7 ты уже должен представить новых больных заведующему. Поэтому выезжать надо в 5 утра. В Европе, если ты выехал в 5 утра, на улицах никого, и полицейские машины тебя внимательно рассматривают: что ты, собственно, здесь делаешь? В США в это время на трассах уже полно машин, люди на ходу пьют кофе из огромных кружек, у многих к панели приделаны столики и на них — бутерброды. В госпитале на многоярусной стоянке в 05:50 места есть только на верхних этажах — на удобных первых уже всё занято!
Как-то в несчастливое для меня утро я ехал на работу и уже на подъезде к госпиталю в меня врезался огромный «Каддилак» с черным человеком за рулем! Он вошел в мой «Форд», не тормозя, и вся левая сторона — водительская дверь вместе с рулем и водительским креслом — была вмята до середины автомобиля. Парадоксально, но меня спасло то, что я в преддверии въезда на паркинг уже отстегнулся: ударом и подушками безопасности меня выбросило из-за руля аж на заднее сидение, а оттуда — через окно задней левой двери, на асфальт!
Когда я ненадолго пришел в себя, лежа в крови на асфальте, рядом уже была «Скорая», а мой бедный «Форд», сплющенный до ширины велосипеда, лежал на газоне какого-то коттеджа неподалеку: вот куда улетел, проломив забор! «Скорая» привезла меня в мой же госпиталь, в родной приемный покой, где меня обступили друзья-интерны. Там я опять пришел в себя; открыл глаза; увидел часы над собой, лица коллег; понял, что все-таки доехал, у меня еще 5 минут, и первое, что произнес: «Скажите доктору Аппикурангу (наш заведующий, который должен был делать обход), что я уже здесь!»
Через какое-то время пришел и сам доктор — огромный, франтовато одетый и всегда благоухающий негр — и сказал: «Александр, ну что же ты со мной так, я что, зверь какой? Все другие заведующие теперь показывают на меня пальцем — я, мол, так интернов запугал, что они из комы с моим именем на устах выходят!»
Мона Лиза
Я с детства рос в окружении картин и разговоров о них. Мой знаменитый дедушка-академик был страстным коллекционером и знатоком живописи. Он и умер, получив обширный инфаркт, сильно повздорив с антикваром, который пытался всучить ему подделку! Во времена «железного занавеса» русских за границей бывало мало, дед же ездил на симпозиумы и съезды постоянно.
У иностранцев был другой стереотип русского, они удивлялись, что он одет как европеец (не в сапогах!), всесторонне образован и знает языки. Как-то он был приглашен к очень известному английскому профессору (еще и барону!) в замок. Хозяин встретил, и они прошли по длинной галерее, увешанной картинами, увлеченно при этом разговаривая на темы медицины. Позже он спросил деда:
— Я слышал, вы любите живопись? Мы ведь прошли по галерее, где у меня довольно неплохая коллекция английских художников, а вы даже не взглянули! Дед невозмутимо ответил:
— Почему же! Просто мне было неудобно прерывать наш разговор! У вас там действительно есть и прерафаэлиты, и Лоуренс, довольно редкий Генсборо и два отличных Констебля!
И вот я, который очень любит живопись, но относится к ней по-животному, что ли! Я никогда не смотрю на автора, если не узнал сразу. Смотрю на картину — и она мне либо нравится, либо нет. Иногда картина именитого автора ничего во мне не вызывает, а иногда подолгу стоишь перед картиной художника, чье имя тебе ни о чем не говорит.
Впервые попав в Париж, я, конечно, сразу же устремился в Лувр и, естественно, к Моне Лизе! Столько слышал, столько читал! Сначала она не произвела на меня никакого впечатления — ни красок, ни жизни! Но я стоял и смотрел. Долго, пристально. И вот минут через 20 она стала оживать. Лучше бы она этого не делала! Теперь я знаю ее тайну, и мне от этого не по себе!
Происходило следующее: большая часть портрета так и оставалось безжизненной, а глаза и часть лица вокруг них вдруг приобрели другое выражение! Это как фотографируют на пляжах или в туристических местах: когда в нарисованной картине, в области лица, вырезается овал, и желающий может встать с обратной стороны, высунуться и сфотографироваться в виде «качка» или мушкетера. У Моны Лизы этот оживший овал был немного не симметричен, захватывал глаза, нос и часть верхней губы. На меня в упор смотрели глаза — не женские и не мужские, какие-то чужие с непонятным, скорее, злобным выражением. Во всяком случае, очень недобрым!
На мгновение я увидел того, кто стоял сзади, вставив лицо в вырезанный овал! Сразу вспомнилась репутация да Винчи, как не чуравшегося колдовства (недаром Франциск I, пригласив его из Флоренции, не поселил с собой в Амбуазе, а отвел дом неподалеку! И похоронен он не в часовне Святого Юбера, как говорят путеводители, а в парке в 100 метрах от нее).
Я по сей день уверен, что не мы рассматриваем эту картину, а тот, кто стоит за ней, рассматривает нас! Зачем? Не знаю, видимо, собирает информацию… Не зря да Винчи обладал даром прозрения: вертолет, парашют, принцип автомобиля, пулемет и проч. — такой умный, да? Или получил дар в обмен на возможность наблюдать за нами через его картину? Не зря же он приехал во Францию только с одной этой картиной, не бросил!
Во всяком случае, я больше к Моне Лизе не хожу, когда привожу друзей в Лувр, — стою в сторонке. Понимаю, что всё это бред, но думайте, что хотите! Очень хорошо помню тот взгляд и не хочу испытать это опять! И еще: недавно узнал, что у французов есть суеверие: наличие изображения Моны Лизы где-то на стене в доме приносит неудачу женщинам. Значит, не я один чувствую этот взгляд…
Не та!
Дежурства в американском скоропомощном госпитале похожи на дурной сон — 36 часов на ногах, все бегом, круговерть, кого-то рвет, кто-то истекает кровью, у кого-то судороги… Снуют каталки, вечно пищащий бипер, вызовы по громкой связи на реанимационные мероприятия.
В один из таких дней нам не удалась спасти больную, и мне надо было сообщить об этом родственникам. Это делает дежурный врач, и это психологически всегда тяжело… Так и тогда, я вышел из палаты и мялся в коридоре, оттягивая момент звонка. Тут меня зовет медсестра со словами:
— Там дочь ТОЙ больной звонит!
Делать нечего — иду, беру трубку и говорю:
— Очень сожалею, но ваша мама только что умерла…
