Джульетта Алвин - Музыкальная терапия для детей с аутизмом
Заключительная часть занятия, полностью посвященная импровизациям, включала совместное музицирование и обмен инструментами, если нам того хотелось. В партии Сары все чаще и яснее проступали музыкальные «взрывы», с неистовым ритмом и резкой динамикой. Я пододвинула барабаны ближе к Энн, с тем чтобы она, играя на них, могла сильнее влиять на импровизации. Думаю, Сара осознала, что мы не всегда готовы удовлетворять ее требования, поэтому придумала другую уловку: словами указывала нам, когда останавливаться и начинать снова. Мы с Энн молча согласились подчиниться. Далее последовали энергичные, размашистые, ритмичные фразы. Завершилась эта импровизация громкой совместной кульминацией и затем короткой паузой.
Я запела: «Расставаться нам пора». Сара прервала меня, пропев: «Это песенка прощальная», выместив свое раздражение на бубне и тамбурине, лежавших по обе стороны от нее на полу. Я пропела: «До свидания, Энн». Сара вступила с громким «Пока, бум!», снова делая вид, что сейчас стукнет маму палочкой. Я продолжала. Сара взглянула на меня и объявила, что я должна повторить за ней. Я спела: «Зачем?». «Потому что я так хочу», – пропела она в ответ. Этот речитатив продолжился моим настоятельным предложением попрощаться. Занятие нужно было заканчивать. Сара отплатила тем, что спела и сыграла мотив: «Привет всем!» на глокеншпиле. Энн тихонько аккомпанировала ей на ксилофоне. На двойное «пока» Сара ответила «приветами». Когда я предложила девочке спеть «До свидания» своей маме, она выбила яростную дробь на тамбурине и бубне. Я настаивала, и Сара быстро повернулась к матери, спела: «Пока, бум!» и ударила ее по щеке...
Она испугалась внезапных маминых слез и торопливо извинилась. Я тихо поинтересовалась, почему она так поступила. Девочка сказала, что и сама не знает, и лицо ее исказилось усмешкой, за которой скрывался страх. Это была неискренняя улыбка: рот растянут, верхняя губа сильно прижата к зубам. Она придвинулась к матери, провела рукой по ее волосам, убирая их со лба, и спросила, не расстроена ли она. Я подсказала Саре, чтобы она обняла маму. Девочка послушалась, зачарованная мамиными слезами, и спросила: «Почему ты так грустишь?» Энн объяснила ей, что она расстроилась не из-за того, что Сара ее ударила, а потому что хотела ударить. Тут я подошла к матери с дочкой со спины и обняла их обеих. Сара предложила обсудить это на завтрашнем занятии холдинг-терапии.
Энн и Сара разговаривали и успокаивались, и было очевидно, что девочка не вполне осознает последствия своих действий. Энн разъяснила, как много раз делала я, что инструменты предназначены для того, чтобы по ним ударяли и выражали свои чувства в игре, людей же бить нельзя. Сара повернулась ко мне и поинтересовалась, сержусь ли я на нее. На Сару я не сердилась, но была возмущена ее поступком. Я повторила, что инструменты здесь для того, чтобы они с мамой могли выразить свои чувства. Если мы сердимся на нее, мы можем показать это с помощью музыки, а не рукоприкладства. Занятие мы закончили, тихо попрощавшись друг с другом.
После этого занятия мне пришлось разбираться уже в своих чувствах. Я чувствовала себя виноватой в том, что не предотвратила такую ситуацию. Возможно, мне следовало быть жестче. Анализ происшедшего и видеозапись занятия наводят на мысль, что, вероятно, это произошло бы в любом случае. Саре нужно было осознать, что мы здесь не для того, чтобы потакать ее желаниям всякий раз, когда она о них объявит. Она не могла все время эгоцентрично нас контролировать. Казалось, единственным способом как-то управляться с происходящим были для Сары ее разрушительные непредсказуемые вспышки физической агрессии. Если она впадала в ярость, ей нужно было дать время, чтобы справиться с собой.
Персонал Центра тоже сталкивался с таким ее поведением. Девочка отчаянно протестовала против окончания занятия, что не редкость в практике музыкальной терапии. Мне пришлось вновь проанализировать проблему, касающуюся степени эмоциональной вовлеченности терапевта в общение с пациентами. Терапевт может понять пациента, лишь будучи готовым разделить (в определенной мере) его раздражение и боль, но вместе с тем отрешаясь от них. Поскольку музыкальный терапевт активно участвует в музицировании вместе с пациентом, он неминуемо разделяет с ним эмоции, однако при этом он должен уметь отстраняться и анализировать перемены во взаимоотношениях (с сочувствием, но без сентиментальности).
На следующем занятии я предложила, чтобы Энн тоже выразила в музыке свое отношение ко мне и Саре. Она пришла в замешательство и испугалась возможности потерять над собой контроль. Энн нуждалась в сильной поддержке. Постепенно она все же стала увереннее вести свою партию, играя вместе с дочерью, принимала ее вызовы, не отставала ни по темпу, ни по динамике. Такой вспышки агрессии, какая случилась на пятом занятии, больше не повторялось.
Тем не менее мы решили провести два дополнительных занятия в конце второго блока наших встреч, чтобы Энн снова поучаствовала в нашей игре. При необходимости я была готова встретиться с Энн индивидуально после первого дополнительного занятия. Однако этого не понадобилось.
Я решила в начале двадцать первого занятия вести себя строже. Здороваясь сначала с Энн, затем с Сарой, я пела: «Привет!», аккомпанируя себе на бубне и предлагая матери и дочери тоже поиграть на нем, однако сама не выпускала инструмент из рук. Это вызвало смех, особенно когда я быстро «закруглилась» с приветствиями, ускорив темп. Поскольку и мать и дочь были людьми восприимчивыми, такое начало задало настроение на все занятие. В основном мы импровизировали, перемещаясь вокруг инструментов, как кому захочется. Иногда получалось, что двое играли на одном инструменте. Эти передвижения принесли более ощутимые результаты, чем на предыдущих встречах.
Случалось, Сара пыталась прервать нас, заговаривая со мной или с матерью. Обычно мы игнорировали это и продолжали играть. В какой-то момент Сара пожаловалась матери, что терпеть не может мечтать. Энн предложила Саре выразить это в звуках.
Наши отношения стали более равноправными, чем раньше. Сара, которая с великой охотой делала набеги на наши инструменты, не возражала, когда мы посягали на ее инструменты. Однако было и исключение, ближе к концу импровизации, когда Энн с Сарой играли на глокеншпиле, а я начала бить в бубен, лежавший на коленях у девочки. За предыдущие два года мы научились доверять друг другу настолько, что я не боялась вызывать ее на ответную реакцию. Сара взорвалась раздражением и уже готова была меня ударить, но передумала, услышав наш с Энн вопль: «Нет!». После она смирилась с тем, что мы играем на ее инструментах, и даже начала находить удовольствие в том, что раньше так ее тревожило. Закончили мы все вместе серией быстрых ударов, причем мама с дочкой били в бубен, все еще лежавший у Сары на коленях. Ей было нужно, чтобы последний удар остался за ней, и мы дали ей сделать это.
Я предложила завершить встречу пением хором, если все согласны. Сара пошла за песенником, который привлек ее обложкой. Когда мы его просматривали, девочка узнала песенку «Puff, the Magic Dragon». Мы решили спеть ее под гитару. Девочка пела с нами неохотно, и мы предложили ей спеть соло, если она хочет. Она засомневалась и вступила каким-то странным, словно не своим голосом. Но мы, в конце концов, уговорили ее, и Сара запела естественно, хотя и негромко. Потом я познакомила их с «эхо»: я пою, они вторят мне. Получилось очень удачно, повторяя строки стиха, мать с дочкой все чаще переглядывались. Они улыбались друг другу, а во второй части последнего стиха девочка повернулась к маме, положила руки ей на колени и нежно поцеловала ее.
Настало время прощаться. Я сопровождала свои «До свидания» треньканьем на открытых струнах гитары. Затем передала гитару Саре, чтобы та сыграла и спела перед тем, как передать инструмент Энн. Наконец, я пропела: «Всем пока», на что мать с дочкой ответили в один голос.
Это занятие показало, насколько позитивно разрешаются конфликты Сары, если она готова воспринимать окружающее. Энн воодушевляла возможность делать что-то вместе с дочерью, если та позволяла вовлечь себя в общение и, в какой-то степени, избавлялась от тревоги, правящей ее жизнью и мешающей пускаться на поиск чего-то нового. Поэтому, когда проект закончился, Энн и Сара продлили наши домашние занятия еще на год у себя дома.
В течение этого года я познакомила их с синтезатором, так как девочка предпочитала мелодические инструменты. Она заинтересовалась музыкой как таковой, и объем внимания у нее увеличивался по мере того, как она изучала аккорды и звуки разнообразных тембров. Мы не вмешивались в ее поиски. Я и не пыталась учить Сару, хотя она не единожды выказывала желание познакомиться с фортепьяно. Но ее настроение было слишком непредсказуемо, а объем внимания слишком мал, чтобы девочка могла выдержать более традиционные методы обучения. Она осваивала гораздо больше, играя импровизации, когда приходилось полагаться на свой тонкий слух. Иногда мы с Энн по очереди играли с ней дуэтом, используя синтезатор или задавая ритм. По-прежнему мы то воодушевлялись, то впадали в уныние, однако отношения, нас связывающие, только укреплялись.
